Сейчас я уже хочу сесть где-нибудь в укромном уголке вместе со Скоттом Рэем и выяснить, что же на самом деле стоит за его признанием.
Служба уже кажется мне чересчур затяжной и канительной. Половина одиннадцатого, а ей не видно пока ни конца ни краю. Стараясь ступать как можно тише и незаметнее, я выхожу из храма.
Пахнувший мне в лицо холодный воздух я воспринимаю как благодать. Усевшись на мокрый потертый поручень, я запрокидываю голову к небу. Оно затягивается тучами, вот-вот может пойти дождь, луна чуть проглядывает сквозь клочья облаков, в туманной дымке едва заметно светятся звезды. Голоса в храме затихают, я позволяю себе расслабиться и ни о чем не думать, погружаясь в молочно-белую пелену, обступающую все вокруг.
– Что, слишком тяжело для первого раза?
Вздрогнув, я оборачиваюсь: не слышал, как кто-то подошел.
– Нет. Мне просто нужно было побольше свободного места. Все это для меня в диковинку.
Она подходит ко мне со стороны закрытой двери, ведущей в храм, кутаясь от холода в старое мужское полудлинное пальто. Я узнаю одну из женщин, которые танцевали рядом со змеями. Теперь вижу, что она довольно симпатичная, примерно одного со мной возраста, лицо без морщин, а веснушки отчетливые, даже в зимнее время года. Хороши большие зеленые глаза орехового оттенка на молочно-белой коже, золотисто-каштановые волосы, во время танца струившиеся по спине, теперь собраны в скромный пучок. Косметики нет и в помине, даже губы и те не накрашены. Пожалуй, ее можно было бы даже назвать красавицей.
– Ивлин Декейтур, – называет она себя. – Добро пожаловать к нам в церковь.
– Уилл Александер. Спасибо. – На редкость церемонный получается у нас разговор.
Она вежливо кивает в знак приветствия.
– Они говорили о вас.
– Они?
– Преподобный Хардиман... и Скотт.
– Вот оно что! – Внутренний голос предостерегает: они что, выслали ее навстречу, чтобы пронюхать, зачем я явился?
Она достает смятую пачку сигарет, не предложив мне, закуривает и делает глубокую затяжку. Она курит так, как курят женщины в Европе, мне вдруг кажется, так курила бы сама Симона Синьоре, и не на экране, а в жизни, получая удовольствие и не обращая ни на кого внимания.
– Скотт – хороший мальчик, – говорит она, глубоко затягиваясь. – Особенно теперь, когда обрел кумира в лице Иисуса Христа.
– Ну да, – уклончиво отвечаю я.
– В прошлом месяце он исповедался.
– Перед всеми? – Я не могу скрыть удивления и тревоги. Публичное покаяние в присутствии нескольких сотен заново родившихся христиан может бросить пятно на все дело.
– Перед Богом, – уточняет она, снова глубоко затягиваясь сигаретой с марихуаной. Повернувшись, она глядит на меня в упор, распахнутое пальто позволяет видеть налитое тело сформировавшейся женщины. Прекрасное тело. Я ошибся – работать здесь не над чем, она хороша и так.
– Вы христианин? – резко спрашивает она.
– Нет, – отвечаю я, чуть не подпрыгивая на месте. Я не привык к таким вопросам. – Мои родители были христианами. – Добавляя это, я чувствую себя виноватым и, повинуясь внезапному порыву что-то объяснить, уточняю: – Сам я не христианин. – И заливаюсь румянцем.
Она прислоняется спиной к поручню, стоя рядом, но не касаясь меня, выкуривает сигарету до самого фильтра, поднимая глаза на беззвездное небо, затянутое облаками. Время от времени мужчины мечтают все бросить и начать новую жизнь, стать новыми людьми. Мысленно представляя начало такой новой жизни, они встречают женщину. Когда меня посещают такие мысли, женщина всегда носит реальный характер, существуя не в данный конкретный момент, а живя как бы вечно. Такая женщина и стоит сейчас со мной рядом, стоит, прислонившись спиной к поручню.
Невольно я бросаю взгляд на ее безымянный палец. Кольца на нем нет.
– Вы вернетесь, чтобы получить отпущение грехов? – задает она вопрос.
– А это обязательно?
Не отвечая, она на мгновение упирается в меня взглядом, затем, докурив, бросает сигарету во мрак и скрывается в храме. Я провожаю взглядом ее голые ноги, белеющие из-под пальто, волосы, собранные на затылке пучком. Они послали свою самую красивую женщину, чтобы удостовериться, что я не сбежал, не испугался.
И правильно сделали, что послали именно ее. Я встаю с места и следом за ней иду в храм.
5
– Прежде чем вы начнете говорить, я должен кое-что пояснить. Я не ваш адвокат. Все сказанное в разговоре со мной не является конфиденциальным. Я могу эти слова использовать против вас. Вы понимаете, о чем я говорю?
Скотт Рэй отвечает мне немигающим взглядом.
– Это я убил его.
Мы находимся в передней части храма – Скотт Рэй, Хардиман и я. Остальные ушли. Все лампы в помещении погашены, за редким исключением.
Я просидел в храме все то время, пока совершались чудеса. На них ушло часа два. За это время хромые снова начали ходить, к слепым возвращалось зрение, как я того и ожидал. Они впечатляли, однако не были мне в новинку, и я истомился в ожидании своей очереди.
Наконец все подошло к финалу. Сначала начались пожертвования, потом прихожане принялись обниматься и целоваться друг с другом, потом им снова отпускали грехи. Стоя в уголке, я следил, как постепенно храм пустеет, и одна мысль не давала мне покоя: неужели я выясню то, что терзает меня уже более года?
Рэй и Хардиман сидят на скамье в первом ряду, на складном стульчике напротив них сижу я, так что алтарь находится за спиной. Оттуда льется свет из каких-то невидимых мне альковов, льется сверху, отчего их лица похожи на вампиров, какими их показывают в фильмах немого кино. И вообще мы словно внутри огромной пещеры, продуваемой сквозняками. Я засекаю по часам начало разговора – это половина второго пополудни по времени, принятому на Восточном побережье.
– До тех пор, пока вы сами не попросите меня об обратном, все ваши слова будут считаться сказанными в неофициальном порядке, – обращаюсь я к Рэю. – Это делается для вашей же безопасности. Если я и буду делать какие-нибудь пометки, то исключительно для себя, они пригодятся в работе. Что касается властей штата, то к ним они не прикоснутся, обещаю.
Рэй кивает.
– Мне нечего скрывать.
– Даже если это так, я не хочу, чтобы на меня как на адвоката была брошена тень из-за того, что имело место процедурное нарушение. Иначе все полетит к чертям, а я не имею права сгореть из-за пустой формальности. Вы меня понимаете?
– Формальности меня не волнуют, – отвечает Рэй, бросая на Хардимана взгляд в расчете на одобрение.
– Он хочет говорить со Всевышним, – говорит Хардиман. – Сейчас он хочет только этого.
– Я должен быть совершенно искренним с Иисусом Христом, – продолжает Рэй. – Я не могу предстать перед Создателем, зная, что на моей совести убийство.
– Он должен жить в соответствии со Священным Писанием, – кивает Хардиман, – в согласии с заповедями Божьими.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146
Служба уже кажется мне чересчур затяжной и канительной. Половина одиннадцатого, а ей не видно пока ни конца ни краю. Стараясь ступать как можно тише и незаметнее, я выхожу из храма.
Пахнувший мне в лицо холодный воздух я воспринимаю как благодать. Усевшись на мокрый потертый поручень, я запрокидываю голову к небу. Оно затягивается тучами, вот-вот может пойти дождь, луна чуть проглядывает сквозь клочья облаков, в туманной дымке едва заметно светятся звезды. Голоса в храме затихают, я позволяю себе расслабиться и ни о чем не думать, погружаясь в молочно-белую пелену, обступающую все вокруг.
– Что, слишком тяжело для первого раза?
Вздрогнув, я оборачиваюсь: не слышал, как кто-то подошел.
– Нет. Мне просто нужно было побольше свободного места. Все это для меня в диковинку.
Она подходит ко мне со стороны закрытой двери, ведущей в храм, кутаясь от холода в старое мужское полудлинное пальто. Я узнаю одну из женщин, которые танцевали рядом со змеями. Теперь вижу, что она довольно симпатичная, примерно одного со мной возраста, лицо без морщин, а веснушки отчетливые, даже в зимнее время года. Хороши большие зеленые глаза орехового оттенка на молочно-белой коже, золотисто-каштановые волосы, во время танца струившиеся по спине, теперь собраны в скромный пучок. Косметики нет и в помине, даже губы и те не накрашены. Пожалуй, ее можно было бы даже назвать красавицей.
– Ивлин Декейтур, – называет она себя. – Добро пожаловать к нам в церковь.
– Уилл Александер. Спасибо. – На редкость церемонный получается у нас разговор.
Она вежливо кивает в знак приветствия.
– Они говорили о вас.
– Они?
– Преподобный Хардиман... и Скотт.
– Вот оно что! – Внутренний голос предостерегает: они что, выслали ее навстречу, чтобы пронюхать, зачем я явился?
Она достает смятую пачку сигарет, не предложив мне, закуривает и делает глубокую затяжку. Она курит так, как курят женщины в Европе, мне вдруг кажется, так курила бы сама Симона Синьоре, и не на экране, а в жизни, получая удовольствие и не обращая ни на кого внимания.
– Скотт – хороший мальчик, – говорит она, глубоко затягиваясь. – Особенно теперь, когда обрел кумира в лице Иисуса Христа.
– Ну да, – уклончиво отвечаю я.
– В прошлом месяце он исповедался.
– Перед всеми? – Я не могу скрыть удивления и тревоги. Публичное покаяние в присутствии нескольких сотен заново родившихся христиан может бросить пятно на все дело.
– Перед Богом, – уточняет она, снова глубоко затягиваясь сигаретой с марихуаной. Повернувшись, она глядит на меня в упор, распахнутое пальто позволяет видеть налитое тело сформировавшейся женщины. Прекрасное тело. Я ошибся – работать здесь не над чем, она хороша и так.
– Вы христианин? – резко спрашивает она.
– Нет, – отвечаю я, чуть не подпрыгивая на месте. Я не привык к таким вопросам. – Мои родители были христианами. – Добавляя это, я чувствую себя виноватым и, повинуясь внезапному порыву что-то объяснить, уточняю: – Сам я не христианин. – И заливаюсь румянцем.
Она прислоняется спиной к поручню, стоя рядом, но не касаясь меня, выкуривает сигарету до самого фильтра, поднимая глаза на беззвездное небо, затянутое облаками. Время от времени мужчины мечтают все бросить и начать новую жизнь, стать новыми людьми. Мысленно представляя начало такой новой жизни, они встречают женщину. Когда меня посещают такие мысли, женщина всегда носит реальный характер, существуя не в данный конкретный момент, а живя как бы вечно. Такая женщина и стоит сейчас со мной рядом, стоит, прислонившись спиной к поручню.
Невольно я бросаю взгляд на ее безымянный палец. Кольца на нем нет.
– Вы вернетесь, чтобы получить отпущение грехов? – задает она вопрос.
– А это обязательно?
Не отвечая, она на мгновение упирается в меня взглядом, затем, докурив, бросает сигарету во мрак и скрывается в храме. Я провожаю взглядом ее голые ноги, белеющие из-под пальто, волосы, собранные на затылке пучком. Они послали свою самую красивую женщину, чтобы удостовериться, что я не сбежал, не испугался.
И правильно сделали, что послали именно ее. Я встаю с места и следом за ней иду в храм.
5
– Прежде чем вы начнете говорить, я должен кое-что пояснить. Я не ваш адвокат. Все сказанное в разговоре со мной не является конфиденциальным. Я могу эти слова использовать против вас. Вы понимаете, о чем я говорю?
Скотт Рэй отвечает мне немигающим взглядом.
– Это я убил его.
Мы находимся в передней части храма – Скотт Рэй, Хардиман и я. Остальные ушли. Все лампы в помещении погашены, за редким исключением.
Я просидел в храме все то время, пока совершались чудеса. На них ушло часа два. За это время хромые снова начали ходить, к слепым возвращалось зрение, как я того и ожидал. Они впечатляли, однако не были мне в новинку, и я истомился в ожидании своей очереди.
Наконец все подошло к финалу. Сначала начались пожертвования, потом прихожане принялись обниматься и целоваться друг с другом, потом им снова отпускали грехи. Стоя в уголке, я следил, как постепенно храм пустеет, и одна мысль не давала мне покоя: неужели я выясню то, что терзает меня уже более года?
Рэй и Хардиман сидят на скамье в первом ряду, на складном стульчике напротив них сижу я, так что алтарь находится за спиной. Оттуда льется свет из каких-то невидимых мне альковов, льется сверху, отчего их лица похожи на вампиров, какими их показывают в фильмах немого кино. И вообще мы словно внутри огромной пещеры, продуваемой сквозняками. Я засекаю по часам начало разговора – это половина второго пополудни по времени, принятому на Восточном побережье.
– До тех пор, пока вы сами не попросите меня об обратном, все ваши слова будут считаться сказанными в неофициальном порядке, – обращаюсь я к Рэю. – Это делается для вашей же безопасности. Если я и буду делать какие-нибудь пометки, то исключительно для себя, они пригодятся в работе. Что касается властей штата, то к ним они не прикоснутся, обещаю.
Рэй кивает.
– Мне нечего скрывать.
– Даже если это так, я не хочу, чтобы на меня как на адвоката была брошена тень из-за того, что имело место процедурное нарушение. Иначе все полетит к чертям, а я не имею права сгореть из-за пустой формальности. Вы меня понимаете?
– Формальности меня не волнуют, – отвечает Рэй, бросая на Хардимана взгляд в расчете на одобрение.
– Он хочет говорить со Всевышним, – говорит Хардиман. – Сейчас он хочет только этого.
– Я должен быть совершенно искренним с Иисусом Христом, – продолжает Рэй. – Я не могу предстать перед Создателем, зная, что на моей совести убийство.
– Он должен жить в соответствии со Священным Писанием, – кивает Хардиман, – в согласии с заповедями Божьими.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146