Скорее бы уж все закончилось, скорее бы состоялось бракосочетание, и он снова уйдет с караваном подальше отсюда.
– Сара! – крикнул он так, что запело тонкое восточное стекло на столе. Кто-то быстро пробежал в смежной комнате, послышались мужские голоса и отдаленный женский, который ему был нужен теперь. – Сара, где ты? Иди сюда, я сказал!
Крик немного успокоил нервы, и когда она, наконец, вошла, взгляд его был холоден и ясен, как день на закате года, рассеялась мутная поволока безумия, уже был свет, он даже смог улыбнуться ей. Сара отозвалась на его улыбку, и Сумукан-ид-дин заметил, как вытянулись лучики морщин у ее глаз.
– Подойди, – сказал он.
И пока она шла по толстому ковру, где порхали стрекозы и райские птицы, все время смотрела на его руки, лежащие на подлокотниках. Несколько часов назад он снял все перстни, чтобы случайно ее не поранить, и Сара любила его истово в сиреневой тьме предрассветных минут.
Сумукан-иддин поднял глаза – вот она стоит перед ним, как ассирийская каменная статуя, нежная архаичная улыбка чуть тронула ее губы. Странно, как он мог столько лет не замечать красоты этих' глаз. Трудно дышать, в сердце пламя и лед. Он любит Иштар-умми так же болезненно и безвыходно, как безнадежно холоден к другим женщинам, к красавице Саре.
– Побудь рядом со мной, – сказал он. – Присядь. – И кивнул на кресло, стоящее напротив. Сара покачала головой. Ее темные глаза переполнял свет нежности.
– Я принадлежу тебе, господин. – Возразила она. – И мое место здесь, у твоих ног.
Она села на ковер, и он положил раскрытую ладонь на ее голову, теплые завитые волосы, в которых светились нити с ограненными стеклянными бусинами.
– У моих ног, – повторил он. ~ Всегда ли было так?
– Не знаю. Мне, порой, кажется, что с первого дня, как только я вошла в этот дом и увидела тебя.
– Прошло много лет с тех пор.
– Да, – она печально вздохнула. – Много. Я не могла и мечтать, что когда-нибудь прикоснусь к тебе. Я запрещала себе думать об этом.
– Почему? Разве это так невозможно? Ты могла стать моей наложницей.
– Зачем говорить об этом? Случись такое, любила бы я тебя так, как теперь? Ты не мог этого допустить. Ты не такой, как другие мужчины.
– Разве ты знаешь мужчин? – глаза Сумукан-иддина сузились.
Сара не смотрела не него и не увидела его изменившегося лица.
– Я знаю, как они поступают, слышу, о чем говорят.
– И тебе этого достаточно?
– Да.
Он наклонился, коснулся щекой ее волос, Сара подняла к нему свое лицо, и он поцеловал ее чистый, светлый лоб.
– Сара, – прошептал он. – Сара, ты ошибаешься! Тебе только кажется, что я лучше, честнее тех, кого ты не знаешь. Но это неправда. Я жесток, я – чудовище. Сара, меня не за что любить, и я докажу тебе это. Ахмед!
В приоткрытую дверь заглянул египтянин с миндалевидными глазами и перебитым носом.
–. Возьми эту женщину, – приказал Сумукан-иддин; – Она виновна. Десяти плетей ей хватит. Не жалей ее, слышишь!
Ахмед не посмел пройти по ковру. Остановившись у дверей, он выжидающе смотрел на Сару. Она онемела, от слов Сумукан-иддина руки ее похолодели. Она неловко поднялась, наступив на собственный подол.
– Иди, – сказал Сумукан-иддин, и на деревянных ногах она направилась к Ахмеду.
– Сара!
Она с надеждой обернулась.
– Потом придешь в мою спальню. Мне интересно, будешь ли ты готова и дальше любить меня.
Глава 22. ТАБЛИЦЫ СУДЕБ
С тех пор как он принес в жертву Мардуку хеттскую красавицу, сон повторялся каждую ночь. Принц старался понять, почему бог посылает ему эти тревожные видения: Мардук недоволен жертвой или хочет его о чем-то предупредить? Но разве можно изменить то, что уже начертал грифелем в таблице судеб бог мудрости Набу?
Авель-Мардук стоял на виду неприятельского войска, голый, с мечом в руке. Земля, сожженная полуденным зноем, тихо гудела, и этот утробный гул проникал в него, сквозь него, так, что воздух был весь наполнен им, обугливалась душа. Ассирийские фаланги стояли на плоской равнине, а на юге высились стены города с башней Мардука.
На флангах выстроились шеренги тяжелой пехоты, ощетинившиеся копьями и прикрытые огромными трапециями щитов. За ними – лучники и пращники, без панцирей, в остроконечных бронзовых шлемах. Прямо по центру стояли элитные войска – боевые колесницы, на которых сражалась знать Ассирийского царства. В безмолвии, в тишине ночи всхрапывали кони, сотни лун отражались в чешуйчатых доспехах всадников – по обе руки от колесниц расположилась конница.
Луна, на несколько мгновений скрывшаяся за облаками, вновь вышла на небо. От молчаливой громады войска отделился всадник и направился к принцу. Конь твердо ступал по гудящей земле, с тихим шелестом вышел из ножен меч.
Авель – Мардук стоял в самом центре мира и ждал врага. Рука его сжимала горячую рукоять меча, гарда не давала пальцам скользить. Он знал, что умрет, и хотел увидеть лицо своей смерти. Конь пошел галопом, но всадник приближался медленно, плавно, конь словно парил в жарком ночном воздухе. Они – и всадник, и скакун – слились воедино, имя чему власть и смерть, и в этом была красота мгновения, красота всего мира, сверкнувшая на острие черного клинка.
Он снова, как в годы отрочества, слышал звенящий голос старого жреца-хранителя, поведавшего ему эту историю.
«Телами убитых заполнил я площади города. Царя Вавилона увел в плен. Воины мои забрали себе богатства жителей города и разбили богов их.
Все дома я сжег и разрушил. Стены Вавилона, храмы и башню я уничтожил и сбросил в канал…»
И тут же издалека летел другой голос, повторявший все те же слова, голос воина, от звуков которого стыла кровь. Плащ всадника летел, как хлопья пепла, как ночь, разорванная в клочья. Конские копыта вырывали куски дерна.
Авель-Мардук держал меч обеими руками, готовясь к битве, и как раз в тот миг увидел лицо всадника, искаженное боевым криком, и узнал его. Это был Синаххериб, сын Саргона Второго, правитель Ашшура, сто двадцать семь лет назад разрушивший Вавилон. И теперь его войско снова пришло на равнину Шумера – как раз в тот миг, когда голова принца, срезанная клинком, покатилась в жесткой траве, и черная кровь фонтаном ударила в черное небо.
Авель-Мардук раскрыл глаза. Сумрак – уже иной, реальный – с журчанием полился в душу. Принц сбросил с себя покрывало, точно это была вязкая паутина. Потрескивали лампы, красноватые языки дрожали – масло почти все выгорело. Снова тот же кошмар. Авель-Мардуку казалось, что он волею судьбы застрял в одной из ветреных, беспокойных ночей Анатолии, где воют бешеные хеттские волки.
Сон предвещал беду. Недаром ему снился Синаххериб – человек, некогда уничтоживший Вавилон. И снова, в который уже раз, принц почувствовал, что опасность близко, она словно стоит у дверей, ожидая, когда он сам распахнет их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
– Сара! – крикнул он так, что запело тонкое восточное стекло на столе. Кто-то быстро пробежал в смежной комнате, послышались мужские голоса и отдаленный женский, который ему был нужен теперь. – Сара, где ты? Иди сюда, я сказал!
Крик немного успокоил нервы, и когда она, наконец, вошла, взгляд его был холоден и ясен, как день на закате года, рассеялась мутная поволока безумия, уже был свет, он даже смог улыбнуться ей. Сара отозвалась на его улыбку, и Сумукан-ид-дин заметил, как вытянулись лучики морщин у ее глаз.
– Подойди, – сказал он.
И пока она шла по толстому ковру, где порхали стрекозы и райские птицы, все время смотрела на его руки, лежащие на подлокотниках. Несколько часов назад он снял все перстни, чтобы случайно ее не поранить, и Сара любила его истово в сиреневой тьме предрассветных минут.
Сумукан-иддин поднял глаза – вот она стоит перед ним, как ассирийская каменная статуя, нежная архаичная улыбка чуть тронула ее губы. Странно, как он мог столько лет не замечать красоты этих' глаз. Трудно дышать, в сердце пламя и лед. Он любит Иштар-умми так же болезненно и безвыходно, как безнадежно холоден к другим женщинам, к красавице Саре.
– Побудь рядом со мной, – сказал он. – Присядь. – И кивнул на кресло, стоящее напротив. Сара покачала головой. Ее темные глаза переполнял свет нежности.
– Я принадлежу тебе, господин. – Возразила она. – И мое место здесь, у твоих ног.
Она села на ковер, и он положил раскрытую ладонь на ее голову, теплые завитые волосы, в которых светились нити с ограненными стеклянными бусинами.
– У моих ног, – повторил он. ~ Всегда ли было так?
– Не знаю. Мне, порой, кажется, что с первого дня, как только я вошла в этот дом и увидела тебя.
– Прошло много лет с тех пор.
– Да, – она печально вздохнула. – Много. Я не могла и мечтать, что когда-нибудь прикоснусь к тебе. Я запрещала себе думать об этом.
– Почему? Разве это так невозможно? Ты могла стать моей наложницей.
– Зачем говорить об этом? Случись такое, любила бы я тебя так, как теперь? Ты не мог этого допустить. Ты не такой, как другие мужчины.
– Разве ты знаешь мужчин? – глаза Сумукан-иддина сузились.
Сара не смотрела не него и не увидела его изменившегося лица.
– Я знаю, как они поступают, слышу, о чем говорят.
– И тебе этого достаточно?
– Да.
Он наклонился, коснулся щекой ее волос, Сара подняла к нему свое лицо, и он поцеловал ее чистый, светлый лоб.
– Сара, – прошептал он. – Сара, ты ошибаешься! Тебе только кажется, что я лучше, честнее тех, кого ты не знаешь. Но это неправда. Я жесток, я – чудовище. Сара, меня не за что любить, и я докажу тебе это. Ахмед!
В приоткрытую дверь заглянул египтянин с миндалевидными глазами и перебитым носом.
–. Возьми эту женщину, – приказал Сумукан-иддин; – Она виновна. Десяти плетей ей хватит. Не жалей ее, слышишь!
Ахмед не посмел пройти по ковру. Остановившись у дверей, он выжидающе смотрел на Сару. Она онемела, от слов Сумукан-иддина руки ее похолодели. Она неловко поднялась, наступив на собственный подол.
– Иди, – сказал Сумукан-иддин, и на деревянных ногах она направилась к Ахмеду.
– Сара!
Она с надеждой обернулась.
– Потом придешь в мою спальню. Мне интересно, будешь ли ты готова и дальше любить меня.
Глава 22. ТАБЛИЦЫ СУДЕБ
С тех пор как он принес в жертву Мардуку хеттскую красавицу, сон повторялся каждую ночь. Принц старался понять, почему бог посылает ему эти тревожные видения: Мардук недоволен жертвой или хочет его о чем-то предупредить? Но разве можно изменить то, что уже начертал грифелем в таблице судеб бог мудрости Набу?
Авель-Мардук стоял на виду неприятельского войска, голый, с мечом в руке. Земля, сожженная полуденным зноем, тихо гудела, и этот утробный гул проникал в него, сквозь него, так, что воздух был весь наполнен им, обугливалась душа. Ассирийские фаланги стояли на плоской равнине, а на юге высились стены города с башней Мардука.
На флангах выстроились шеренги тяжелой пехоты, ощетинившиеся копьями и прикрытые огромными трапециями щитов. За ними – лучники и пращники, без панцирей, в остроконечных бронзовых шлемах. Прямо по центру стояли элитные войска – боевые колесницы, на которых сражалась знать Ассирийского царства. В безмолвии, в тишине ночи всхрапывали кони, сотни лун отражались в чешуйчатых доспехах всадников – по обе руки от колесниц расположилась конница.
Луна, на несколько мгновений скрывшаяся за облаками, вновь вышла на небо. От молчаливой громады войска отделился всадник и направился к принцу. Конь твердо ступал по гудящей земле, с тихим шелестом вышел из ножен меч.
Авель – Мардук стоял в самом центре мира и ждал врага. Рука его сжимала горячую рукоять меча, гарда не давала пальцам скользить. Он знал, что умрет, и хотел увидеть лицо своей смерти. Конь пошел галопом, но всадник приближался медленно, плавно, конь словно парил в жарком ночном воздухе. Они – и всадник, и скакун – слились воедино, имя чему власть и смерть, и в этом была красота мгновения, красота всего мира, сверкнувшая на острие черного клинка.
Он снова, как в годы отрочества, слышал звенящий голос старого жреца-хранителя, поведавшего ему эту историю.
«Телами убитых заполнил я площади города. Царя Вавилона увел в плен. Воины мои забрали себе богатства жителей города и разбили богов их.
Все дома я сжег и разрушил. Стены Вавилона, храмы и башню я уничтожил и сбросил в канал…»
И тут же издалека летел другой голос, повторявший все те же слова, голос воина, от звуков которого стыла кровь. Плащ всадника летел, как хлопья пепла, как ночь, разорванная в клочья. Конские копыта вырывали куски дерна.
Авель-Мардук держал меч обеими руками, готовясь к битве, и как раз в тот миг увидел лицо всадника, искаженное боевым криком, и узнал его. Это был Синаххериб, сын Саргона Второго, правитель Ашшура, сто двадцать семь лет назад разрушивший Вавилон. И теперь его войско снова пришло на равнину Шумера – как раз в тот миг, когда голова принца, срезанная клинком, покатилась в жесткой траве, и черная кровь фонтаном ударила в черное небо.
Авель-Мардук раскрыл глаза. Сумрак – уже иной, реальный – с журчанием полился в душу. Принц сбросил с себя покрывало, точно это была вязкая паутина. Потрескивали лампы, красноватые языки дрожали – масло почти все выгорело. Снова тот же кошмар. Авель-Мардуку казалось, что он волею судьбы застрял в одной из ветреных, беспокойных ночей Анатолии, где воют бешеные хеттские волки.
Сон предвещал беду. Недаром ему снился Синаххериб – человек, некогда уничтоживший Вавилон. И снова, в который уже раз, принц почувствовал, что опасность близко, она словно стоит у дверей, ожидая, когда он сам распахнет их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66