Она лежала в той же позе, в том же мокром платье, только волосы были аккуратно убраны с лица. Старуха замолчала, что-то помешала в горшочке, от которого поднимался пар, запахло травами. Адапа не выдержал.
– Она могла умереть, – прошептал он.
– Известно, – отозвалась старуха.
– Ты думаешь, она хотела этого?
– А для чего бы тогда стала прыгать? – пожала плечами старуха.
– У нее, наверное, что-то случилось. Но неужели смерть – лучший выход? Наверное, жизнь все-таки лучше смерти?
– Как знать. Бывает, смерть – лучше, – спокойно ответила старуха.
– Но ведь и в царстве мертвых страдания!
– Да, так говорят жрецы. И мы верим им. А что остается? Жрецы – умные. Но как там на самом деле, – она подняла вверх указательный палец с обломанным грязным ногтем, – ты узнаешь сам, когда придет твое время.
– А ты давно здесь живешь?
– Давно. Мы рыбаки, живем здесь, оброк платим дворцу.
– У тебя большая семья?
– Да куда большая: я и моя дочка. Муж мой в чумной год умер. И у дочки был муж, он в последнем походе с армией сгинул. А нам куда деваться? Я лечу помаленьку, а дочка стала публичной женщиной. В чумной год и ее детки умерли, двое было. А теперь вот рожает, да все мертвых. Боги наказывают. За порочную жизнь, отец мой.
– Ты почему меня называешь так странно?
– А что, думаешь, не вижу я каких ты кровей? – старуха хитро прищурилась.
– Это почему же? А-а из-за колец? – Адапа отдернул руки от жаровни.
– Кольца хороши, – старуха поцокала языком. – Да что они! И вор может на пальцы кольца нанизать. Молод ты еще, ничего-то ты не знаешь.
– А она не умерла? – Адапа показал глазами на девушку. – Не шевелится совсем.
– Спит она, – отозвалась врачевательница. – Проснется, куда пойдет? В другой раз в реку страшно будет, так и станет маяться…
– Вот вы тяжело живете. Почему же себя не убиваете?
– Зачем? Человек – такая скотина, что ко всему привыкает, и надеется до последнего.
– На что?! – воскликнул Адапа, хватая ее руку, – На что надеется? А если надежды нет совсем? Ведь нельзя же верить в пустоту.
– В пустоту – нельзя, но в мире этом нет пустот, все чем-то заполнено.
– Какая ты странная, – потрясенно прошептал Адапа.
– На, пей.
Старуха протянула ему горшок. Адапа послушно принял, согревая ладони о теплые глиняные бока. Его била мелкая дрожь.
– Ты богат, семья твоя богата. Как сюда попал? Или из дому согнали?
– Сам ушел.
– Плохо, – она покачала головой. – Плохо это.
Человеку нужна семья.
– Осуждаешь?
– Как я могу судить? У каждого своя жизнь.
– Если бы ты только знала, что происходит, – Адапа вздохнул. – Это невозможно рассказать, слишком сложно.
Девушка застонала. Старуха поползла к ней.
– Болеть будет, – сказала, не глядя на Адапу. – Демон в нее вселился. Думал нечистый, что ему она принадлежит, а тут ты выволок ее из другого мира. Горшок-то дай!
Дрожащими руками Адапа передал врачевательнице варево. Старуха приподняла голову девушки, пытаясь напоить. Та захлебывалась, питье стекало по шее.
– Ты поможешь ей? – спросил Адапа.
– Сделаю, что смогу, – старуха вздохнула. – Она совсем дитя. Зачем же в реку-то…
Адапа взял лампу, приблизился. Губы ее порозовели, мягкая тень от ресниц лежала на впалых щеках. Что-то в облике этого замученного создания показалось Адапе смутно знакомым. Стало вдруг страшно. Он не знает эту девушку, никогда не видел прежде. Но как она похожа на Ламассатум! Он пристальнее вгляделся и взялся за сердце.
– Что это ты, отец мой? – старуха по одному отжимала пальцы Адапы, вцепившиеся в лампу. – Так ты спалишь меня. Белый стал, точно призрака увидел.
Адапа приподнял тонкую, безжизненную девичью руку. На запястье был надет чеканный браслет из белого серебра. Он сам купил его на рынке в предпоследний день новогоднего праздника. Точно громом пораженный, стоял Адапа над своей любимой. Внутри был такой холод, такой вой, точно демоны подземного мира трубили в трубы.
– Бабушка, пусть она у тебя побудет, пригляди за ней. Я приду завтра, приведу лекаря. – Адапа говорил торопливо, захлебываясь словами. – На, возьми, – он отдал старухе кольцо с алмазом. – Покорми ее хорошенько. Одеял нет у тебя? Я куплю, все принесу, лекаря приведу.
– Не надо никакого лекаря! – старуха замахала руками. – Я сама ее на ноги поставлю. Ничего не понимаю. Так ты придешь, что ли?
– Да-да, завтра. Вернее, сегодня утром. Ты глаз с нее не спускай.
Нервы его были натянуты до предела. Переживания последних дней давали себя знать. Адапа едва держался на ногах, боль раскаленными щипцами жгла голову. Он выбрался на улицу, глотнул сырого предрассветного воздуха. Луна закатилась. Евфрат был страшен. Адапа шел вдоль темной кромки воды. Боялся думать, но мысли бились, жили помимо его воли. Он больше не мог. Он сел прямо на сырую глину и плакал, плакал, плакал, пока не устал.
Глава 32. ДВАДЦАТЬ МИН СЕРЕБРА
Вавилон гудел, словно улей. Испуганные люди сбивались в кучи, точно бараны. Солдаты разгоняли толпы. Какие-то люди в греческих ритуальных одеждах выкрикивали на площадях пророчества, тыча пальцами в небо, говорили о гневе богов и близком конце света. При появлении солдат улепетывали, теряясь в толпе. Начались аресты. В начале хватали уличных проповедников, потом всех подозрительных, и волокли во дворец.
Одно имя Авель-Мардука вселяло ужас.
Жрецы руководили беспорядками. Было произнесено роковое слово – затмение.
Нинурта, молодой жрец Иштар, на площади перед целлой громко говорил толпе:
– И я, один из посвященных, теперь возвещаю вам великие несчастья! Не будет мира домам вашим, но придут разорение, и страх, и ужас, и смерть, как пес, ляжет у порогов ваших. Боги дают нам знамения в небесах. Завтра не увидите вы солнечного света, солнце станет черным, как гнилой плод, и тьма упадет на землю, встанете вы над пропастью, и голоса мертвых услышите из бездны! Говорю вам истину! Умрет царь Навуходоносор, Вавилон будет плакать, как сирота, и выть, как горькая вдовица. Не займет наследник трона отца своего, ибо это не тот наследник, кому царь передал право. Это – бес! Но жрецы ваши защитят вас! Тьма опустилась над Вавилоном, и завтра вы это увидите! Но мы не оставим вас.
В толпе мелькнули шлемы солдат. Соратники поспешно увели Нинурту. Женщины причитали, плакали испуганные дети. Мужчины расходились молча.
В крытой колоннаде Южного дворца стоял Авель-Мардук, задумчиво глядя на раскинувшийся внизу город. Улыбка давно не озаряла его сумеречного лица. Сильный жаркий ветер дул, отбрасывая назад волосы, льняное платье липло к ногам, острые лучи солнца разрезали филигрань на богатых ножнах принца – подарок критского царя.
– Тьма, пришедшая из храмов, укрыла Вавилон, любимый город отца, – проговорил Авель-Мардук.
– Что? – Идин, стоявший поодаль, обернулся и глядел выжидающе на мрачный профиль принца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
– Она могла умереть, – прошептал он.
– Известно, – отозвалась старуха.
– Ты думаешь, она хотела этого?
– А для чего бы тогда стала прыгать? – пожала плечами старуха.
– У нее, наверное, что-то случилось. Но неужели смерть – лучший выход? Наверное, жизнь все-таки лучше смерти?
– Как знать. Бывает, смерть – лучше, – спокойно ответила старуха.
– Но ведь и в царстве мертвых страдания!
– Да, так говорят жрецы. И мы верим им. А что остается? Жрецы – умные. Но как там на самом деле, – она подняла вверх указательный палец с обломанным грязным ногтем, – ты узнаешь сам, когда придет твое время.
– А ты давно здесь живешь?
– Давно. Мы рыбаки, живем здесь, оброк платим дворцу.
– У тебя большая семья?
– Да куда большая: я и моя дочка. Муж мой в чумной год умер. И у дочки был муж, он в последнем походе с армией сгинул. А нам куда деваться? Я лечу помаленьку, а дочка стала публичной женщиной. В чумной год и ее детки умерли, двое было. А теперь вот рожает, да все мертвых. Боги наказывают. За порочную жизнь, отец мой.
– Ты почему меня называешь так странно?
– А что, думаешь, не вижу я каких ты кровей? – старуха хитро прищурилась.
– Это почему же? А-а из-за колец? – Адапа отдернул руки от жаровни.
– Кольца хороши, – старуха поцокала языком. – Да что они! И вор может на пальцы кольца нанизать. Молод ты еще, ничего-то ты не знаешь.
– А она не умерла? – Адапа показал глазами на девушку. – Не шевелится совсем.
– Спит она, – отозвалась врачевательница. – Проснется, куда пойдет? В другой раз в реку страшно будет, так и станет маяться…
– Вот вы тяжело живете. Почему же себя не убиваете?
– Зачем? Человек – такая скотина, что ко всему привыкает, и надеется до последнего.
– На что?! – воскликнул Адапа, хватая ее руку, – На что надеется? А если надежды нет совсем? Ведь нельзя же верить в пустоту.
– В пустоту – нельзя, но в мире этом нет пустот, все чем-то заполнено.
– Какая ты странная, – потрясенно прошептал Адапа.
– На, пей.
Старуха протянула ему горшок. Адапа послушно принял, согревая ладони о теплые глиняные бока. Его била мелкая дрожь.
– Ты богат, семья твоя богата. Как сюда попал? Или из дому согнали?
– Сам ушел.
– Плохо, – она покачала головой. – Плохо это.
Человеку нужна семья.
– Осуждаешь?
– Как я могу судить? У каждого своя жизнь.
– Если бы ты только знала, что происходит, – Адапа вздохнул. – Это невозможно рассказать, слишком сложно.
Девушка застонала. Старуха поползла к ней.
– Болеть будет, – сказала, не глядя на Адапу. – Демон в нее вселился. Думал нечистый, что ему она принадлежит, а тут ты выволок ее из другого мира. Горшок-то дай!
Дрожащими руками Адапа передал врачевательнице варево. Старуха приподняла голову девушки, пытаясь напоить. Та захлебывалась, питье стекало по шее.
– Ты поможешь ей? – спросил Адапа.
– Сделаю, что смогу, – старуха вздохнула. – Она совсем дитя. Зачем же в реку-то…
Адапа взял лампу, приблизился. Губы ее порозовели, мягкая тень от ресниц лежала на впалых щеках. Что-то в облике этого замученного создания показалось Адапе смутно знакомым. Стало вдруг страшно. Он не знает эту девушку, никогда не видел прежде. Но как она похожа на Ламассатум! Он пристальнее вгляделся и взялся за сердце.
– Что это ты, отец мой? – старуха по одному отжимала пальцы Адапы, вцепившиеся в лампу. – Так ты спалишь меня. Белый стал, точно призрака увидел.
Адапа приподнял тонкую, безжизненную девичью руку. На запястье был надет чеканный браслет из белого серебра. Он сам купил его на рынке в предпоследний день новогоднего праздника. Точно громом пораженный, стоял Адапа над своей любимой. Внутри был такой холод, такой вой, точно демоны подземного мира трубили в трубы.
– Бабушка, пусть она у тебя побудет, пригляди за ней. Я приду завтра, приведу лекаря. – Адапа говорил торопливо, захлебываясь словами. – На, возьми, – он отдал старухе кольцо с алмазом. – Покорми ее хорошенько. Одеял нет у тебя? Я куплю, все принесу, лекаря приведу.
– Не надо никакого лекаря! – старуха замахала руками. – Я сама ее на ноги поставлю. Ничего не понимаю. Так ты придешь, что ли?
– Да-да, завтра. Вернее, сегодня утром. Ты глаз с нее не спускай.
Нервы его были натянуты до предела. Переживания последних дней давали себя знать. Адапа едва держался на ногах, боль раскаленными щипцами жгла голову. Он выбрался на улицу, глотнул сырого предрассветного воздуха. Луна закатилась. Евфрат был страшен. Адапа шел вдоль темной кромки воды. Боялся думать, но мысли бились, жили помимо его воли. Он больше не мог. Он сел прямо на сырую глину и плакал, плакал, плакал, пока не устал.
Глава 32. ДВАДЦАТЬ МИН СЕРЕБРА
Вавилон гудел, словно улей. Испуганные люди сбивались в кучи, точно бараны. Солдаты разгоняли толпы. Какие-то люди в греческих ритуальных одеждах выкрикивали на площадях пророчества, тыча пальцами в небо, говорили о гневе богов и близком конце света. При появлении солдат улепетывали, теряясь в толпе. Начались аресты. В начале хватали уличных проповедников, потом всех подозрительных, и волокли во дворец.
Одно имя Авель-Мардука вселяло ужас.
Жрецы руководили беспорядками. Было произнесено роковое слово – затмение.
Нинурта, молодой жрец Иштар, на площади перед целлой громко говорил толпе:
– И я, один из посвященных, теперь возвещаю вам великие несчастья! Не будет мира домам вашим, но придут разорение, и страх, и ужас, и смерть, как пес, ляжет у порогов ваших. Боги дают нам знамения в небесах. Завтра не увидите вы солнечного света, солнце станет черным, как гнилой плод, и тьма упадет на землю, встанете вы над пропастью, и голоса мертвых услышите из бездны! Говорю вам истину! Умрет царь Навуходоносор, Вавилон будет плакать, как сирота, и выть, как горькая вдовица. Не займет наследник трона отца своего, ибо это не тот наследник, кому царь передал право. Это – бес! Но жрецы ваши защитят вас! Тьма опустилась над Вавилоном, и завтра вы это увидите! Но мы не оставим вас.
В толпе мелькнули шлемы солдат. Соратники поспешно увели Нинурту. Женщины причитали, плакали испуганные дети. Мужчины расходились молча.
В крытой колоннаде Южного дворца стоял Авель-Мардук, задумчиво глядя на раскинувшийся внизу город. Улыбка давно не озаряла его сумеречного лица. Сильный жаркий ветер дул, отбрасывая назад волосы, льняное платье липло к ногам, острые лучи солнца разрезали филигрань на богатых ножнах принца – подарок критского царя.
– Тьма, пришедшая из храмов, укрыла Вавилон, любимый город отца, – проговорил Авель-Мардук.
– Что? – Идин, стоявший поодаль, обернулся и глядел выжидающе на мрачный профиль принца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66