Даже слепому видно, что ты нищий- побирушка — и ничего больше.
Вместо того чтобы рассердиться, он внезапно успокоился и сказал, смеясь, другому фашисту:
— Ее следовало бы расстрелять, как ты думаешь?
Но тот пожал плечами и пробормотал что-то вроде:
— Не связывайся с бабой.
Тогда Обезьяна опустил дуло ружья и сказал торжественным тоном:
— На этот раз я тебя прощаю, но знай, что смерть была с тобою рядом: тронь милицию — получишь свинец.
Эта фраза была написана тогда на всех стенах в Риме и в Фонди, и этот негодяй, конечно, выучил ее. Через некоторое время он добавил:
— А свою дочь ты пришлешь к нам в Коккуруццо, она будет прислуживать нам,— и никаких возражений.
Я ответила:
— Дочь мою ты увидишь разве только во сне, А наяву тебе не видать ее.
Тогда он обратился к Кончетте:
— Давай договоримся, Кончетта: мы не будем больше искать твоих сыновей, которые прячутся здесь у тебя, и ты отлично знаешь, что не миновать им ареста, если мы всерьез примемся за их поиски. Ну, а ты взамен пришлешь нам двоюродную сестричку. Договорились?
На что эта негодяйка, соглашавшаяся с самыми невероятными и преступными предложениями, ответила с обычной восторженностью:
— Ну, конечно, завтра же утром Розетта будет у вас. Я сама приведу ее, будьте покойны. Розетта придет к вам и будет кухаркой, горничной, всем, что вашей душе угодно. Завтра же утром я сама приведу ее к вам.
Из осторожности я промолчала, но кровь так и закипела у меня в жилах. Эти два негодяя посидели немного, выпили еще, потом, прихватив с собой бутыль вина и корзиночку с сухими фигами, ушли по той же тропинке, по которой пришли сюда.
Как только они скрылись из виду, я сказала Кончетте:
— Ты что, с ума сошла? Я лучше убью дочь, чем пошлю ее прислуживать фашистам.
Я сказала это довольно спокойно, потому что в глубине души была уверена, что Кончетта согласилась для виду, чтобы не перечить фашистам и не сердить их. Но, к моему удивлению, она совсем не была возмущена их претензиями.
— Не съедят они твою Розетту. А у фашистов,, дорогая моя, все есть: и вино, и белая мука, и мясо, и фасоль, на обед они каждый день едят домашние макароны и телятину. Розетта будет там жить, как королева.
— Как ты можешь говорить это? Ты совсем спятила?
— Теперь идет война, а самое главное во время войны — не ссориться с тем, кто сильнее. Сегодня сила у фашистов — значит надо прислуживать фашистам. Завтра, может быть, придут англичане — и мы будем прислуживать англичанам.
— Ты что ж, не понимаешь, что они хотят заполучить к себе Розетту совсем с другой целью? Разве ты не видела, как этот негодяй смотрел все время на ее грудь?
— Ну и что ж? Не все ли равно, кто будет для нее первым, придет и ее черед, а мужчины все одинаковы. Ничего в этом ужасного нет. Ведь теперь война, а во время войны женщины не должны быть такими щепетильными и требовать к себе уважения, как в мирное время. А еще я тебе скажу: не бойся собаки, которая лает, а бойся той, которая кусает. Так-то, дорогая. Обезьяну я знаю хорошо, его первая забота — это набить себе брюхо.
Было ясно как день, что Кончетта вполне серьезно отнеслась к предложению Обезьяны купить безопасность ее сыновей, отдав ему Розетту. Я даже не могу сказать, что она по-своему была не права: если бы Розетта стала прислугой у фашистов или чем-нибудь похуже прислуги, то эти два негодяя — сыновья Кончетты — могли бы спокойно спать у себя дома, никто больше не стал бы их искать. За свободу своих сыновей она готова была заплатить моей дочерью; я сама мать и понимала, что из любви к сыновьям она вполне могла позвать на другой день фашистов и отдать им мою Розетту, никакие споры тут не помогли бы. Надо было бежать отсюда. Поэтому я изменила тон и сказала спокойно:
— Ну что ж, я подумаю. Это правда, что Розетте будет у фашистов королевское житье, но все-таки...
— Ничего, дорогая. Надо становиться на сторону сильнейшего. На войне, как на войне.
— Сегодня ночью я подумаю и решу.
— Думай, думай. Это не к спеху. Я этих фашистов знаю, скажу им, что Розетта пойдет к ним дня через два. Обождут. А ты уже можешь считать себя совершенно обеспеченной всем, что тебе надо. У фашистов все есть: оливковое масло, вино, свинина, мука... Они целый день только и делают, что едят и пьют. Вы там потолстеете, и вам будет хорошо.
— Конечно, конечно.
— Сама судьба послала нам этих фашистов, Чезира, потому что, по правде сказать, я уже не могла больше держать вас у себя. Ты, конечно, платишь, но в голодные времена продукты стоят дороже всяких денег. А кроме того, мои сыновья не могут до бесконечности жить в бегах, как цыгане. Теперь они по крайней мере
будут жить спокойно, мирно спать и работать. Сам бог послал нам этих фашистов.
Одним словом, она была полна решимости принести в жертву Розетту, а я со своей стороны решила, что мы уйдем от нее той же ночью. Мы поели, как всегда, вчетвером: я с Розеттой, Кончетта и Винченцо — сыновья их были в Фонди. Как только мы остались одни на сеновале, я сказала Розетте:
— Не подумай, что я согласна с Кончеттой, я просто притворилась, потому что таким людям доверять нельзя. Сейчас мы приготовим чемоданы и на рассвете уйдем отсюда.
— Куда мы пойдем, мама? — спросила она со слезами в голосе.
— Мы уйдем из дома этих преступников. Уйдем навсегда. Уйдем, куда сможем.
— А куда?
Я уже давно подумывала о бегстве, и у меня был составлен план. Я сказала:
— К дедушке с бабушкой мы не можем идти, из их деревни всех выселили, и я не знаю, где они теперь. Прежде всего мы пойдем к Томмазино и посоветуемся с ним: по-моему, он порядочный человек. Он мне часто говорил, что его брат с семьей живет в горах и им там неплохо. Томмазино может нас направить туда же. Не бойся ничего, доченька, у тебя есть мама, которая тебя любит, и у нас есть деньги, а это лучшие друзья, на которых всегда можно рассчитывать. Уж мы найдем, куда нам уйти отсюда.
Так я утешала ее; Розетта тоже была знакома с Томмазино, сводным братом Фесты — хозяина земли, которую брал в аренду Винченцо. Томмазино был коммерсантом и теперь спекулировал, покупая и продавая все на свете; жажда наживы была в нем сильнее страха и удерживала его на равнине, хотя его родственники все были в горах. Томмазино жил в домике в конце равнины у подножия гор; зарабатывал он очень много, потому что с опасностью для жизни занимался спекуляцией во время бомбежек, под обстрелами из пулеметов, стараясь избегать фашистских насильников и укрываясь от немцев, производящих реквизиции. Дело не новое, что
деньги даже трусов превращают в храбрецов; Томмазино был одним из таких трусов.
При свечке мы уложили в чемоданы те немногие вещи, которыми здесь пользовались, и, не снимая платья, улеглись на сено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Вместо того чтобы рассердиться, он внезапно успокоился и сказал, смеясь, другому фашисту:
— Ее следовало бы расстрелять, как ты думаешь?
Но тот пожал плечами и пробормотал что-то вроде:
— Не связывайся с бабой.
Тогда Обезьяна опустил дуло ружья и сказал торжественным тоном:
— На этот раз я тебя прощаю, но знай, что смерть была с тобою рядом: тронь милицию — получишь свинец.
Эта фраза была написана тогда на всех стенах в Риме и в Фонди, и этот негодяй, конечно, выучил ее. Через некоторое время он добавил:
— А свою дочь ты пришлешь к нам в Коккуруццо, она будет прислуживать нам,— и никаких возражений.
Я ответила:
— Дочь мою ты увидишь разве только во сне, А наяву тебе не видать ее.
Тогда он обратился к Кончетте:
— Давай договоримся, Кончетта: мы не будем больше искать твоих сыновей, которые прячутся здесь у тебя, и ты отлично знаешь, что не миновать им ареста, если мы всерьез примемся за их поиски. Ну, а ты взамен пришлешь нам двоюродную сестричку. Договорились?
На что эта негодяйка, соглашавшаяся с самыми невероятными и преступными предложениями, ответила с обычной восторженностью:
— Ну, конечно, завтра же утром Розетта будет у вас. Я сама приведу ее, будьте покойны. Розетта придет к вам и будет кухаркой, горничной, всем, что вашей душе угодно. Завтра же утром я сама приведу ее к вам.
Из осторожности я промолчала, но кровь так и закипела у меня в жилах. Эти два негодяя посидели немного, выпили еще, потом, прихватив с собой бутыль вина и корзиночку с сухими фигами, ушли по той же тропинке, по которой пришли сюда.
Как только они скрылись из виду, я сказала Кончетте:
— Ты что, с ума сошла? Я лучше убью дочь, чем пошлю ее прислуживать фашистам.
Я сказала это довольно спокойно, потому что в глубине души была уверена, что Кончетта согласилась для виду, чтобы не перечить фашистам и не сердить их. Но, к моему удивлению, она совсем не была возмущена их претензиями.
— Не съедят они твою Розетту. А у фашистов,, дорогая моя, все есть: и вино, и белая мука, и мясо, и фасоль, на обед они каждый день едят домашние макароны и телятину. Розетта будет там жить, как королева.
— Как ты можешь говорить это? Ты совсем спятила?
— Теперь идет война, а самое главное во время войны — не ссориться с тем, кто сильнее. Сегодня сила у фашистов — значит надо прислуживать фашистам. Завтра, может быть, придут англичане — и мы будем прислуживать англичанам.
— Ты что ж, не понимаешь, что они хотят заполучить к себе Розетту совсем с другой целью? Разве ты не видела, как этот негодяй смотрел все время на ее грудь?
— Ну и что ж? Не все ли равно, кто будет для нее первым, придет и ее черед, а мужчины все одинаковы. Ничего в этом ужасного нет. Ведь теперь война, а во время войны женщины не должны быть такими щепетильными и требовать к себе уважения, как в мирное время. А еще я тебе скажу: не бойся собаки, которая лает, а бойся той, которая кусает. Так-то, дорогая. Обезьяну я знаю хорошо, его первая забота — это набить себе брюхо.
Было ясно как день, что Кончетта вполне серьезно отнеслась к предложению Обезьяны купить безопасность ее сыновей, отдав ему Розетту. Я даже не могу сказать, что она по-своему была не права: если бы Розетта стала прислугой у фашистов или чем-нибудь похуже прислуги, то эти два негодяя — сыновья Кончетты — могли бы спокойно спать у себя дома, никто больше не стал бы их искать. За свободу своих сыновей она готова была заплатить моей дочерью; я сама мать и понимала, что из любви к сыновьям она вполне могла позвать на другой день фашистов и отдать им мою Розетту, никакие споры тут не помогли бы. Надо было бежать отсюда. Поэтому я изменила тон и сказала спокойно:
— Ну что ж, я подумаю. Это правда, что Розетте будет у фашистов королевское житье, но все-таки...
— Ничего, дорогая. Надо становиться на сторону сильнейшего. На войне, как на войне.
— Сегодня ночью я подумаю и решу.
— Думай, думай. Это не к спеху. Я этих фашистов знаю, скажу им, что Розетта пойдет к ним дня через два. Обождут. А ты уже можешь считать себя совершенно обеспеченной всем, что тебе надо. У фашистов все есть: оливковое масло, вино, свинина, мука... Они целый день только и делают, что едят и пьют. Вы там потолстеете, и вам будет хорошо.
— Конечно, конечно.
— Сама судьба послала нам этих фашистов, Чезира, потому что, по правде сказать, я уже не могла больше держать вас у себя. Ты, конечно, платишь, но в голодные времена продукты стоят дороже всяких денег. А кроме того, мои сыновья не могут до бесконечности жить в бегах, как цыгане. Теперь они по крайней мере
будут жить спокойно, мирно спать и работать. Сам бог послал нам этих фашистов.
Одним словом, она была полна решимости принести в жертву Розетту, а я со своей стороны решила, что мы уйдем от нее той же ночью. Мы поели, как всегда, вчетвером: я с Розеттой, Кончетта и Винченцо — сыновья их были в Фонди. Как только мы остались одни на сеновале, я сказала Розетте:
— Не подумай, что я согласна с Кончеттой, я просто притворилась, потому что таким людям доверять нельзя. Сейчас мы приготовим чемоданы и на рассвете уйдем отсюда.
— Куда мы пойдем, мама? — спросила она со слезами в голосе.
— Мы уйдем из дома этих преступников. Уйдем навсегда. Уйдем, куда сможем.
— А куда?
Я уже давно подумывала о бегстве, и у меня был составлен план. Я сказала:
— К дедушке с бабушкой мы не можем идти, из их деревни всех выселили, и я не знаю, где они теперь. Прежде всего мы пойдем к Томмазино и посоветуемся с ним: по-моему, он порядочный человек. Он мне часто говорил, что его брат с семьей живет в горах и им там неплохо. Томмазино может нас направить туда же. Не бойся ничего, доченька, у тебя есть мама, которая тебя любит, и у нас есть деньги, а это лучшие друзья, на которых всегда можно рассчитывать. Уж мы найдем, куда нам уйти отсюда.
Так я утешала ее; Розетта тоже была знакома с Томмазино, сводным братом Фесты — хозяина земли, которую брал в аренду Винченцо. Томмазино был коммерсантом и теперь спекулировал, покупая и продавая все на свете; жажда наживы была в нем сильнее страха и удерживала его на равнине, хотя его родственники все были в горах. Томмазино жил в домике в конце равнины у подножия гор; зарабатывал он очень много, потому что с опасностью для жизни занимался спекуляцией во время бомбежек, под обстрелами из пулеметов, стараясь избегать фашистских насильников и укрываясь от немцев, производящих реквизиции. Дело не новое, что
деньги даже трусов превращают в храбрецов; Томмазино был одним из таких трусов.
При свечке мы уложили в чемоданы те немногие вещи, которыми здесь пользовались, и, не снимая платья, улеглись на сено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99