Сначала двое из них трахнули его через задницу...
– Они изнасиловали его через задний проход?
– Да, сэр, сзади.
– А вы не помните, кто именно?
– Погодите... это был не Одинокий Волк... нет, тот, что постарше, Гусь. И не этот малыш... Таракан, а другой...
– Продолжайте, пожалуйста.
– Ричард орал благим матом, они сказали, чтобы он заткнулся, черт побери, но он продолжал вопить, и они не выдержали. Разожгли костер, прижали его к земле, сунули нож в костер и, когда он раскалился добела, пырнули его этим ножом. Дважды пырнув его, они снова прокаливали лезвие над костром, может, для того, чтобы он легче вошел в тело, не знаю. Знаю только, что они все время кололи его ножом. А когда остановились, он был уже мертв, и говорить нечего!
– А чем все это время были заняты вы сами, госпожа Гомес?
– Я молилась. Чтобы они меня не убили. Особенно так, как убили его. Ничего страшнее в жизни я не видела.
(Она снова отпивает из стакана с водой, пытаясь взять себя в руки.)
– Сначала успокойтесь, потом продолжим. Может быть, нужно объявить перерыв?
– Нет, сэр, я в порядке. Просто вспоминать все это ужасно. Особенно то, что было дальше.
– Понимаю... продолжайте, пожалуйста.
– Ну, тогда они взяли нож...
– Может быть, все же следует объявить перерыв...
– Нет, я хочу рассказать все... они взяли его нож, отрезали ему член и сунули в рот.
– Они кастрировали его.
– Да, сэр, отрезали ему член. И сунули в рот.
– Это что, было частью какого-нибудь ритуала?
– Да, сэр. Типа тех шаманских штучек, о которых читаешь время от времени.
– Продолжайте, пожалуйста.
– Ну, потом они все прикидывали, что делать дальше, а потом Одинокий Волк достает из кармана пистолет и стреляет ему в голову...
– В человека, который, судя по тому, что вы рассказывали, был уже мертв.
– Мертв, и думать нечего! Ну, он выстрелил несколько раз ему в голову, тогда кто-то из остальных спрашивает, зачем он это делает, а он отвечает: чтобы представить дело так, что сначала его застрелили, а уж потом пырнули ножом. Тогда, мол, полицейские решат, что банды сводили между собой счеты, и дело пойдет по ложному следу.
– Это сказал тот, кто назвался Одиноким Волком.
– Да, сэр.
– Продолжайте, пожалуйста.
– Ну, потом они бросили труп в кусты под обрывом, посадили меня в машину и отвезли обратно в мотель.
– И отпустили?
– Да, сэр. Сначала они хотели меня убить, чтобы я ничего не рассказала полиции, но я обещала, что буду молчать; о'кей, говорит тогда Одинокий Волн, убивать ее не будем. Ты же ничего не скажешь, правда? Ну вот. Он же знал, что иначе я умру со страха, и тогда они вернутся и в самом деле меня прикончат. Ну, вместо этого они меня просто трахнули...
– Все четверо?
– Да, сэр.
– Продолжайте.
– А потом сели на мотоциклы и укатили. Вот и все. Больше ничего не было.
22
– Чушь собачья! – с вызовом говорит мне Одинокий Волк. – Знаешь, почему?
– Пожалуй, я бы не прочь узнать. – Я же не знаю пока всех деталей, мне еще предстоит попотеть по мере того, как в ходе расследования будут всплывать все новые и новые подробности, уж Робертсон постарается обтяпать все так, чтобы комар носа не подточил. Что ж, теперь я знаю, как обстоят дела, и с учетом этого решу, как себя вести. А пока мне в установленном порядке сообщили, что сегодня во второй половине дня большое жюри, взяв за основу одни лишь показания Риты Гомес, которая, к моему огорчению и вящему замешательству, исчезла так же внезапно, как и появилась, возбудило в открытом судебном заседании дело по обвинению в убийстве против всех четырех моих клиентов. Теоретически это означает все, что угодно, – от убийства при отягчающих обстоятельствах до непредумышленного убийства. Робертсон собрался выбиться в большие начальники, и отступится он лишь в том случае, если его карта будет бита. Штат жаждет смерти моих подопечных.
– Если бы мы прикончили этого типа, а она все видела, то убрали бы заодно и ее тоже! Это уж точно!
В известной логике ему не откажешь. Само собой, я еще не читал ее показаний, но она должна была заявить, что убийство произошло в ее присутствии: если бы это было не так, ей бы никто не поверил.
– А может, вы пожалели ее. Может, решили, что она слишком испугана, чтобы заговорить.
– Ты, старина, за дураков нас держишь! – говорит он, едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться мне прямо в лицо. – Ты что, думаешь, мы будем жалеть какую-то сучку, из-за которой можем угодить на электрический стул? Бог ты мой, – с открытой неприязнью говорит он, качая головой, – может, такой адвокат, как ты, нам и ни к чему! Хреново соображаешь, черт бы тебя побрал!
Я задет за живое. Резкий ответ уже готов сорваться с губ, но усилием воли я заставляю себя прикусить язык – пожалуй, это самый благоразумный поступок за последнее время. Незачем цапаться с ними по мелочам, мне важна итоговая победа.
Минутная тишина. Мы слышим свое дыхание, подстраиваемся друг к другу и дышим как одно целое – один вдох и выдох. Пошел уже первый час ночи, арестанты давно спят, но мне разрешен круглосуточный доступ к моим орлам, и я не стал откладывать встречу с ними до утра (Робертсон на это и надеялся, сообщив мне о предъявленном обвинении в половине десятого вечера). На прошлой неделе я, может, и не стал бы им перечить, но за последнее время мне слишком часто подкладывали свинью по этому делу, да и во всем остальном тоже. Сейчас надо определить план действий, по крайней мере, хотя бы попытаться. Ясно одно: от этого дела я не откажусь.
– Решать вам, – спокойно говорю я.
Одинокий Волк улыбается, шире улыбки у него я еще не видел. Теперь мне понятно, почему его так прозвали. Остальная троица в панике.
– Проверка на прочность, – говорит Одинокий Волк без тени страха, что при сложившихся обстоятельствах ничего, кроме восхищения, не вызывает. – Тебя не так-то просто взять на испуг. Ты с нами, адвокат.
Остальные в этом не уверены; упиваясь триумфом, я несколько секунд держу их на крючке, потом великодушно отпускаю.
– Отлично, – говорю я, обращаясь ко всем сразу. – Согласен.
Словно камень с плеч свалился. На душе у меня легко – и потому, что я ощутил свою власть над ними, и потому, что на самом деле им нужен, нужен позарез. Как же они одиноки, вдруг мелькает мысль ведь только я связываю их с миром вне клетки, в которую они попали! Больше никто!
– Но при двух условиях.
– Как скажешь, – отвечает Одинокий Волк чуть поспешнее, чем следует. Снисходительный вид с него как рукой сняло, сейчас положение слишком шатко, чтобы валять дурака. Мне приятно, что он нервничает, но внутренний голос подсказывает, что лучше бы он и виду не подавал. Мне нравится, что обычно он держится как ни в чем не бывало.
– Зарубите себе на носу вот что! – говорю я. – Каждый. От этого будет зависеть ваша жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146
– Они изнасиловали его через задний проход?
– Да, сэр, сзади.
– А вы не помните, кто именно?
– Погодите... это был не Одинокий Волк... нет, тот, что постарше, Гусь. И не этот малыш... Таракан, а другой...
– Продолжайте, пожалуйста.
– Ричард орал благим матом, они сказали, чтобы он заткнулся, черт побери, но он продолжал вопить, и они не выдержали. Разожгли костер, прижали его к земле, сунули нож в костер и, когда он раскалился добела, пырнули его этим ножом. Дважды пырнув его, они снова прокаливали лезвие над костром, может, для того, чтобы он легче вошел в тело, не знаю. Знаю только, что они все время кололи его ножом. А когда остановились, он был уже мертв, и говорить нечего!
– А чем все это время были заняты вы сами, госпожа Гомес?
– Я молилась. Чтобы они меня не убили. Особенно так, как убили его. Ничего страшнее в жизни я не видела.
(Она снова отпивает из стакана с водой, пытаясь взять себя в руки.)
– Сначала успокойтесь, потом продолжим. Может быть, нужно объявить перерыв?
– Нет, сэр, я в порядке. Просто вспоминать все это ужасно. Особенно то, что было дальше.
– Понимаю... продолжайте, пожалуйста.
– Ну, тогда они взяли нож...
– Может быть, все же следует объявить перерыв...
– Нет, я хочу рассказать все... они взяли его нож, отрезали ему член и сунули в рот.
– Они кастрировали его.
– Да, сэр, отрезали ему член. И сунули в рот.
– Это что, было частью какого-нибудь ритуала?
– Да, сэр. Типа тех шаманских штучек, о которых читаешь время от времени.
– Продолжайте, пожалуйста.
– Ну, потом они все прикидывали, что делать дальше, а потом Одинокий Волк достает из кармана пистолет и стреляет ему в голову...
– В человека, который, судя по тому, что вы рассказывали, был уже мертв.
– Мертв, и думать нечего! Ну, он выстрелил несколько раз ему в голову, тогда кто-то из остальных спрашивает, зачем он это делает, а он отвечает: чтобы представить дело так, что сначала его застрелили, а уж потом пырнули ножом. Тогда, мол, полицейские решат, что банды сводили между собой счеты, и дело пойдет по ложному следу.
– Это сказал тот, кто назвался Одиноким Волком.
– Да, сэр.
– Продолжайте, пожалуйста.
– Ну, потом они бросили труп в кусты под обрывом, посадили меня в машину и отвезли обратно в мотель.
– И отпустили?
– Да, сэр. Сначала они хотели меня убить, чтобы я ничего не рассказала полиции, но я обещала, что буду молчать; о'кей, говорит тогда Одинокий Волн, убивать ее не будем. Ты же ничего не скажешь, правда? Ну вот. Он же знал, что иначе я умру со страха, и тогда они вернутся и в самом деле меня прикончат. Ну, вместо этого они меня просто трахнули...
– Все четверо?
– Да, сэр.
– Продолжайте.
– А потом сели на мотоциклы и укатили. Вот и все. Больше ничего не было.
22
– Чушь собачья! – с вызовом говорит мне Одинокий Волк. – Знаешь, почему?
– Пожалуй, я бы не прочь узнать. – Я же не знаю пока всех деталей, мне еще предстоит попотеть по мере того, как в ходе расследования будут всплывать все новые и новые подробности, уж Робертсон постарается обтяпать все так, чтобы комар носа не подточил. Что ж, теперь я знаю, как обстоят дела, и с учетом этого решу, как себя вести. А пока мне в установленном порядке сообщили, что сегодня во второй половине дня большое жюри, взяв за основу одни лишь показания Риты Гомес, которая, к моему огорчению и вящему замешательству, исчезла так же внезапно, как и появилась, возбудило в открытом судебном заседании дело по обвинению в убийстве против всех четырех моих клиентов. Теоретически это означает все, что угодно, – от убийства при отягчающих обстоятельствах до непредумышленного убийства. Робертсон собрался выбиться в большие начальники, и отступится он лишь в том случае, если его карта будет бита. Штат жаждет смерти моих подопечных.
– Если бы мы прикончили этого типа, а она все видела, то убрали бы заодно и ее тоже! Это уж точно!
В известной логике ему не откажешь. Само собой, я еще не читал ее показаний, но она должна была заявить, что убийство произошло в ее присутствии: если бы это было не так, ей бы никто не поверил.
– А может, вы пожалели ее. Может, решили, что она слишком испугана, чтобы заговорить.
– Ты, старина, за дураков нас держишь! – говорит он, едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться мне прямо в лицо. – Ты что, думаешь, мы будем жалеть какую-то сучку, из-за которой можем угодить на электрический стул? Бог ты мой, – с открытой неприязнью говорит он, качая головой, – может, такой адвокат, как ты, нам и ни к чему! Хреново соображаешь, черт бы тебя побрал!
Я задет за живое. Резкий ответ уже готов сорваться с губ, но усилием воли я заставляю себя прикусить язык – пожалуй, это самый благоразумный поступок за последнее время. Незачем цапаться с ними по мелочам, мне важна итоговая победа.
Минутная тишина. Мы слышим свое дыхание, подстраиваемся друг к другу и дышим как одно целое – один вдох и выдох. Пошел уже первый час ночи, арестанты давно спят, но мне разрешен круглосуточный доступ к моим орлам, и я не стал откладывать встречу с ними до утра (Робертсон на это и надеялся, сообщив мне о предъявленном обвинении в половине десятого вечера). На прошлой неделе я, может, и не стал бы им перечить, но за последнее время мне слишком часто подкладывали свинью по этому делу, да и во всем остальном тоже. Сейчас надо определить план действий, по крайней мере, хотя бы попытаться. Ясно одно: от этого дела я не откажусь.
– Решать вам, – спокойно говорю я.
Одинокий Волк улыбается, шире улыбки у него я еще не видел. Теперь мне понятно, почему его так прозвали. Остальная троица в панике.
– Проверка на прочность, – говорит Одинокий Волк без тени страха, что при сложившихся обстоятельствах ничего, кроме восхищения, не вызывает. – Тебя не так-то просто взять на испуг. Ты с нами, адвокат.
Остальные в этом не уверены; упиваясь триумфом, я несколько секунд держу их на крючке, потом великодушно отпускаю.
– Отлично, – говорю я, обращаясь ко всем сразу. – Согласен.
Словно камень с плеч свалился. На душе у меня легко – и потому, что я ощутил свою власть над ними, и потому, что на самом деле им нужен, нужен позарез. Как же они одиноки, вдруг мелькает мысль ведь только я связываю их с миром вне клетки, в которую они попали! Больше никто!
– Но при двух условиях.
– Как скажешь, – отвечает Одинокий Волк чуть поспешнее, чем следует. Снисходительный вид с него как рукой сняло, сейчас положение слишком шатко, чтобы валять дурака. Мне приятно, что он нервничает, но внутренний голос подсказывает, что лучше бы он и виду не подавал. Мне нравится, что обычно он держится как ни в чем не бывало.
– Зарубите себе на носу вот что! – говорю я. – Каждый. От этого будет зависеть ваша жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146