– Нет ли каких-нибудь новостей?
Коровницы кивали головами и что-то шептали о мужестве героя, а старухи, помнившие более разгульные деньки Гавейна, прыскали над чайниками и бормотали, что он всегда был славным мальчиком, хотя одно время пользовался у женщин дурной славой.
– Нельзя было позволять ему уходить, – пожаловался как-то вечером Артур, внезапно поднимая глаза от шахматной доски.
– А как бы ты ему запретил? Сыграл бы роль тирана и заковал бы в цепи? – Ланс подал знак пажу унести шахматы, поскольку ни один из мужчин не мог сосредоточиться на игре. Хотя Артур и не произнес имени Гавейна, все понимали, о ком он говорит.
– Ну все вместе мы, может быть, и могли бы его разубедить, – предположил муж, пожевывая кончики усов. – Или поехать с ним. На худой конец, мог бы взять с собой Гахериса и Гарета. Встретить такой конец… и чтобы рядом не было родных…
– Он заявил, что такова его мойра, милорд, и он должен найти ее разрешение сам, – Ланс вытянул ноги к очагу и уставился на пламя. – Тень любого человека таит в себе признак его худших страхов: будь то смерть или бесчестие, трусость или страшная тайна. И каждый из нас должен сразиться со своей богиней возмездия. А учитывая, сколько в нем жило предрассудков, для королевского воителя нет лучшего испытания, чем встреча с одним из старых богов.
Голос Ланселота замер, и в наступившей тишине каждый из нас вознес свои молитвы за сохранение жизни Гавейна.
Медленно подкрались декабрьские дни и потянулись к зимнему солнцестоянию. В самую длинную ночь мы звонили в колокола, танцевали у большого полена, хлопали в ладоши и пели. Словом, старались веселиться, как могли, чтобы зазвать солнце с севера. Но обряд мы устраивали лишь по традиции, а в души наши закрался страх.
Наступил день нового года, но удовольствия от этого никто не испытал – мысли у всех витали вокруг Гавейна и его испытания. Камелот притих, как будто его закутали в саван.
Дни медленно сменяли один другой, и мы ждали известия о его конце. Но вот однажды утром, когда я подсчитывала, хватит ли нам до весны восковых свечей, в кладовую стал ломиться и звать меня один из сыновей Фриды:
– Ваше величество! Ваше величество! – вопил он. – Гавейн у ворот!
Я побросала счетные дощечки и скатилась с лестницы вниз к юнцу. Его веснушчатое лицо светилось радостью. Он схватил меня за руку и потянул к дверям. Мы вместе пронеслись через зал и выскочили во двор, где уже собралась половина домашних. Другая половина сопровождала по дорожке рыжеволосого воина. Все смеялись, обнимались, хлопали друг друга по спине и испытывали огромное облегчение и радость.
Ланс с Мордредом выскочили из конюшни, Артур с Бедивером из амбара – все разгоряченные, полные надежды. Ланселот встал радом со мной, а муж с молочным братом поджидали старого друга.
Принц Оркнейский был грязен и изможден, новый плащ в нескольких местах разорван. Он сошел с лошади у первых ступеней лестницы и, прежде чем заговорить, дождался сопровождавшего его молодого человека.
На нем была шкура и домотканая одежда; длинные черные волосы заплетены назад, и из них торчали перья зимородка. Он принял боевого коня, а Гавейн повернулся к королю.
Медленно и неловко, как пожилой человек, племянник Артура опустился на одно колено, но сквозь годы тяжкого труда и приключений я снова увидела в нем того коленопреклоненного озорного юношу, который в день нашей свадьбы поднес нам букетик полевых цветов.
– Милорд, – прохрипел он и криво улыбнулся мужу. – Зеленый Человек приветствует Артура Пендрагона, верховного короля Британии и всех смельчаков его Круглого Стола.
Артур широко улыбнулся и протянул руки навстречу Гавейну, приглашая его подняться. Вокруг поднялся неимоверный шум, и Артур попросил Лукана выкатить бочонок лучшего пива, чтобы все могли выпить, пока мы слушаем историю оркнейца.
В зале все сгрудились вокруг Гавейна: одним нашлись стулья, другие уселись на подстилки на полу. Молодые воины притащили лавки с хоров, и я заметила сияющие глаза Мордреда. Юноша устроил подбородок на локте и не сводил с брата восторженного выжидательного взгляда.
Гавейн встал в середине круга, оглянулся на друзей, как будто не мог поверить, что находится в безопасности.
– Я уезжал из Камелота с тяжелым сердцем, – начал он, – и направился к побережью Уэльса. Останавливался, чтобы повидаться с друзьями и починить ограды, в которых когда-то оставил дыры. Но больше всего мне хотелось поговорить с отшельником на уступе Сент-Гован.
Он нашел святого человека на краю скалы, нависшей над морем. Старик созерцал небо, ветер и облака. Гавейн прожил с ним весь ноябрь, готовя себя к предстоящему испытанию. Страх сгущался вокруг воина, но отшельник молился с ним каждый день, отпустил прошлые грехи и молил всю рать христианского Бога встать на его защиту против языческого духа. Наконец, перед самым отъездом, Гавейн попросил его окрестить.
Чтобы его намерение осталось незапятнанным и его не отвратили от цели, Гавейн продолжил путешествие, минуя дороги и города. Единственным его попутчиком стал одинокий волк, который шел за ним следом, по ночам садился на границе света от костра и выл на луну, когда воин собирался заснуть.
На севере, на побережье Гвинедда, он повернул на восток, проехал у Менайского пролива, где за узкой полоской воды лежал остров Мона, ставший священным местом друидов еще до того, как пришли легионы. Гавейн ужаснулся, что древние боги могут добраться до него, и осенил себя христианским знамением, надеясь, что крест упокоит языческую сущность его прежней жизни.
Въезжая в местность, известную под названием Виррал, Гавейн остановился у хижины мелкого арендатора, чтобы спросить дорогу к опасной часовне. Фермер побелел, стиснул зубы, чтобы не вырвалось неосторожное слово, и лишь кивнул в ту сторону, где начинался суровый дикий лес. Сердце Гавейна екнуло, но он направил жеребца по бездорожью в чащу.
– Под его сенью оказалось так же страшно, как и снаружи, – рассказывал королевский воин, прерываясь лишь для того, чтобы снова наполнили его рог. – По сравнению с Логрисом, где обосновались милосердие, цивилизация и свет, эта страна показалась прибежищем ужаса.
До его встречи с Зеленым Человеком оставалось только три дня, и после стольких недель одиночества Гавейн жаждал человеческого общения. Наконец ближе к вечеру он выехал на просторный луг, на котором возвышалась круглая мазанка с тяжелой соломенной крышей, и сердце воина подпрыгнуло от радости. Его встретил детский смех, потом шкура, прикрывающая вход, откинулась, и появился хозяин.
– Он был невысоким и крепким, – рассказывал Гавейн. – С темным взглядом, как у древних, и глаза его предвещали дурное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125