в такой критический для нас момент, когда мы сами не знали, будет ли у нас вечером кров и какая-нибудь еда, она была озабочена судьбой котенка.
Наконец мы увидели мужчину, который медленно шел по дороге и ел апельсин. Я сейчас же узнала Томмазино, напоминавшего своим длинным лицом, обросшим щетиной недельной давности, горбатым носом, выпученными глазами, медленной походкой и вывороченными носками ног еврея из гетто. Он тоже узнал меня, потому что я была его постоянной покупательницей и за последние две недели накупила у него много всяких продуктов; но он был человек недоверчивый и не ответил на мое приветствие: подходя к нам, продолжал есть апельсин, опустив глаза в землю. Как только он подошел, я ему сейчас же сказала:
— Томмазино, мы ушли от Кончетты, и ты должен помочь нам, потому что мы не знаем, куда деваться.
Он облокотился о перила моста, поставил ногу на камень, вытащил из кармана еще один апельсин, надкусил его, выплюнул корку мне прямо в лицо и сказал:
— Ты думаешь, это просто? В такие времена, как теперь, каждый должен стоять за себя, а бог — за всех. Как я могу тебе помочь?
— Ты знаешь какого-нибудь крестьянина в горах, который может приютить нас до прихода англичан?
А он на это:
— Никого я не знаю, и, насколько мне известно, все домики заняты. Но если ты пойдешь в горы, то что-нибудь найдешь там — какой-нибудь шалаш или сеновал.
А я ему:
— Нет, сама я туда не пойду. У тебя в горах живет брат, и ты знаком с крестьянами — вот ты и должен меня направить к кому-нибудь.
В ответ на это он плюнул мне в лицо еще одну апельсинную корку и сказал:
— Знаешь, что я сделал бы на твоем месте?
— Что?
— Я бы вернулся в Рим. Вот что я сделал бы.
Я поняла, что он не хочет нам помочь, потому что
думает, что у нас нет денег, а он только и помышлял о деньгах, без которых не двинул бы и пальцем, чтобы помочь кому-нибудь. Я ему никогда не говорила, что у меня была с собой большая сумма денег, но теперь поняла, что пришло время сообщить ему об этом. Ему я могла доверять, потому что он принадлежал к той же породе людей, что и я: у него был продовольственный магазин в Фонди, значит, он был таким же лавочником, как я, а теперь занимался спекуляцией так же, как это делала я в Риме, одним словом, мы с ним были, как говорится, два сапога пара. Поэтому без лишних слов я ему просто сказала:
— В Рим я не поеду, потому что там бомбежки и голод, да и поезда туда больше не ходят, а потом моя дочь — вот она, Розетта,—- все еще не может прийти в себя от бомбежек. Я решила идти в горы и найти себе там пристанище. Я заплачу за него. Кроме того, я хочу запастись продуктами, купить оливкового масла, фасоли, апельсинов, сыра, муки — одним словом, всего по
немножку. За все я заплачу наличными: деньги у меня есть, я взяла с собой около ста тысяч лир. Не хочешь помочь нам — не надо; я обращусь к кому-нибудь другому, ты ведь не единственный в Фонди, есть здесь еще Эспозито, есть Скализе и многие другие. Идем, Розетта.
Сказав все это резко, я поставила чемодан на голову, Розетта сделала то же самое, и мы пошли по дороге к Монте Сан Биаджо. Услыхав, что у меня есть сто тысяч лир, Томмазино вытаращил глаза и замер с апельсином в зубах, но быстро опомнился, выплюнул апельсин и побежал за мной. Чемодан мешал мне повернуть назад голову, но я слышала за собой его хриплый, запыхавшийся, умоляющий голос:
— Подожди минутку, остановись, ну что на тебя нашло? Остановись, поговорим с тобой, обсудим.
Пройдя еще несколько шагов, я остановилась, затем, поупрямившись немного, согласилась вернуться и зайти к нему в дом. Томмазино провел нас в пустую белую комнатку в нижнем этаже, вся обстановка которой состояла из одной кровати с матрацем и смятыми простынями. Мы все втроем уселись на эту кровать, и Томмазино сказал мне почти любезно:
— Ну что ж, составим список продуктов, которые тебе нужны. Я тебе ничего не обещаю, потому что времена настали трудные, а крестьяне у нас смекалистые. Насчет цен ты должна положиться на меня и не торговаться: это тебе не мирные времена в Риме, помни, что ты в Фонди и что сейчас война. Что же касается домика в горах, то я, право, не знаю, как быть. До бомбежек таких домиков было очень много, но теперь их все сдали. Сегодня утром я так или иначе собирался идти к брату, вы пойдете со мной, и я вас там как-нибудь устрою, что-нибудь мы найдем, особенно если ты согласна уплатить вперед. Что же касается продуктов, то мне нужна неделя времени, но если ты устроишься там в горах, мой брат или кто другой из беженцев смогут дать тебе взаймы или продать что-нибудь.
Сказав это убедительным тоном опытного человека, Томмазино вытащил из кармана засаленную и рваную записную книжку, нашел в ней чистый листок, послюнил кончик чернильного карандаша и, приготовившись записывать, спросил:
— Так, скажем! Сколько муки тебе нужно?
Мы составили список: столько-то пшеничной муки, столько-то кукурузной, столько-то оливкового масла, фасоли, овечьего сыра, смальца, колбасы, апельсинов и так далее. Записав все под мою диктовку, он положил книжку в карман, вышел из комнаты и вскоре вернулся с хлебом и колбасой.
— Для начала я вам принес вот это... закусите пока что и подождите меня здесь... примерно через час мы пойдем в горы... но будет хорошо, если ты мне сразу заплатишь за этот хлеб и колбасу, чтобы потом не вышло путаницы.
Я вытащила тысячу лир и дала ему, он посмотрел деньги на свет и отсчитал мне сдачу такими грязными и рваными бумажками, каких я никогда не видела. Такие бумажки бывают обычно в деревнях, где у людей мало денег и они все время обмениваются этими деньгами, никогда не заменяя их новыми, потому что крестьяне не доверяют банкам, а держат деньги у себя дома. Я возвратила ему некоторые из этих бумажек, потому что они были очень уж грязными, Томмазино заменил их другими, заметив при этом:
— Я бы ничего не имел против целого воза таких бумажек, как эти.
Томмазино ушел, предупредив нас, что скоро вернется, а мы поели хлеба и колбасы и молча и спокойно сидели на кровати, потому что теперь знали, что скоро у нас будут и жилище, и продукты. Вдруг, сама не знаю почему, может быть просто думая вслух, я сказала:
— Вот видишь, Розетта, что значит иметь деньги.
А она мне:
— Это мадонна помогла нам, мама, я уверена, что она нам всегда поможет.
Я не стала возражать ей, потому что знала, что Розетта очень религиозна и всегда молится утром и вечером, перед тем как лечь спать. Я сама приучила ее к этому, потому что у нас так принято, но теперь я невольно подумала, что если нам помогла мадонна, то ее помощь не совсем обычна: Томмазино убедили помочь нам деньги, а эти деньги я нажила спекуляцией, возможной во время голода и войны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Наконец мы увидели мужчину, который медленно шел по дороге и ел апельсин. Я сейчас же узнала Томмазино, напоминавшего своим длинным лицом, обросшим щетиной недельной давности, горбатым носом, выпученными глазами, медленной походкой и вывороченными носками ног еврея из гетто. Он тоже узнал меня, потому что я была его постоянной покупательницей и за последние две недели накупила у него много всяких продуктов; но он был человек недоверчивый и не ответил на мое приветствие: подходя к нам, продолжал есть апельсин, опустив глаза в землю. Как только он подошел, я ему сейчас же сказала:
— Томмазино, мы ушли от Кончетты, и ты должен помочь нам, потому что мы не знаем, куда деваться.
Он облокотился о перила моста, поставил ногу на камень, вытащил из кармана еще один апельсин, надкусил его, выплюнул корку мне прямо в лицо и сказал:
— Ты думаешь, это просто? В такие времена, как теперь, каждый должен стоять за себя, а бог — за всех. Как я могу тебе помочь?
— Ты знаешь какого-нибудь крестьянина в горах, который может приютить нас до прихода англичан?
А он на это:
— Никого я не знаю, и, насколько мне известно, все домики заняты. Но если ты пойдешь в горы, то что-нибудь найдешь там — какой-нибудь шалаш или сеновал.
А я ему:
— Нет, сама я туда не пойду. У тебя в горах живет брат, и ты знаком с крестьянами — вот ты и должен меня направить к кому-нибудь.
В ответ на это он плюнул мне в лицо еще одну апельсинную корку и сказал:
— Знаешь, что я сделал бы на твоем месте?
— Что?
— Я бы вернулся в Рим. Вот что я сделал бы.
Я поняла, что он не хочет нам помочь, потому что
думает, что у нас нет денег, а он только и помышлял о деньгах, без которых не двинул бы и пальцем, чтобы помочь кому-нибудь. Я ему никогда не говорила, что у меня была с собой большая сумма денег, но теперь поняла, что пришло время сообщить ему об этом. Ему я могла доверять, потому что он принадлежал к той же породе людей, что и я: у него был продовольственный магазин в Фонди, значит, он был таким же лавочником, как я, а теперь занимался спекуляцией так же, как это делала я в Риме, одним словом, мы с ним были, как говорится, два сапога пара. Поэтому без лишних слов я ему просто сказала:
— В Рим я не поеду, потому что там бомбежки и голод, да и поезда туда больше не ходят, а потом моя дочь — вот она, Розетта,—- все еще не может прийти в себя от бомбежек. Я решила идти в горы и найти себе там пристанище. Я заплачу за него. Кроме того, я хочу запастись продуктами, купить оливкового масла, фасоли, апельсинов, сыра, муки — одним словом, всего по
немножку. За все я заплачу наличными: деньги у меня есть, я взяла с собой около ста тысяч лир. Не хочешь помочь нам — не надо; я обращусь к кому-нибудь другому, ты ведь не единственный в Фонди, есть здесь еще Эспозито, есть Скализе и многие другие. Идем, Розетта.
Сказав все это резко, я поставила чемодан на голову, Розетта сделала то же самое, и мы пошли по дороге к Монте Сан Биаджо. Услыхав, что у меня есть сто тысяч лир, Томмазино вытаращил глаза и замер с апельсином в зубах, но быстро опомнился, выплюнул апельсин и побежал за мной. Чемодан мешал мне повернуть назад голову, но я слышала за собой его хриплый, запыхавшийся, умоляющий голос:
— Подожди минутку, остановись, ну что на тебя нашло? Остановись, поговорим с тобой, обсудим.
Пройдя еще несколько шагов, я остановилась, затем, поупрямившись немного, согласилась вернуться и зайти к нему в дом. Томмазино провел нас в пустую белую комнатку в нижнем этаже, вся обстановка которой состояла из одной кровати с матрацем и смятыми простынями. Мы все втроем уселись на эту кровать, и Томмазино сказал мне почти любезно:
— Ну что ж, составим список продуктов, которые тебе нужны. Я тебе ничего не обещаю, потому что времена настали трудные, а крестьяне у нас смекалистые. Насчет цен ты должна положиться на меня и не торговаться: это тебе не мирные времена в Риме, помни, что ты в Фонди и что сейчас война. Что же касается домика в горах, то я, право, не знаю, как быть. До бомбежек таких домиков было очень много, но теперь их все сдали. Сегодня утром я так или иначе собирался идти к брату, вы пойдете со мной, и я вас там как-нибудь устрою, что-нибудь мы найдем, особенно если ты согласна уплатить вперед. Что же касается продуктов, то мне нужна неделя времени, но если ты устроишься там в горах, мой брат или кто другой из беженцев смогут дать тебе взаймы или продать что-нибудь.
Сказав это убедительным тоном опытного человека, Томмазино вытащил из кармана засаленную и рваную записную книжку, нашел в ней чистый листок, послюнил кончик чернильного карандаша и, приготовившись записывать, спросил:
— Так, скажем! Сколько муки тебе нужно?
Мы составили список: столько-то пшеничной муки, столько-то кукурузной, столько-то оливкового масла, фасоли, овечьего сыра, смальца, колбасы, апельсинов и так далее. Записав все под мою диктовку, он положил книжку в карман, вышел из комнаты и вскоре вернулся с хлебом и колбасой.
— Для начала я вам принес вот это... закусите пока что и подождите меня здесь... примерно через час мы пойдем в горы... но будет хорошо, если ты мне сразу заплатишь за этот хлеб и колбасу, чтобы потом не вышло путаницы.
Я вытащила тысячу лир и дала ему, он посмотрел деньги на свет и отсчитал мне сдачу такими грязными и рваными бумажками, каких я никогда не видела. Такие бумажки бывают обычно в деревнях, где у людей мало денег и они все время обмениваются этими деньгами, никогда не заменяя их новыми, потому что крестьяне не доверяют банкам, а держат деньги у себя дома. Я возвратила ему некоторые из этих бумажек, потому что они были очень уж грязными, Томмазино заменил их другими, заметив при этом:
— Я бы ничего не имел против целого воза таких бумажек, как эти.
Томмазино ушел, предупредив нас, что скоро вернется, а мы поели хлеба и колбасы и молча и спокойно сидели на кровати, потому что теперь знали, что скоро у нас будут и жилище, и продукты. Вдруг, сама не знаю почему, может быть просто думая вслух, я сказала:
— Вот видишь, Розетта, что значит иметь деньги.
А она мне:
— Это мадонна помогла нам, мама, я уверена, что она нам всегда поможет.
Я не стала возражать ей, потому что знала, что Розетта очень религиозна и всегда молится утром и вечером, перед тем как лечь спать. Я сама приучила ее к этому, потому что у нас так принято, но теперь я невольно подумала, что если нам помогла мадонна, то ее помощь не совсем обычна: Томмазино убедили помочь нам деньги, а эти деньги я нажила спекуляцией, возможной во время голода и войны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99