Трудно описать радость беженцев; правда, они не могли отпраздновать этой новости, как это привыкли делать, потому что у них не было ни вина, ни еды; они только обнимали друг друга и бросали в воздух шляпы. Бедняжки, они не знали, что это наступление англичан принесет нам еще большие беды. Трудности только еще начинались для нас.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Когда я была еще девочкой, то у одного торговца из нашей деревни видела все номера журнала «Иллюстрированное воскресенье» за первую мировую войну; и я вместе с детьми торговца любила смотреть этот журнал, в котором было много цветных картинок, изображавших битвы из войны 1915 года. Может, поэтому я представляла себе битву так, как она была изображена на этих картинках: стреляющие пушки, пыль, дым и
огонь; солдаты идут на приступ, в руках у них штыки, впереди знамя; рукопашный бой, мертвые падают, живые бегут дальше. По правде сказать, эти картинки мне нравились, и мне казалось, что война не такая уж страшная вещь, как говорили, или, вернее, война, конечно, ужасна, но, может быть, есть такие люди, которым нравится убивать других или показывать свою храбрость и присутствие духа и пренебрегать опасностью, и вот война давала таким людям возможность проявлять эти их качества. А еще я думала, что не все люди любят мирную жизнь. Многие чувствуют себя хорошо как раз во время войны, когда могут давать волю своим кровожадным инстинктам. Так я рассуждала до тех пор, пока не увидела войну своими собственными глазами.
Однажды Микеле сказал мне, что битва, направленная на прорыв фронта, почти закончена, но я этому не поверила, потому что, сколько я ни всматривалась, не могла нигде заметить никаких признаков битвы. День был чудесный, ясный, только на горизонте бродили маленькие розовые облачка, почти касаясь горных вершин, за которыми находились Итри, Гарильяно — одним словом, фронт. Направо зеленели горы, такие величественные в золотых лучах солнца; налево, за долиной, блестело море, голубое, улыбающееся, весеннее и ясное. Где же шла битва? Микеле объяснил мне, что за горами Итри битва длилась уже по крайней мере два дня. Я не хотела верить этому, потому что, как я уже говорила, представляла себе битву совсем не такой; я сказала об этом Микеле. Он засмеялся в ответ и сказал, что битвы, которые я видела на картинках на обложках «Воскресенья», происходят теперь совершенно иначе: пушки и самолеты убивают солдат на большом расстоянии от линии фронта; одним словом, современная битва все больше походила на то, как домашняя хозяйка уничтожает мух при помощи опрыскивателя, не дотрагиваясь до них и не пачкая себе рук. В современной войне, сказал Микеле, не применяются больше атаки, штурмы, рукопашные битвы, личный героизм не нужен, побеждает тот, чьи самолеты летают дальше и быстрее и у кого больше пушек и пушки эти дальнобойнее.
— Война стала войной машин,— сказал он в заключение,— а солдаты не что иное, как хорошие механики.
Эта невидимая битва продолжалась где-то там день или два, но в одно прекрасное утро пушки как будто сделали прыжок и их залпы стали слышны так близко, что задрожали стены нашей каморки.
— Бум, бум, бум!
Казалось, что пушки стреляют прямо вот здесь, за поворотом горы. Я вскочила с кровати и устремилась наружу, думая, что теперь-то уж я увижу рукопашный бой, как я его себе представляла. Но ничего подобного не увидела. На дворе стоял такой же спокойный, ясный, солнечный день, только на горизонте, за горами, окружающими равнину, подымались, вернее взлетали в небо, тоненькие красные полосы, исчезавшие где-то в небесной синеве; казалось, что кто-то режет небо ножом. Мне объяснили, что это были пушечные ядра, путь которых можно было проследить невооруженным глазом благодаря особому состоянию атмосферы. Эти красные полосы казались ранами, нанесенными бритвой, из которых на один момент показывалась кровь и тут же исчезала. Сначала мы видели вспышку, потом слышался залп пушечного выстрела, вслед за которым прямо над нашими головами раздавался бешеный свист, и почти одновременно из-за гор до нас доносился звук взрыва, очень сильный, от которого все вокруг качалось и дрожало. Одним словом, стреляли через нас, целясь во что- то, находившееся за нами. Микеле нам объяснил, что битва переместилась к северу и долина Фонди уже очищена от немцев. Я спросила у него, куда же девались немцы, а он мне сказал, что немцы почти наверняка удирают по направлению к Риму, что битва на прорыв фронта кончена и что пушки союзников, выстрелы которых мы слышали, бьют по отступающим немецким войскам. И при этом никаких рукопашных схваток, штыковых атак, убитых и раненых.
Ночью мы видели, что небо со стороны Итри стало более светлым и только временами внезапные вспышки окрашивали его в красный цвет. Артиллерийский огонь на фоне черного и звездного неба был теперь похож на фейерверк, красных полосок было очень много, не хватало только огненного цветка, украшающего вспышку бенгальских огней, да и залпы были другие, более глухие и угрожающие, не похожие на веселый треск фейерверка. Мы долго смотрели на небо, наконец, смертельно усталые, легли спать, но спали мы мало и плохо, потому что было жарко, и Розетта никак не могла успокоиться и все время, не умолкая, говорила. Рано утром нас разбудил страшный взрыв где-то совсем рядом. Мы вскочили с кровати и увидели, что на этот раз стреляют в наш поселок. Тогда я впервые поняла, что пушки гораздо хуже самолетов, потому что самолеты по крайней мере видны, от них можно убежать и спрятаться, и уж, во всяком случае, есть утешение, что ты видишь, куда они направляются; пушки же не видны, они стоят где-то там, за горизонтом, но, хотя ты их не видишь, они все время, так сказать, ищут тебя, и от них нельзя спрятаться, потому что они направлены на тебя как указующий перст. Взрыв произошел совсем близко от нас, и вскоре мы узнали, что снаряд разорвался недалеко от дома Филиппо. Прибежал Микеле с очень довольным видом и сказал, что теперь уж нам осталось терпеть не больше, чем несколько часов; на это я заметила ему, что умереть можно и за несколько секунд, но он пожал плечами и ответил, что мы уже можем считать себя бессмертными. В ответ на его слова прямо над нами вдруг послышался ужасный взрыв. Стены и потолок в нашей комнатке закачались, и с потолка на нас посыпались пыль и мусор, в воздухе так потемнело, что на один миг нам показалось, будто снаряд действительно упал на наш дом. Мы выскочили наружу и увидели, что снаряд разорвался недалеко от нас, на мачере, часть которой сорвалась вниз, а на этом месте была огромная дыра, заполненная свежей землей и вырванной с корнем травой. Тут и Микеле если не испугался, то понял, что я была права,— умереть можно и за несколько секунд;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Когда я была еще девочкой, то у одного торговца из нашей деревни видела все номера журнала «Иллюстрированное воскресенье» за первую мировую войну; и я вместе с детьми торговца любила смотреть этот журнал, в котором было много цветных картинок, изображавших битвы из войны 1915 года. Может, поэтому я представляла себе битву так, как она была изображена на этих картинках: стреляющие пушки, пыль, дым и
огонь; солдаты идут на приступ, в руках у них штыки, впереди знамя; рукопашный бой, мертвые падают, живые бегут дальше. По правде сказать, эти картинки мне нравились, и мне казалось, что война не такая уж страшная вещь, как говорили, или, вернее, война, конечно, ужасна, но, может быть, есть такие люди, которым нравится убивать других или показывать свою храбрость и присутствие духа и пренебрегать опасностью, и вот война давала таким людям возможность проявлять эти их качества. А еще я думала, что не все люди любят мирную жизнь. Многие чувствуют себя хорошо как раз во время войны, когда могут давать волю своим кровожадным инстинктам. Так я рассуждала до тех пор, пока не увидела войну своими собственными глазами.
Однажды Микеле сказал мне, что битва, направленная на прорыв фронта, почти закончена, но я этому не поверила, потому что, сколько я ни всматривалась, не могла нигде заметить никаких признаков битвы. День был чудесный, ясный, только на горизонте бродили маленькие розовые облачка, почти касаясь горных вершин, за которыми находились Итри, Гарильяно — одним словом, фронт. Направо зеленели горы, такие величественные в золотых лучах солнца; налево, за долиной, блестело море, голубое, улыбающееся, весеннее и ясное. Где же шла битва? Микеле объяснил мне, что за горами Итри битва длилась уже по крайней мере два дня. Я не хотела верить этому, потому что, как я уже говорила, представляла себе битву совсем не такой; я сказала об этом Микеле. Он засмеялся в ответ и сказал, что битвы, которые я видела на картинках на обложках «Воскресенья», происходят теперь совершенно иначе: пушки и самолеты убивают солдат на большом расстоянии от линии фронта; одним словом, современная битва все больше походила на то, как домашняя хозяйка уничтожает мух при помощи опрыскивателя, не дотрагиваясь до них и не пачкая себе рук. В современной войне, сказал Микеле, не применяются больше атаки, штурмы, рукопашные битвы, личный героизм не нужен, побеждает тот, чьи самолеты летают дальше и быстрее и у кого больше пушек и пушки эти дальнобойнее.
— Война стала войной машин,— сказал он в заключение,— а солдаты не что иное, как хорошие механики.
Эта невидимая битва продолжалась где-то там день или два, но в одно прекрасное утро пушки как будто сделали прыжок и их залпы стали слышны так близко, что задрожали стены нашей каморки.
— Бум, бум, бум!
Казалось, что пушки стреляют прямо вот здесь, за поворотом горы. Я вскочила с кровати и устремилась наружу, думая, что теперь-то уж я увижу рукопашный бой, как я его себе представляла. Но ничего подобного не увидела. На дворе стоял такой же спокойный, ясный, солнечный день, только на горизонте, за горами, окружающими равнину, подымались, вернее взлетали в небо, тоненькие красные полосы, исчезавшие где-то в небесной синеве; казалось, что кто-то режет небо ножом. Мне объяснили, что это были пушечные ядра, путь которых можно было проследить невооруженным глазом благодаря особому состоянию атмосферы. Эти красные полосы казались ранами, нанесенными бритвой, из которых на один момент показывалась кровь и тут же исчезала. Сначала мы видели вспышку, потом слышался залп пушечного выстрела, вслед за которым прямо над нашими головами раздавался бешеный свист, и почти одновременно из-за гор до нас доносился звук взрыва, очень сильный, от которого все вокруг качалось и дрожало. Одним словом, стреляли через нас, целясь во что- то, находившееся за нами. Микеле нам объяснил, что битва переместилась к северу и долина Фонди уже очищена от немцев. Я спросила у него, куда же девались немцы, а он мне сказал, что немцы почти наверняка удирают по направлению к Риму, что битва на прорыв фронта кончена и что пушки союзников, выстрелы которых мы слышали, бьют по отступающим немецким войскам. И при этом никаких рукопашных схваток, штыковых атак, убитых и раненых.
Ночью мы видели, что небо со стороны Итри стало более светлым и только временами внезапные вспышки окрашивали его в красный цвет. Артиллерийский огонь на фоне черного и звездного неба был теперь похож на фейерверк, красных полосок было очень много, не хватало только огненного цветка, украшающего вспышку бенгальских огней, да и залпы были другие, более глухие и угрожающие, не похожие на веселый треск фейерверка. Мы долго смотрели на небо, наконец, смертельно усталые, легли спать, но спали мы мало и плохо, потому что было жарко, и Розетта никак не могла успокоиться и все время, не умолкая, говорила. Рано утром нас разбудил страшный взрыв где-то совсем рядом. Мы вскочили с кровати и увидели, что на этот раз стреляют в наш поселок. Тогда я впервые поняла, что пушки гораздо хуже самолетов, потому что самолеты по крайней мере видны, от них можно убежать и спрятаться, и уж, во всяком случае, есть утешение, что ты видишь, куда они направляются; пушки же не видны, они стоят где-то там, за горизонтом, но, хотя ты их не видишь, они все время, так сказать, ищут тебя, и от них нельзя спрятаться, потому что они направлены на тебя как указующий перст. Взрыв произошел совсем близко от нас, и вскоре мы узнали, что снаряд разорвался недалеко от дома Филиппо. Прибежал Микеле с очень довольным видом и сказал, что теперь уж нам осталось терпеть не больше, чем несколько часов; на это я заметила ему, что умереть можно и за несколько секунд, но он пожал плечами и ответил, что мы уже можем считать себя бессмертными. В ответ на его слова прямо над нами вдруг послышался ужасный взрыв. Стены и потолок в нашей комнатке закачались, и с потолка на нас посыпались пыль и мусор, в воздухе так потемнело, что на один миг нам показалось, будто снаряд действительно упал на наш дом. Мы выскочили наружу и увидели, что снаряд разорвался недалеко от нас, на мачере, часть которой сорвалась вниз, а на этом месте была огромная дыра, заполненная свежей землей и вырванной с корнем травой. Тут и Микеле если не испугался, то понял, что я была права,— умереть можно и за несколько секунд;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99