– Я ждала тебя, – она кивнула.
– Два потерянных часа! О, боги. А где твой кувшин?
Ламассатум передернула плечами, зазвенели ожерелья.
– Мне пора идти, – сказала она. – Меня ждут.
– Кто тебя ждет? – Адапа схватил ее за руку и привлек к себе. Ощутил прикосновение ее маленькой груди. – У тебя есть муж?
– Нет, – она оттолкнула его. – Нет! Я только хотела спросить.
– О чем?
– Это правда?
– Что? – Он снова потянулся к ней.
Она отступила.
– Ты сказал, что я красива, помнишь? И что служанки завидуют мне.
– Ламассатум, – он потер ладонью горло, не отводя глаз от ее лица. Она щурилась. – Ты самая красивая девушка во всем Вавилоне, Я хочу, чтобы ты знала об этом.
– Спасибо.
– Ты уходишь?
– Да.
– Когда я тебя увижу?
– Не знаю.
– Тогда вот что, – он зашептал, едва переводя дух. – Сегодня, как зайдет солнце, на Пятачке Ювелиров. Придешь?
– Нет.
– Я буду ждать.
– Я не приду.
– Я все равно буду ждать. Каждый вечер. Слышишь меня?
– Слышу.
– Я не хочу терять ни одного дня.
Она повернулась и побежала, придерживая ладонью ожерелья. Адапа точно вынырнул из-под воды. Вокруг снова были шум и дворцовая суета.
Глава 15. КОРАБЛИ И НОЧНЫЕ ПАВЛИНЫ
В ярких лучах солнца искрилась река. Небо отражалось в каналах. По дорогам, ведущим в город, тянулись повозки – тысячи людей стремились в Вавилон. Лежали прозрачные тени в серебряной пыли под ногами пальмовых рощ. Величественная Дорога процессий, зубцы стен, Ворота Иштар, отливающие синевой изразцов, ожидали прибытия Набу.
Толпы народа стекались сюда. Гвардейцы стояли в двойном оцеплении. Вдали показалась роскошная процессия. На верблюдах, украшенных цветами и лентами, сидели жрицы в тонких накидках и жрецы. Рабы белой стройной толпой следовали за лазоревыми покрывалами с золотой бахромой по краям, звоном колокольцев, и верблюды гордо несли на длинных шеях свои уродливые головы. В руках рабов были одежды и знаки бога.
Кружась под музыку, двигались танцовщицы, и их украшения искрились, точно каждая из них капризной рукой рассыпала золотые монеты. Белые быки тащили большую повозку, в которой лежала кедровая статуя Набу в золотой маске. И снова шли рабы и танцовщицы.
С приближением процессии шум толпы усиливался. Теперь он напоминал шум морского прибоя. Звук то откатывался к задним рядам, то возвращался, разрастаясь, заглушая команды начальников гвардейцев. Солдаты в оцеплении страдали от жары. Металлические доспехи раскалились, плоские бронзовые шлемы блестели на солнце. Командиры с мечом у бедра прохаживались вдоль цепей. Было шестое нисанну. От зноя лопалась земля.
Сумукан-иддин бродил по дорожкам сада. Под подошвами скрипел ракушечник. Он, конечно, поступил правильно. Рано или поздно это все равно пришлось бы сделать. Он тщательно подыскивал подходящую семью и остановил выбор на доме судьи. Набу-лишир богат, как жрец. Он и сыну своему прочит блестящую карьеру при дворце. И ведь так, забери его чума, и будет! Все будет хорошо, все только ради Иштар-умми.
Меж стволов мелькнуло женское платье. Солнце бесилось в мятущихся пальмовых ветвях. Стволы были как шкура леопарда. Но вот завитые локоны не могли им принадлежать. Сумукан-иддин остановился, сцепив за спиной руки. Почему женщины носят такие тонкие платья?
Сара рвала цветы. Она его не видела, или только делала вид, что не замечает любующегося ее грацией и стройной фигурой мужчину. Птицы оглушительно орали. Сумукан-иддин стоял, широко расставив ноги, покачиваясь с мыска на пятку. Солнце ослепляло. Он щурился. Потер глаза большим и средним пальцами. Никого нет, только леопардовый сад.
Сумукан-иддин тряхнул головой и быстро пошел к дому. В спальне было прохладно. Солнечный свет дробился и падал на пол. Порхала золотая пыль. Он подошел к столу, уставленному сосудами из серебра. В дальних дорогах ему приходилось вести жизнь аскета, но, находясь в своем доме, Сумукан-иддин позволял себе роскошь. Ему это нравилось. Нравились контрасты.
Он налил в кубок армянского вина. За это вино пришлось заплатить цену племенного жеребца, но оно того стоило. Душа была неспокойна. Он чувствовал, что сын судьи – его, Сумукан-иддина, опасность. Он хотел позвать арфиста, но передумал и вышел из спальни. Сара быстро шла навстречу. Цветы куда-то исчезли, и теперь в ее руках были сандалии Иштар-умми. Аравитянка улыбнулась и хотела пройти мимо, но он остановил.
– Где Иштар-умми?
– Она наверху. С утра там. Сначала сидела на балюстраде, пока не стало так жарко, а потом…
– Что она делает?
– Спит.
– Спит, – повторил Сумукан-иддин.
Сара отвернулась и прижала к груди сандалии. Сумукан-иддин не отпускал ее. Взгляд его был красноречив. Ей захотелось плакать. Он взял ее за подбородок и повернул ее лицо к себе.
– Почему ты отворачиваешься?
Она молчала.
– Почему не смотришь в глаза? – продолжал Сумукан-иддин. – Или ты что-то замыслила?
– Я? – переспросила Сара недоуменно.
– Ты.
– Нет, господин.
Губы его дрогнули. Он провел указательным пальцем по ее шее, от уха до ключицы. Теперь Сара не отводила глаз от его лица. Он трогал ее. Это было впервые за много лет. Он прикасался к ней не как покупатель или хозяин. Это были прикосновения мужчины.
– Оставь это здесь, – Сумукан-иддин указал на сандалии.
Она присела и поставила их на пол. От него пахло вином. От него пахло пустыней, энергией пустыни, где между небом и пустотой – движение дюн.
– Идем, – сказал Сумукан-иддин.
Она последовала за ним. Ей хотелось сказать, что она хочет быть его наложницей, быть рядом с ним, но она молчала. Она шла чуть-чуть позади, но не настолько, чтобы потерять его профиль.
Они оказались в спальне, и Сара закрыла дверь, прижавшись к ней спиной. Сумукан-иддин повернулся на пятках.
– Ты ведь не откажешь своему господину?
– В чем? – прошептала она.
Сумукан-иддин так же шепотом сказал:
– Ты боишься меня?
– Нет.
– Это правильно. Потому что ты – женщина. Ты знаешь, чего хочет мужчина?
– Власти.
– А чего хочешь ты?
Сара покачала головой. Расстегнула платье. Сумукан-иддин смотрел, как она обнажается. Купец представил, как набрасывается на нее, и они катаются по полу. Он шумно втягивает носом возбуждающий запах аравитянки. Старается запомнить детали неистового соития, кожу, не слишком упругую, но такую нежную, что объятия оставляют следы, заполнить себя ощущением тяжести ее разведенных ног, света, позолотившего пушок на животе – муравьиную тропинку к темной трапеции.
Но все было не так. Он не мог вести себя, как юноша, как когда-то. Он просто смотрел, как она освобождает тело от одежды.
Сара сделала к нему шаг, и тогда он раскрыл объятия. Губы ее пахли гранатом. В уголках запекся сок. Во впадине ключицы лежал вопросительный знак волоска.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66