Тогда людям придется поискать кого-нибудь еще, кто бы выслушивал их требования.
Я уцепилась за эту мысль, но понимала, что она несбыточна. Рано или поздно кто-то или что-то потянет меня назад, и я уйду, как ушел Ланс на Священный остров. Неизбежность этого прогнала всю мою радость, и я крепче стиснула колени, стараясь избавиться от мысли, что наши отношения с Лансом – лишь передышка, лишь сон, который может не продлиться до утра.
Внезапно волна чувств всколыхнула меня – гнев, решимость, отчаяние. Сила такая же могучая, как и та, что заставила поцеловать Ланселота в амбаре.
«Не теперь, – без слов умоляла я богов. – Я еще не готова расстаться. Тебе придется отнимать, вырывать из рук, красть, когда я не вижу. Но и тогда я буду бороться, буду торговаться за каждую секунду в этом раю».
Солнце показалось над кряжем и стало пригревать мне спину. Внизу в складках холма у пещеры зашевелились мужчины, и я медленно поднялась на ноги. Торжественно и неторопливо погрозила кулаком небу, солнцу и нарождающемуся дню.
– Вы меня слышите? – Я обратила лицо на все четыре стороны горизонта. – Я, Гвенхвивэра Регедская, буду бороться за новую жизнь, пока не потеряю последнюю надежду.
Я все еще стояла, повернувшись лицом к Камелоту, к югу, когда на вершину поднялся Паломид и пригласил меня на завтрак.
Все оставшееся время путешествия в Яверинг я думала об Увейне, размышляла, что хочет от меня сын Морганы и был ли он вовлечен в заговор в Карлайле. Кто бы ни затеял его, было ясно одно: обвинения против меня и Ланса инспирировала фея Моргана, и я, как в прошлом, который раз спрашивала себя – почему. Что заставляло мою родственницу нападать на меня с такой жестокостью?
В молодости я полагала, что ее враждебность носит личный характер, что она обиделась на какие-то мои слова или поступки. И лишь потом, после того как она попыталась убить Артура, я поняла, как сильно эта женщина жаждала власти Личной власти – политической, религиозной. Вот те побуждения, которые руководили ее действиями, тот лютый голод, который она не могла насытить, тс сокровища, ради которых она строила заговоры. Я размышляла об этом с грустью: ведь в качестве верховной жрицы ее давно уже признавали одной из самых могущественных женщин в стране. Но этого ей было мало.
Говорили, что в ней развилось фанатичное обожание Богини, и мне вдруг пришло в голову, что Моргана могла вообразить меня непримиримой противницей язычества. Проведя столько лет в уединении святилища, она способна была себя в этом убедить. Даже решить, что я подталкиваю Артура на путь христианской веры. Мысль показалась мне настолько нелепой, что я про себя улыбнулась; Артур был гораздо терпимее к римской вере, чем я.
Но Моргана и в прошлом часто ошибалась на мой счет, а все другие объяснения казались бессмысленными. Ведь даже моя смерть на костре не открыла бы ей дорогу к верховному трону Британии и не примирила бы с братом. Таким образом, политическая выгода не могла служить весомым мотивом.
Разве что…
Много лет назад отец подписал по настоянию Артура договор, согласно которому король Нортумбрии, если у меня не родятся дети и если я не вернусь в Регед, становится правителем и этой страны. Быть может, Моргана увидела в моей смерти шанс побыстрее возвести Увейна на престол не только Нортумбрии, но и Регеда?
Но это казалось абсолютной глупостью, поскольку и Увейн, и его отец были моими регентами в Регеде – собирали подати, следили за исполнением законов, то есть правили как настоящие монархи, только не имели этого титула. Я не собиралась возвращаться в Регед и даже сейчас думала о нем как о последнем пристанище на тот случай, если мы с Лансом по каким-либо причинам не сможем жить в Джойс Гарде.
Хотя тщеславие творило заговоры и пострашнее, чем этот, а Моргана как раз и состояла из одного тщеславия. Поэтому, когда мы с Увейном сели напротив друг друга за стол переговоров, я держала ухо востро, а язык за зубами и ждала, когда он окажется в тупике.
– От общения с вами у меня осталось гораздо лучшее воспоминание, чем от общения с вашим мужем, миледи, – начал Увейн. Его губы улыбались, но ни в глазах, ни в голосе не было теплоты.
По резкости манер никто бы не сказал, что я знала Увейна еще юнцом; можно было подумать, что мы едва знакомы. Меня поразило, насколько он стал похож на Уриена: может быть, не такой колоритный, но крепкий телом, со щегольским видом и закрученными усами. Я посчитала в уме, и была ошарашена: Увейну перевалило за сорок.
Рядом со мной, молчаливый и внимательный, сидел Паломид. Я потянулась за кружкой с элем, которую принес слуга, и ждала, когда сын Морганы раскроет карты, все еще не понимая, враг он мне или союзник.
– На севере, миледи, есть много людей, которые в споре с Артуром приняли вашу сторону, – не спеша заметил Увейн, поворачивая пальцами кружку. – Они помнят, что вы – одна из них, в то время как верховный король – романизированный южанин. Стоит вам сказать только слово, и воины Регеда поднимут против него оружие. Не останутся в стороне и каледонцы, не слишком довольные правлением Пендрагона, их поддержат и люди Фергуса в Дамбартоне. Конечно, если вы решитесь возглавить восстание, вам потребуется союзник – мужчина, знающий страну с военной точки зрения и способный повести в битву собственные войска.
Мысль о том, что я могу развязать войну против Артура, показалась мне настолько дикой, что, пораженная, я просто глядела на Увейна. Рядом, как камень, застыл Паломид: у него не дрогнуло даже веко, когда он слушал предательские слова. И я постаралась сохранить лицо таким же бесстрастным, как у араба.
– И еще, – терпеливо продолжал Увейн. – Регед на западе, Нортумбрия на востоке – вместе мы контролируем значительную часть королевства. И если объединим наши владения…
Как я не держала себя в руках, но все же поперхнулась пивом. Неважно, какие цели преследовал Увейн – политические или личные, – я не собиралась поднимать восстание против мужа и переходить на сторону предателя.
– Нет никакого смысла замышлять подобный бунт, – выкрикнула я, злясь, что тело помимо воли выдаст ярость.
– Ах так, – проговорил король Нортумбрии, приподнимая бровь. – Может быть, вы предпочитаете тихий приют, чтобы укрыться в нем от мира? А тяготы войны переложить на плечи других? Можно организовать и это, хотя потребуется много усилий. Люди Агравейна, разъяренные его смертью, жаждут мести и рыскают на границах Нортумбрии. Они уже начали убивать моих подданных. Совсем недавно – мелкого фермера по имени Кимминз и всех его сыновей по подозрению в том, что они предоставили вам и бретонцу убежище.
У меня перехватило дыхание, а Увейн, вскинув глаза, пригвоздил меня взглядом. Губы растянулись в жесткой улыбке:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125
Я уцепилась за эту мысль, но понимала, что она несбыточна. Рано или поздно кто-то или что-то потянет меня назад, и я уйду, как ушел Ланс на Священный остров. Неизбежность этого прогнала всю мою радость, и я крепче стиснула колени, стараясь избавиться от мысли, что наши отношения с Лансом – лишь передышка, лишь сон, который может не продлиться до утра.
Внезапно волна чувств всколыхнула меня – гнев, решимость, отчаяние. Сила такая же могучая, как и та, что заставила поцеловать Ланселота в амбаре.
«Не теперь, – без слов умоляла я богов. – Я еще не готова расстаться. Тебе придется отнимать, вырывать из рук, красть, когда я не вижу. Но и тогда я буду бороться, буду торговаться за каждую секунду в этом раю».
Солнце показалось над кряжем и стало пригревать мне спину. Внизу в складках холма у пещеры зашевелились мужчины, и я медленно поднялась на ноги. Торжественно и неторопливо погрозила кулаком небу, солнцу и нарождающемуся дню.
– Вы меня слышите? – Я обратила лицо на все четыре стороны горизонта. – Я, Гвенхвивэра Регедская, буду бороться за новую жизнь, пока не потеряю последнюю надежду.
Я все еще стояла, повернувшись лицом к Камелоту, к югу, когда на вершину поднялся Паломид и пригласил меня на завтрак.
Все оставшееся время путешествия в Яверинг я думала об Увейне, размышляла, что хочет от меня сын Морганы и был ли он вовлечен в заговор в Карлайле. Кто бы ни затеял его, было ясно одно: обвинения против меня и Ланса инспирировала фея Моргана, и я, как в прошлом, который раз спрашивала себя – почему. Что заставляло мою родственницу нападать на меня с такой жестокостью?
В молодости я полагала, что ее враждебность носит личный характер, что она обиделась на какие-то мои слова или поступки. И лишь потом, после того как она попыталась убить Артура, я поняла, как сильно эта женщина жаждала власти Личной власти – политической, религиозной. Вот те побуждения, которые руководили ее действиями, тот лютый голод, который она не могла насытить, тс сокровища, ради которых она строила заговоры. Я размышляла об этом с грустью: ведь в качестве верховной жрицы ее давно уже признавали одной из самых могущественных женщин в стране. Но этого ей было мало.
Говорили, что в ней развилось фанатичное обожание Богини, и мне вдруг пришло в голову, что Моргана могла вообразить меня непримиримой противницей язычества. Проведя столько лет в уединении святилища, она способна была себя в этом убедить. Даже решить, что я подталкиваю Артура на путь христианской веры. Мысль показалась мне настолько нелепой, что я про себя улыбнулась; Артур был гораздо терпимее к римской вере, чем я.
Но Моргана и в прошлом часто ошибалась на мой счет, а все другие объяснения казались бессмысленными. Ведь даже моя смерть на костре не открыла бы ей дорогу к верховному трону Британии и не примирила бы с братом. Таким образом, политическая выгода не могла служить весомым мотивом.
Разве что…
Много лет назад отец подписал по настоянию Артура договор, согласно которому король Нортумбрии, если у меня не родятся дети и если я не вернусь в Регед, становится правителем и этой страны. Быть может, Моргана увидела в моей смерти шанс побыстрее возвести Увейна на престол не только Нортумбрии, но и Регеда?
Но это казалось абсолютной глупостью, поскольку и Увейн, и его отец были моими регентами в Регеде – собирали подати, следили за исполнением законов, то есть правили как настоящие монархи, только не имели этого титула. Я не собиралась возвращаться в Регед и даже сейчас думала о нем как о последнем пристанище на тот случай, если мы с Лансом по каким-либо причинам не сможем жить в Джойс Гарде.
Хотя тщеславие творило заговоры и пострашнее, чем этот, а Моргана как раз и состояла из одного тщеславия. Поэтому, когда мы с Увейном сели напротив друг друга за стол переговоров, я держала ухо востро, а язык за зубами и ждала, когда он окажется в тупике.
– От общения с вами у меня осталось гораздо лучшее воспоминание, чем от общения с вашим мужем, миледи, – начал Увейн. Его губы улыбались, но ни в глазах, ни в голосе не было теплоты.
По резкости манер никто бы не сказал, что я знала Увейна еще юнцом; можно было подумать, что мы едва знакомы. Меня поразило, насколько он стал похож на Уриена: может быть, не такой колоритный, но крепкий телом, со щегольским видом и закрученными усами. Я посчитала в уме, и была ошарашена: Увейну перевалило за сорок.
Рядом со мной, молчаливый и внимательный, сидел Паломид. Я потянулась за кружкой с элем, которую принес слуга, и ждала, когда сын Морганы раскроет карты, все еще не понимая, враг он мне или союзник.
– На севере, миледи, есть много людей, которые в споре с Артуром приняли вашу сторону, – не спеша заметил Увейн, поворачивая пальцами кружку. – Они помнят, что вы – одна из них, в то время как верховный король – романизированный южанин. Стоит вам сказать только слово, и воины Регеда поднимут против него оружие. Не останутся в стороне и каледонцы, не слишком довольные правлением Пендрагона, их поддержат и люди Фергуса в Дамбартоне. Конечно, если вы решитесь возглавить восстание, вам потребуется союзник – мужчина, знающий страну с военной точки зрения и способный повести в битву собственные войска.
Мысль о том, что я могу развязать войну против Артура, показалась мне настолько дикой, что, пораженная, я просто глядела на Увейна. Рядом, как камень, застыл Паломид: у него не дрогнуло даже веко, когда он слушал предательские слова. И я постаралась сохранить лицо таким же бесстрастным, как у араба.
– И еще, – терпеливо продолжал Увейн. – Регед на западе, Нортумбрия на востоке – вместе мы контролируем значительную часть королевства. И если объединим наши владения…
Как я не держала себя в руках, но все же поперхнулась пивом. Неважно, какие цели преследовал Увейн – политические или личные, – я не собиралась поднимать восстание против мужа и переходить на сторону предателя.
– Нет никакого смысла замышлять подобный бунт, – выкрикнула я, злясь, что тело помимо воли выдаст ярость.
– Ах так, – проговорил король Нортумбрии, приподнимая бровь. – Может быть, вы предпочитаете тихий приют, чтобы укрыться в нем от мира? А тяготы войны переложить на плечи других? Можно организовать и это, хотя потребуется много усилий. Люди Агравейна, разъяренные его смертью, жаждут мести и рыскают на границах Нортумбрии. Они уже начали убивать моих подданных. Совсем недавно – мелкого фермера по имени Кимминз и всех его сыновей по подозрению в том, что они предоставили вам и бретонцу убежище.
У меня перехватило дыхание, а Увейн, вскинув глаза, пригвоздил меня взглядом. Губы растянулись в жесткой улыбке:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125