В те времена и речи не могло быть о свободном посещении лекций и семинаров. Так что выбора у нас не было.
Оставалось полагаться на собственные силы и друзей-единомышленников. К счастью, в нашей группе учились Владимир Александрович Бубнов и Марат Иванович Качалкин. Володя --потомственный ленинградец, переживший блокаду, на 10 лет старше меня. Марат, с кем мы вместе жили в снимаемой на Васильевском острове комнате, - мой одноклассник, испытавший в раннем детстве ужасы немецкого концлагеря. Нас троих спаяла тяга к философии и политэкономии. Мы часами напролет обсуждали спорные проблемы. Дискуссионные баталии были поистине захватывающими и, я бы сказал, весьма плодотворными. Этому способствовало не только страстное стремление каждого из нас к поиску истины, но и различия темпераментов, жизненного опыта, а также склада ума.
Читая, думая, споря, каждый из нас постепенно вырабатывал свое понимание политэкономических и философских проблем. И оно, разумеется, с каждым днем все больше и больше отдалялось от официальной науки.
Через год, в 1956 году, мы вместе с Владимиром Бубновым пришли к выводу, что всем общественно-историческим формациям (первобытная община, рабовладение, феодализм, капитализм, социализм) свойственны общие закономерности и существенные признаки. И, следовательно, необходима выработка целостного аппарата общей теории политической экономии. И мы начали его создавать. Если открыть 3-й том энциклопедии “Политическая экономия”, изданного в 1979 году, т.е двадцать с лишним лет спустя, то можно в ней прочитать следующее: “О необходимости создания П.Э. в широком смысле впервые писал Энгельс в “Анти-Дюринге”, подчеркивая, что такая наука еще только должна быть создана (см. К.Маркс и Ф.Энгельс, Соч. 2 изд. т.20, с.153-154) П.э. в широком смысле является не суммой П.э., изучающих каждый исторически определ. способ произ-ва в отдельности, а единой целостной наукой.” (с. 280 цит. изд.) Вроде все верно, только с двумя оговорками. Во-первых, как там же написано, “не существует отдельно П.э. в широком смысле наряду с П.э исторически определ. способов производства.” Во-вторых, общая теория политэкономии авторами робко называется политэкономией “в широком смысле”, хотя тут же пишется об единой целостной науке, т.е налицо явное логическое противоречие. Это, как в народе говорят, что она наполовину беременна. Таким образом, даже в конце 70-х годов прошлого века автор этой статьи академик Л.Абалкин еще не рисковал оторваться от пуповины официальной трактовки догматической политэкономии.
А мы, студенты первого курса ЛГУ осмелились еще в 1956 году четко сформулировать не только необходимость общей теории политэкономии, но и определить сущность ряда ее важнейших категорий и закономерностей. У меня сохранилась тетрадь с названием “Политэкономические заметки (1956-1959 гг.)”, в которой содержатся записи по 11 проблемам этой теории, как результат наших дискуссий.
Эта крамольная идея, конечно же, была встречена в штыки при первой же попытке изложить ее в систематизированном виде на кафедре. Я написал курсовую работу на тему о законе планомерного, пропорционального развития, утверждая, что он присущ не только социализму, т.е. одной формации, но и капитализму, а также в определенных чертах - и предыдущим формациям. Сдал я ее на кафедру. К счастью, курсовая попала в руки подлинному ученому, профессору Рыбакову, который замечательно читал нам курс “История экономических учений”.
Ознакомившись с моей курсовой, он посоветовал мне во избежание крупных неприятностей написанное уничтожить и быстренько написать новую курсовую работу по общепринятым правилам. Что пришлось и сделать, затратив на нее два вечера, чтобы уложиться в заданные сроки и не “запороть” стипендию, без которой в Ленинграде делать было нечего. Мы и так с Маратом жили не сладко. Я также запомнил откровенный рассказ доброго профессора о том, что он дома в “сундуке” хранит рукописи неопубликованных своих работ, которые не вписывались в официальную версию. Вот в каких условиях приходилось работать экономистам-ученым еще три года спустя после смерти Сталина. О чем это говорит? Да о том, что сталинщина как феномен исторического развития государственного социализма была порождена не только Сталиным - “вождем всех времен и народов”, но и теми, кто верноподданически служил такому политическому режиму из страха или же по убеждению.
Месяц за месяцем нарастал конфликт между мной и порядками, существовавшими в те времена в университете. Меня уже прозвали на факультете “ревизионистом из Прибалтики”.
Доклад Н. Хрущева на ХХ съезде партии с разоблачениями “культа личности” явился последней каплей, переполнившей чашу. Вся разрозненная информация, сочившаяся из различных источников и встреч в общем-то случайных, вдруг слилась в единый бурный поток, который быстро и до основания разрушил в моей юношеской голове последние остатки ортодоксального понимания того строя, в котором мы жили.
Начался мучительный поиск модели, адэкватной объекту познания. Он, собственно, начался в 1956 году и с перерывами длился полвека, завершившись в 2007 году изданием книги “Мир на перекрестке четырех дорог. Прогноз судьбы человечества”.
Не знаю, сколько в Союзе было таких, как я, но могу сказать, что потрясение после ознакомления с материалами доклада Н.Хрущева на ХХ съезде было серьезным, а кризис глубоким.
Наряду с общей теорией политэкономии надо было вырабатывать научное понимание природы социализма, существовавшего в СССР. И эту работу предстояло начинать с нуля и на развалиных официальной версии.
На втором курсе, после каникул, проведенных на целине в Казахстане, конфликт с факультетом обострился и к весне 1957 года я уже вполне созрел для принятия бесповоротного решения об уходе с очного отделения факультета на заочный. Мне удалось оформить необходимые документы благодаря проректору университета Горбунову и с осени 1957 года я уже был заочником ЛГУ.
Здесь необходимо сделать еще одно пояснение о причинах моего ухода с очного отделения на заочный. Дело в том, что в начале 1957 года я и еще некоторые мои товарищи по учебе выступили в защиту нашего сокурсника - румына (его фамилию, к сожалению, забыл), которого хотели отправить на родину за крамольные разговоры о порядках в Румынии, где в то время правил Чаушеску. О нашем протесте стало известно с помощью “стукача” в КГБ (кроме того, в органы пошло, наверняка, соответствующее сообщение и по линии деканата). Вокруг моей фигуры стали сгущаться тучи. Я это почувствовал по многим косвенным признакам. Кстати, мои подозрения оказались вполне реальными, в чем я смог через несколько месяцев убедиться, когда в зимнюю сессию 1958 года, учась уже на заочном отделении, я случайно встретил в коридоре университета декана очного отделения экономического факультета Воротилова, который от неожиданности, увидев меня, выдохнул:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48