В твоих ли это силах, Рита? Можешь ли ты жить, ни о чем не задумываясь? Искренне уповаю на то, что так оно и есть.
Нет, не получается, все равно я тревожусь. Тревожусь за нее, за рокеров, за всех нас, влипнувших в эту чертову историю.
9
– Ты что, шутки вздумал со мной шутить? Это что, правда, черт побери? Говори, черт бы тебя побрал! – Одинокий Волк орет во весь голос, подавшись всем телом вперед, привстав и упершись костяшками пальцев о стол так, что они побелели от напряжения. Он вплотную прижался к разделяющей нас перегородке, от его дыхания она запотела. – Говори, так это или нет, ублюдок?
– Так. А теперь сядь, пока тебя не отправили в одиночку.
Он садится на место, тяжело дыша, пот льет с него градом, вся рубашка спереди и под мышками вдруг стала мокрой. Много месяцев он все держал в себе, а теперь вдруг его словно прорвало.
– Черт побери, не верю! Не верю и все!
– Это правда.
Мы смотрим друг другу в глаза. Вдруг он широко улыбается.
– Слава тебе, Господи! Может, и есть Бог на свете.
Может, и есть, но, мелькает у меня мысль, в нашем деле то, так это или нет, роли не играет.
– И что теперь? Когда мы отсюда выберемся?
– Не рыпайся. Придется пока посидеть.
– Но она же отказалась от своих слов! Ведь на ней держится все дело, – говорит он, не понимая, что я хочу этим сказать. – Справедливость теперь восстановлена... разве не так?
– Справедливость не в счет. Ты и сам это теперь знаешь.
– Но ведь...
Видно, что он снова испугался. Минуту, даже меньше, он не помнил себя от радости, а теперь все вернулось на круги своя.
Я объясняю, как все делается. (В течение дня надо будет провести такие же беседы с остальными тремя. Я просил, чтобы мне дали возможность увидеться со всеми вместе, делая упор на то, что дело особое и не терпит отлагательства, но мою просьбу в конце концов отклонили, прежде всего потому, что я подробно не информировал начальника тюрьмы о причинах такой просьбы – их мне надо приберечь для суда.) Я представлю видеозапись, сделанную Ритой Гомес, в Верховный суд и направлю ходатайство на предмет назначения нового судебного разбирательства, основанного на этих показаниях, от которых свидетельница ранее отреклась и которые оказались скрыты во время первого суда. Как только в Верховном суде удовлетворят ходатайство, а я думаю, что так оно и будет, подам апелляцию с требованием аннулировать предъявленные рокерам обвинения, потому что все, что она говорила, уже нельзя будет использовать, а без этого аргументация обвинения рассыпается в пух и прах, к тому же, с какой стороны ни возьми, первый суд от начала и до конца изобиловал лжесвидетельствами и фактами нажима на свидетелей. У меня есть все основания надеяться, что все будет именно так, как я и задумал, Робертсон захотел показать щенкам, где раки зимуют, но он же не идиот.
– Так сколько? – спрашивает он.
– Считай, месяцев шесть. Может, и меньше, но правосудие разворачивается уж больно медленно, особенно когда оказывается, что власти сели в лужу.
– Ну да.
Он может провести эти шесть месяцев, стоя на голове. Да и не только он, все. Ему это не нравится, остальным тоже, но, по крайней мере, они видят, что конец уже близок.
Я бросаю взгляд на него.
– Как ты себя чувствуешь?
Он бросает на меня ответный взгляд, тот взгляд, который я запомнил еще раньше, когда мы впервые встретились.
– Как человек, который невиновен, старина! Таким я всегда был.
10
Верховный суд штата Нью-Мексико постановляет: «Рассмотрев апелляцию, поданную ответчиками по делу штата Нью-Мексико против Дженсена и остальных, суд настоящим возвращает это дело на дознание с последующим назначением нового судебного слушания по ходатайству ответчиков».
11
Довольно незамысловатое заявление. Правда, у меня ушло два месяца на то, чтобы его добыть. Я не смог разыскать Пола в тот первый вечер, но мы втроем – Томми, Мэри-Лу и я – устроили себе праздник, затянувшийся за полночь, который получил продолжение, когда мы с Мэри-Лу остались вдвоем. У нее, новой девушки моей мечты, очаровательная квартирка к северу от города – домик из саманного кирпича, откуда вечером открывается вид на раскинувшийся внизу город, переливающийся огнями. Домик хоть и новый, но на нем чувствуется отпечаток истории, внутри, от стены до стены, пол покрыт досками из съедобной сосны. Я провел ночь у нее, я впервые заночевал дома у женщины, после того как Холли ушла от меня (формально говоря, тот дом был моим, несмотря на то, что она утверждала обратное). Первая ночь, за которой, надеюсь, последует много других.
Наступает утро. Я сижу в кабинете Робертсона, он заставил меня прождать сорок пять минут, а так все осталось по-старому, с прежними друзьями расставаться, может, и тяжело, но надо. Я сижу за столом напротив него, стараясь держаться не с видом кота, слопавшего канарейку. Он проявляет нетерпение: «У меня сегодня весь день расписан по минутам, так что у тебя должно быть по-настоящему важное дело».
Не говоря ни слова, я передаю ему некий документ.
Он начинает бегло просматривать его, внезапно останавливается, бросает на меня тревожный взгляд, снова принимается медленно читать. Отпивая из чашки с кофе, я наблюдаю за ним. Он читает сосредоточенно, раз-другой возвращаясь назад, чтобы проверить то, что уже прочитал.
Документ довольно пространный – двадцать с лишним страниц, ну что ж, пусть приятно проведет время. Мне спешить некуда, если захочет, может читать хоть все утро, мне хочется, чтобы до него дошло, о чем, собственно, речь.
Закончив читать, он выпускает документ из рук, тот падает на стол, я ловко подхватываю его и кладу обратно в портфель. Щелкнув пальцами, он переводит взгляд на противоположную стену кабинета, потом на потолок. Видно, что всячески старается собраться с мыслями. Я могу потерпеть, на сей раз я смогу его пересидеть, если понадобится.
– Я могу снять копию? – спрашивает он.
– Всему свое время.
– И когда ты собираешься передать это в суд?
– Если получится, то сегодня, во второй половине дня. Если нет, то завтра.
Он кивает.
– Будь я на твоем месте, я не стал бы этого делать, – наконец говорит он.
– Для моих подзащитных благо, что ты не на моем месте. А почему бы и нет?
– А потому, что это ложь чистой воды. Все, что тут написано, сфабриковано от начала и до конца. Уилл, от всего этого воняет на много миль кругом, и вся твоя карьера может пойти прахом. – Он берет со стола карандаш и начинает нервно вертеть его, как тамбурмажоретка – свой жезл.
– Не согласен.
Мы в упор глядим друг на друга, словно два мексиканца, столкнувшиеся лицом к лицу. Стена отчуждения, в этот момент разделяющая нас, крепче и непроницаемее стены из плексигласа, которая отделяет меня от рокеров при встречах в тюрьме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146
Нет, не получается, все равно я тревожусь. Тревожусь за нее, за рокеров, за всех нас, влипнувших в эту чертову историю.
9
– Ты что, шутки вздумал со мной шутить? Это что, правда, черт побери? Говори, черт бы тебя побрал! – Одинокий Волк орет во весь голос, подавшись всем телом вперед, привстав и упершись костяшками пальцев о стол так, что они побелели от напряжения. Он вплотную прижался к разделяющей нас перегородке, от его дыхания она запотела. – Говори, так это или нет, ублюдок?
– Так. А теперь сядь, пока тебя не отправили в одиночку.
Он садится на место, тяжело дыша, пот льет с него градом, вся рубашка спереди и под мышками вдруг стала мокрой. Много месяцев он все держал в себе, а теперь вдруг его словно прорвало.
– Черт побери, не верю! Не верю и все!
– Это правда.
Мы смотрим друг другу в глаза. Вдруг он широко улыбается.
– Слава тебе, Господи! Может, и есть Бог на свете.
Может, и есть, но, мелькает у меня мысль, в нашем деле то, так это или нет, роли не играет.
– И что теперь? Когда мы отсюда выберемся?
– Не рыпайся. Придется пока посидеть.
– Но она же отказалась от своих слов! Ведь на ней держится все дело, – говорит он, не понимая, что я хочу этим сказать. – Справедливость теперь восстановлена... разве не так?
– Справедливость не в счет. Ты и сам это теперь знаешь.
– Но ведь...
Видно, что он снова испугался. Минуту, даже меньше, он не помнил себя от радости, а теперь все вернулось на круги своя.
Я объясняю, как все делается. (В течение дня надо будет провести такие же беседы с остальными тремя. Я просил, чтобы мне дали возможность увидеться со всеми вместе, делая упор на то, что дело особое и не терпит отлагательства, но мою просьбу в конце концов отклонили, прежде всего потому, что я подробно не информировал начальника тюрьмы о причинах такой просьбы – их мне надо приберечь для суда.) Я представлю видеозапись, сделанную Ритой Гомес, в Верховный суд и направлю ходатайство на предмет назначения нового судебного разбирательства, основанного на этих показаниях, от которых свидетельница ранее отреклась и которые оказались скрыты во время первого суда. Как только в Верховном суде удовлетворят ходатайство, а я думаю, что так оно и будет, подам апелляцию с требованием аннулировать предъявленные рокерам обвинения, потому что все, что она говорила, уже нельзя будет использовать, а без этого аргументация обвинения рассыпается в пух и прах, к тому же, с какой стороны ни возьми, первый суд от начала и до конца изобиловал лжесвидетельствами и фактами нажима на свидетелей. У меня есть все основания надеяться, что все будет именно так, как я и задумал, Робертсон захотел показать щенкам, где раки зимуют, но он же не идиот.
– Так сколько? – спрашивает он.
– Считай, месяцев шесть. Может, и меньше, но правосудие разворачивается уж больно медленно, особенно когда оказывается, что власти сели в лужу.
– Ну да.
Он может провести эти шесть месяцев, стоя на голове. Да и не только он, все. Ему это не нравится, остальным тоже, но, по крайней мере, они видят, что конец уже близок.
Я бросаю взгляд на него.
– Как ты себя чувствуешь?
Он бросает на меня ответный взгляд, тот взгляд, который я запомнил еще раньше, когда мы впервые встретились.
– Как человек, который невиновен, старина! Таким я всегда был.
10
Верховный суд штата Нью-Мексико постановляет: «Рассмотрев апелляцию, поданную ответчиками по делу штата Нью-Мексико против Дженсена и остальных, суд настоящим возвращает это дело на дознание с последующим назначением нового судебного слушания по ходатайству ответчиков».
11
Довольно незамысловатое заявление. Правда, у меня ушло два месяца на то, чтобы его добыть. Я не смог разыскать Пола в тот первый вечер, но мы втроем – Томми, Мэри-Лу и я – устроили себе праздник, затянувшийся за полночь, который получил продолжение, когда мы с Мэри-Лу остались вдвоем. У нее, новой девушки моей мечты, очаровательная квартирка к северу от города – домик из саманного кирпича, откуда вечером открывается вид на раскинувшийся внизу город, переливающийся огнями. Домик хоть и новый, но на нем чувствуется отпечаток истории, внутри, от стены до стены, пол покрыт досками из съедобной сосны. Я провел ночь у нее, я впервые заночевал дома у женщины, после того как Холли ушла от меня (формально говоря, тот дом был моим, несмотря на то, что она утверждала обратное). Первая ночь, за которой, надеюсь, последует много других.
Наступает утро. Я сижу в кабинете Робертсона, он заставил меня прождать сорок пять минут, а так все осталось по-старому, с прежними друзьями расставаться, может, и тяжело, но надо. Я сижу за столом напротив него, стараясь держаться не с видом кота, слопавшего канарейку. Он проявляет нетерпение: «У меня сегодня весь день расписан по минутам, так что у тебя должно быть по-настоящему важное дело».
Не говоря ни слова, я передаю ему некий документ.
Он начинает бегло просматривать его, внезапно останавливается, бросает на меня тревожный взгляд, снова принимается медленно читать. Отпивая из чашки с кофе, я наблюдаю за ним. Он читает сосредоточенно, раз-другой возвращаясь назад, чтобы проверить то, что уже прочитал.
Документ довольно пространный – двадцать с лишним страниц, ну что ж, пусть приятно проведет время. Мне спешить некуда, если захочет, может читать хоть все утро, мне хочется, чтобы до него дошло, о чем, собственно, речь.
Закончив читать, он выпускает документ из рук, тот падает на стол, я ловко подхватываю его и кладу обратно в портфель. Щелкнув пальцами, он переводит взгляд на противоположную стену кабинета, потом на потолок. Видно, что всячески старается собраться с мыслями. Я могу потерпеть, на сей раз я смогу его пересидеть, если понадобится.
– Я могу снять копию? – спрашивает он.
– Всему свое время.
– И когда ты собираешься передать это в суд?
– Если получится, то сегодня, во второй половине дня. Если нет, то завтра.
Он кивает.
– Будь я на твоем месте, я не стал бы этого делать, – наконец говорит он.
– Для моих подзащитных благо, что ты не на моем месте. А почему бы и нет?
– А потому, что это ложь чистой воды. Все, что тут написано, сфабриковано от начала и до конца. Уилл, от всего этого воняет на много миль кругом, и вся твоя карьера может пойти прахом. – Он берет со стола карандаш и начинает нервно вертеть его, как тамбурмажоретка – свой жезл.
– Не согласен.
Мы в упор глядим друг на друга, словно два мексиканца, столкнувшиеся лицом к лицу. Стена отчуждения, в этот момент разделяющая нас, крепче и непроницаемее стены из плексигласа, которая отделяет меня от рокеров при встречах в тюрьме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146