Ладони выкрашены хной. Он заметил, что пальчик на ее левой ноге в крови. Босые стопы на песке. Где она могла пораниться? Прекрасный вечер, прекрасный Моисей снова здоров, правит лошадьми, иногда оглядывается через плечо. Сильно запахло розами и землей. Адапа увидел, что они въезжают во двор. Мама любила розы. Теперь бордюр во дворе и сад были данью ее памяти.
Адапа совсем недавно узнал Ламассатум, но определил для себя точно – она станет его женой. Сначала он получит ее согласие, а потом поговорит с отцом.
За ужином у Набу-лишира был торжественный вид, словно он находился не в кругу семьи, а в судебном зале. Он изредка улыбался дочерям, – девочкам с кудрями и украшениями, – рассказывал о судебных исках, что разбирали сегодня вплоть до обеда, изредка поглядывал на Адапу. Когда все поднялись от стола, Набу-лишир положил руку на плечо сына.
– Постой, сын. Я должен сказать тебе важную вещь.
Девочки убежали. За ними последовали их рабы-воины, громадные персы с кинжалами и жалящими взглядами. Адапа кивнул и улыбнулся отцу. А тот спокойно сообщил ему о скорой свадьбе и помолвке, которая состоится сегодня вечером. Адапа окаменел. Улыбка застыла на губах.
– Это выгодный брак, сын. Деньги идут к деньгам, ты знаешь это. Сумукан-иддин один из богатейших людей города. Твою невесту зовут Иштар-умми.
Кажется, отец говорил еще что-то. Пальцы хрустнули в суставах. Адапа спрятал их за спину. Иштар-умми. В посиневшем проеме распахнутой двери зловеще горели знаки ее имени. С улицы донеслись неясные звуки, затем юноша отчетливо услышал стук копыт, приветственные возгласы, возбужденные голоса, смех.
– Что там? – машинально спросил Адапа.
– Приглашенные на помолвку. Все принадлежат нашей семье, – ответил Набу-лишир, и тут же, раскрыв объятия, пошел навстречу гостям, шумной толпой влезающим в дверной проем.
– Вина гостям! – крикнул Набу-лишир, ни к кому не обращаясь.
Тут же у него за спиной выросли рабы с кувшинами и чашами.
Неожиданно Адапа понял, что попал на чужой праздник. Это не его радость! Он не желает никаких помолвок!
– Я вхож в тот дом, – обнимая и похлопывая его по спине жирной ладонью, говорил писец визиря, двоюродный брат Набу-лишира. – Она красавица, поверь мне. Я много раз ее видел.
– Кого?
– Э-хе, да ты болен, что ли? Я о невесте твоей говорю, – сказал родственник.
– А, да, да. Отец! – крикнул Адапа. – Я устал. Хочу отдохнуть.
– Ну, так и ступай к себе, – отозвался судья… – Я пришлю за тобой.
Адапа оставил галдящую компанию и быстро пошел через вереницу комнат, стискивая зубы, чтобы не разрыдаться.
«Ничего не понимаю, – говорил он себе, ничего. Минуту назад я был счастлив. А теперь-то что мне делать?»
О, Ламассатум! Желтое платье, прямая спина, вот она несет на голове чашу; в профиль она похожа на маму.
Дворец бурлил. В дни новогоднего праздника все было не так, изменялось, простые вещи приобретали новые черты. Адапа со своим несчастьем не вписывался в общую картину радости. Мрачнее тучи, вошел он в дворцовые ворота, ни на что не глядя, проходил насквозь великолепный комплекс.
В Доме табличек никого не было. Полутемные комнаты, непривычно пустые, казались больше. Он вошел во внутренний двор. В глаза ударило солнце. Учитель сидел в тени пальм, что-то вычерчивая палкой на песке.
– Приветствую тебя, – сказал Адапа.
Старик не отозвался. Юноша встал рядом. Под ногами развернулась карта созвездий, он узнал шумерские знаки. Тень его лежала бесформенной синей кляксой. Острая палка старика поставила знак «саль» – женщина – как раз там, где было сердце Адапы. Черная старая собака лежала неподалеку, вытянув лапы, и ветер засыпал ее песком.
– Отойди. Ты мне застишь солнце, – сказал учитель. Адапа отшатнулся. – Сегодня пятое нисанну. Царь сейчас в храме, – продолжал старик. – Его ударят по лицу. Как каждый год. Это ничего. Надобно, чтобы хоть раз в год кто-то давал оплеуху. У других-то и дня без этого не проходит.
Адапа невольно оглянулся. Собака поднялась и поплелась к нему.
– Достала-таки тебя рука отца, – не меняя выражения лица, сказал старик.
– Не понимаю, что теперь делать, – отозвался Адапа, сглатывая горький, судорожный ком.
– Исполнять его волю, конечно.
Собака подняла тяжелую лобастую голову и неуверенно помахала хвостом. Юноша поглядел в ее слезящиеся глаза с рыжими тусклыми радужками.
– И пожертвовать собой, – Адапа закусил губу.
Старикан предпочитал плыть по течению – что ему до воли!
– Всегда приходится чем-то жертвовать, – кряхтя, отозвался учитель.
– Но я не хочу, – возразил Адапа. – К чему дурацкая свадьба? Я не жажду ее. Это моя жизнь. Откуда отцу знать, что для меня лучше?
– Тогда иди против отца.
Адапа опешил. Учитель поднял, наконец, лицо. Яркий свет выявил сотню морщин. Старик улыбался. Адапа покачал головой.
– Я так и думал, – сказал старик.
– Все очень глупо.
– Да, такова жизнь.
– Ты же мудрец, а говоришь такие затертые фразы.
– Мудрец – ты, сынок. А я – человек опытный. Не гонись за красотой слова. Она – в простоте.
Они говорили о науках, о жизни. Голос учителя успокаивал. И Адапе даже показалось, что не все так плохо. Ближе к полудню стало по-настоящему жарко, и он проводил старика в классную комнату, где было прохладно и сумеречно, а на чистой циновке разбросаны подушки. Раб-африканец вошел с кувшином в руках. Адапа попрощался со стариком.
Солнце ослепило. Порывы ветра сдували с глиняных плит мелкие песчинки и они, на мгновение образовав пыльное облачко, тут же опадали. Адапа быстро миновал двор. В прихожей не горел светильник, он ударился о порог и зашипел от боли. Рванул входную дверь – яркий свет. Ламассатум стояла, небрежно свесив руки вдоль тела. Ее ягодицы и острые лопатки прижимались к стене – теплым кирпичам, вымазанным известкой цвета неба. Какой-то шутник посадил на голубом фоне отпечаток грязной ладошки, и он, как корона, венчал ее нежную макушку.
Волосы были в беспорядке разбросаны по плечам. Голая ступня опиралась о стену, на колене натянулось платье, обрисовался треугольник между ног. Адапа увидел все в одно мгновение, а потом точно время пошло по-иному, он медленно приближался, расцветая улыбкой, а она лениво убирала волосы от лица.
– Это ты, – сказал он.
– Я, – еле слышно отозвалась Ламассатум.
– Не может быть.
– Почему? – она пожала плечами и исподлобья взглянула на Адапу, от чего его сердце зашлось в бешеном ритме.
– Во сне я вижу тебя чаще, чем наяву. Я даже почти поверил, что ты – сон.
– Значит, я тебе снилась? – Ламассатум рассмеялась.
– Каждую ночь, – ответил Адапа, приближаясь к девушке. – Я хотел сказать тебе об этом.
– Я видела, как ты входил сюда.
– И ты все это время стояла здесь? – брови его поползли вверх.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Адапа совсем недавно узнал Ламассатум, но определил для себя точно – она станет его женой. Сначала он получит ее согласие, а потом поговорит с отцом.
За ужином у Набу-лишира был торжественный вид, словно он находился не в кругу семьи, а в судебном зале. Он изредка улыбался дочерям, – девочкам с кудрями и украшениями, – рассказывал о судебных исках, что разбирали сегодня вплоть до обеда, изредка поглядывал на Адапу. Когда все поднялись от стола, Набу-лишир положил руку на плечо сына.
– Постой, сын. Я должен сказать тебе важную вещь.
Девочки убежали. За ними последовали их рабы-воины, громадные персы с кинжалами и жалящими взглядами. Адапа кивнул и улыбнулся отцу. А тот спокойно сообщил ему о скорой свадьбе и помолвке, которая состоится сегодня вечером. Адапа окаменел. Улыбка застыла на губах.
– Это выгодный брак, сын. Деньги идут к деньгам, ты знаешь это. Сумукан-иддин один из богатейших людей города. Твою невесту зовут Иштар-умми.
Кажется, отец говорил еще что-то. Пальцы хрустнули в суставах. Адапа спрятал их за спину. Иштар-умми. В посиневшем проеме распахнутой двери зловеще горели знаки ее имени. С улицы донеслись неясные звуки, затем юноша отчетливо услышал стук копыт, приветственные возгласы, возбужденные голоса, смех.
– Что там? – машинально спросил Адапа.
– Приглашенные на помолвку. Все принадлежат нашей семье, – ответил Набу-лишир, и тут же, раскрыв объятия, пошел навстречу гостям, шумной толпой влезающим в дверной проем.
– Вина гостям! – крикнул Набу-лишир, ни к кому не обращаясь.
Тут же у него за спиной выросли рабы с кувшинами и чашами.
Неожиданно Адапа понял, что попал на чужой праздник. Это не его радость! Он не желает никаких помолвок!
– Я вхож в тот дом, – обнимая и похлопывая его по спине жирной ладонью, говорил писец визиря, двоюродный брат Набу-лишира. – Она красавица, поверь мне. Я много раз ее видел.
– Кого?
– Э-хе, да ты болен, что ли? Я о невесте твоей говорю, – сказал родственник.
– А, да, да. Отец! – крикнул Адапа. – Я устал. Хочу отдохнуть.
– Ну, так и ступай к себе, – отозвался судья… – Я пришлю за тобой.
Адапа оставил галдящую компанию и быстро пошел через вереницу комнат, стискивая зубы, чтобы не разрыдаться.
«Ничего не понимаю, – говорил он себе, ничего. Минуту назад я был счастлив. А теперь-то что мне делать?»
О, Ламассатум! Желтое платье, прямая спина, вот она несет на голове чашу; в профиль она похожа на маму.
Дворец бурлил. В дни новогоднего праздника все было не так, изменялось, простые вещи приобретали новые черты. Адапа со своим несчастьем не вписывался в общую картину радости. Мрачнее тучи, вошел он в дворцовые ворота, ни на что не глядя, проходил насквозь великолепный комплекс.
В Доме табличек никого не было. Полутемные комнаты, непривычно пустые, казались больше. Он вошел во внутренний двор. В глаза ударило солнце. Учитель сидел в тени пальм, что-то вычерчивая палкой на песке.
– Приветствую тебя, – сказал Адапа.
Старик не отозвался. Юноша встал рядом. Под ногами развернулась карта созвездий, он узнал шумерские знаки. Тень его лежала бесформенной синей кляксой. Острая палка старика поставила знак «саль» – женщина – как раз там, где было сердце Адапы. Черная старая собака лежала неподалеку, вытянув лапы, и ветер засыпал ее песком.
– Отойди. Ты мне застишь солнце, – сказал учитель. Адапа отшатнулся. – Сегодня пятое нисанну. Царь сейчас в храме, – продолжал старик. – Его ударят по лицу. Как каждый год. Это ничего. Надобно, чтобы хоть раз в год кто-то давал оплеуху. У других-то и дня без этого не проходит.
Адапа невольно оглянулся. Собака поднялась и поплелась к нему.
– Достала-таки тебя рука отца, – не меняя выражения лица, сказал старик.
– Не понимаю, что теперь делать, – отозвался Адапа, сглатывая горький, судорожный ком.
– Исполнять его волю, конечно.
Собака подняла тяжелую лобастую голову и неуверенно помахала хвостом. Юноша поглядел в ее слезящиеся глаза с рыжими тусклыми радужками.
– И пожертвовать собой, – Адапа закусил губу.
Старикан предпочитал плыть по течению – что ему до воли!
– Всегда приходится чем-то жертвовать, – кряхтя, отозвался учитель.
– Но я не хочу, – возразил Адапа. – К чему дурацкая свадьба? Я не жажду ее. Это моя жизнь. Откуда отцу знать, что для меня лучше?
– Тогда иди против отца.
Адапа опешил. Учитель поднял, наконец, лицо. Яркий свет выявил сотню морщин. Старик улыбался. Адапа покачал головой.
– Я так и думал, – сказал старик.
– Все очень глупо.
– Да, такова жизнь.
– Ты же мудрец, а говоришь такие затертые фразы.
– Мудрец – ты, сынок. А я – человек опытный. Не гонись за красотой слова. Она – в простоте.
Они говорили о науках, о жизни. Голос учителя успокаивал. И Адапе даже показалось, что не все так плохо. Ближе к полудню стало по-настоящему жарко, и он проводил старика в классную комнату, где было прохладно и сумеречно, а на чистой циновке разбросаны подушки. Раб-африканец вошел с кувшином в руках. Адапа попрощался со стариком.
Солнце ослепило. Порывы ветра сдували с глиняных плит мелкие песчинки и они, на мгновение образовав пыльное облачко, тут же опадали. Адапа быстро миновал двор. В прихожей не горел светильник, он ударился о порог и зашипел от боли. Рванул входную дверь – яркий свет. Ламассатум стояла, небрежно свесив руки вдоль тела. Ее ягодицы и острые лопатки прижимались к стене – теплым кирпичам, вымазанным известкой цвета неба. Какой-то шутник посадил на голубом фоне отпечаток грязной ладошки, и он, как корона, венчал ее нежную макушку.
Волосы были в беспорядке разбросаны по плечам. Голая ступня опиралась о стену, на колене натянулось платье, обрисовался треугольник между ног. Адапа увидел все в одно мгновение, а потом точно время пошло по-иному, он медленно приближался, расцветая улыбкой, а она лениво убирала волосы от лица.
– Это ты, – сказал он.
– Я, – еле слышно отозвалась Ламассатум.
– Не может быть.
– Почему? – она пожала плечами и исподлобья взглянула на Адапу, от чего его сердце зашлось в бешеном ритме.
– Во сне я вижу тебя чаще, чем наяву. Я даже почти поверил, что ты – сон.
– Значит, я тебе снилась? – Ламассатум рассмеялась.
– Каждую ночь, – ответил Адапа, приближаясь к девушке. – Я хотел сказать тебе об этом.
– Я видела, как ты входил сюда.
– И ты все это время стояла здесь? – брови его поползли вверх.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66