— Парни, конечно, с горячей кровью. Но ты, Чезира, не должна бояться за свою дочь. Мои сыновья ни за что не тронули бы твоей дочери. Вы ведь наши гости, а гость священен. Твоя дочь здесь в такой же безопасности, как Е церкви.
Но молчание сыновей и восторги матери только увеличивали мой страх. Я достала у одного крестьянина складной нож и держала его на всякий случай в кармане вместе с деньгами: если они попытаются что-нибудь сделать, то должны будут сначала иметь дело со мной, а я чувствовала в себе достаточно силы, чтобы зарезать их, если нужно.
Окончательным толчком, заставившим нас покинуть этот дом, был случай, происшедший недели через две после нашего приезда. Мы сидели с Розеттой утром на лужайке перед домом и чистили кукурузу, просто так, чтобы провести время, как вдруг на тропинке показались два человека. Я сразу поняла, кто это, не только по их ружьям и по видневшимся из-под пиджаков черным рубашкам, но и потому, что сын Кончетты Розарио, закусывавший недалеко от нас хлебом с луком, увидев их, немедленно скрылся между апельсиновыми деревьями. Я сказала Розетте на ухо:
— Это фашисты. Молчи и предоставь все мне.
Я знала этих новых фашистов, появившихся после 25 июля, потому что была знакома с ними в Риме; это были настоящие разбойники и бродяги, надевшие черную рубашку из-за выгоды как раз тогда, когда честные люди не хотели и смотреть на нее 1. Но фашисты, которых я встречала в Трастевере и Понте, были все огромные и здоровенные парни, а эти двое выглядели недоносками, ублюдками, боявшимися своих ружей больше тех, кого они этими ружьями хотели запугать. Один из них был кривой, с лысой головой и морщинистым лицом, похожим на сухой каштан, на его узкие плечи было жалко смотреть, а ввалившиеся глаза, курносый нос и небритые щеки делали его еще более противным; другой был очень мал ростом, настоящий карлик, с большой головой, как у профессора, очкастый, серьезный и жирный. Кончетта сейчас же подошла к ним, поздоровалась с первым из них и спросила, называя его удивительно меткой кличкой:
— Чего тебе здесь надо, Обезьяна?
Чезира здесь ошибается: новая фашистская партия, так называемая «Республиканская фашистская партия», была создана после 8 сентября 1943 года, когда в Италии был восстановлен фашистский режим, свергнутый 25 июля.
Лысый и худой, названный обезьяной, переступая с ноги на ногу и кладя руку на приклад ружья, ответил хвастливо:
— Мы отлично понимаем друг друга, кума Кончетта. Вы очень хорошо знаете, чего мы ищем, именно вы очень хорошо это знаете.
— Честное слово, не понимаю, что ты желаешь сказать. Хочешь выпить? Дать тебе вина и хлеба? Хлеба у нас мало, но я могу дать тебе двухлитровую бутыль вина и несколько сушеных фиг. Ничего другого в деревне получить нельзя.
— Вы хитрая, кума Кончетта, но я вас перехитрю,
— Что ты говоришь, Обезьяна? Разве я хитрая?
— Да, ты хитра, твой муж хитер, но хитрее всех твои сыновья.
— Мои сыновья? Где они теперь, мои сыновья? Давно уж я их не видала, ведь они оба в Албании, сражаются, бедняжки, за короля и Муссолини, дай бог им обоим здоровья.
— Какой там еще король? У нас теперь республика, Кончетта.
— Ну тогда, да здравствует республика!
— И сыновья твои не в Албании, а здесь.
— Хорошо, если бы это было так.
— Да, они здесь, и не позже как вчера их видели около Коккуруццо, где они занимались спекуляцией.
— Что ты мелешь, Обезьяна? Мои сыновья здесь? Я была бы очень счастлива, если бы это была правда и я могла бы снова их обнять, зная, что они вне опасности, а не плакать все ночи напролет и не страдать больше, чем скорбящая мадонна.
— Ну, хватит. Скажи нам, где они, и перестань ныть.
— А я откуда знаю? Я могу дать тебе вина, могу дать сушеных фиг, даже немного кукурузной муки, хотя ее у меня совсем мало, но откуда я тебе возьму моих сыновей, если их здесь нет.
— Ну, что ж, попробуем пока твоего вина.
Они уселись на лужайке на стульях. Кончетта, как всегда восторженная, принесла бутыль с вином, два стакана и корзиночку сухих фиг. Обезьяна, усевшись верхом на стул, выпил стакан вина и сказал:
— Твои сыновья — дезертиры. Ты знаешь, что написано в указе о дезертирах? Если мы их поймаем, они будут расстреляны. Таков закон.
А она в ответ с довольным видом:
— Правильно, дезертиров надо расстреливать... негодяев этаких... всех их надо расстрелять. Мои сыновья не дезертиры, Обезьяна.
— А кто же они, в таком случае?
— Они солдаты и воюют за Муссолини, дай ему бог сто лет жизни.
— Как же... воюют, только на черном рынке!
— Налить тебе еще вина?
Чувствуя себя припертой к стене, Кончетта предлагала выпить, а эти двое, пришедшие сюда главным образом для того, чтобы выпить, сразу соглашались и наполняли стаканы.
Мы с Розеттой сидели в сторонке на ступеньках лестницы. Обезьяна, продолжая пить, не спускал глаз с Розетты; но он рассматривал ее не как полицейский, заподозривший, что у нее могут быть не в порядке документы, а как мужчина, у которого вид красивой женщины зажег в крови желание: его взгляд был устремлен на ноги и грудь Розетты. Наконец он спросил у Кон- четты:
— А эти две женщины кто такие?
Я не хотела, чтобы фашисты знали, что мы приехали из Рима, и поэтому поспешно ответила вместо Кончетты:
— Мы двоюродные сестры Кончетты и приехали сюда из Валлекорсы.
Кончетта тут же подхватила с энтузиазмом:
— Да, да, это мои двоюродные сестры. Чезира — дочь моего дяди, в нас течет одна кровь, и они приехали, чтобы пожить с нами, ведь это понятно: кровь не вода.
Однако эти доводы не убедили Обезьяну, который, очевидно, был умнее, чем казался на первый взгляд.
— Не знал я, что у тебя есть родственники в Валлекорсе, ты мне всегда говорила, что родилась в Минтурно. А как зовут эту красивую девушку?
— Ее зовут Розетта,— ответила я.
Он опорожнил стакан, поднялся с места и подошел к нам:
— Ты мне нравишься, Розетта. Нам как раз нужна прислуга, которая умела бы готовить и убирала наши кровати. Хочешь поехать с нами, Розетта?
Говоря это, он протянул руку и взял Розетту за подбородок. Я тотчас же хлопнула его по руке, воскликнув:
— Руки прочь!
Он вытаращил на меня глаза, притворяясь удивленным:
— Что это на тебя нашло?
— На меня нашло то, что до моей дочери ты не смеешь дотрагиваться.
Он снял ружье с плеча и, целясь в меня, нахально крикнул:
— Ты что, не знаешь, с кем говоришь? Руки вверх.
Совершенно спокойно я отвела от себя дуло ружья,
как будто это было не ружье, а деревянная ложка для мамалыги, и сказала презрительно:
— Как бы не так, подыму я вверх руки. Ты что, воображаешь, что я боюсь твоего ружья? Я знаю, для чего оно тебе служит: чтобы вымогать вино и сушеные фиги, вот для чего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99