Вернулась поздно, с деньгами, а колбасы и булок не принесла.
А потом пришел день, когда мать поставила на стол чугунок с вареной картошкой и сказала не как всегда: «Давайте ешьте!» — а по-чудному: «Пост так пост! Святые постились и нам велели! Хоть есть нечего, зато жить весело…»
В этот день она старательно начистила старенький самовар, так что он заблестел, стали видны медали и четкая надпись: «Братья Баташевы». Сунула самовар в чистую латаную наволочку и осторожно поставила на лавку.
Вечером в окошко, выходящее во двор, тихонько стукнули три раза. Так стучали, когда отец еще был дома, а потом входили какие-то незнакомые Андрею люди.
Мать кинулась к окну.
Вошел Анфим Болотин.
Он был гораздо моложе отца, но они очень дружили. Иногда засиживались до поздней ночи, и мать несердито ворчала: «Полуношники!»
Анфим подал матери две зеленые трешницы и два желтых рубля.
— Вот спасибо! В самый раз.
Анфим ответил:
— При чем тут я? Я вроде почтальона.
Закурил, и в доме запахло махоркой. Андрей сразу вспомнил отца.
Болотин сказал, что он договорился с управляющим фабрикой Небурчилова и мать завтра может выходить в первую смену, и не в запасные, а сразу за станок.
Повеселевшая мать вынула из наволочки самовар, налила в него воды, но Анфим от кипятку отказался и заспешил. Она еще раз сказала:
— Спасибо, Анфим Иваныч!
Анфим ответил совсем непонятно:
— Сказано, я тут ни при чем… Это из партийной кассы.
Она приказала Андрею разбудить Наташку и Петьку, а сама умчалась и скоро принесла каравай ржаного хлеба и немного постного масла в бутылке.
Вкусно было есть черный хлеб, макая в вылитое на блюдечки слегка посоленное масло, а потом вылизали блюдце — не надо и мыть.
Петька и Наташка отправились спать, а Андрею пришлось выслушать наказ на завтра:
— Купи масла постного два фунта, муки ржаной полпуда, пшена два фунта и полфунта сахару. Первым делом перелей масло в бутылку, вот до этих пор, и беги к Столетовым. Скажи: «Спасибо за масло, а каравай мама сама принесет, когда испечет…»
Мать очень боялась проспать и легла на полу, на старое пальто отца, барашковый воротник от которого тоже был продан.
В конце лета мать поехала в губернский город Владимир на суд. Вернулась она через неделю.
Андрей испугался, увидев ее, — такая она стала худая. Глаза провалились, лицо пожелтело.
Первым прибежал Анфим Болотин. Скоро в кухне не хватило места, многие стояли в сенях, на крыльце.
— Военный суд не шутит!
— Адвоката надо было получше.
— А хоть пятерых нанимай…
Отца приговорили к смертной казни. Адвокат подал прошение в сенат. Мать несколько раз повторила:
— Денежкин больше всех топил. Над святым Евангелием, стервец, клялся, а все врал. Он и это видел, и это слышал! Так заврался, что судья остановил его: «А вы не выдумываете?» А Гришке хоть наплюй в глаза, все божья роса. «Истинную правду доказываю». И перекрестился, вражина!
Анфим Болотин сказал:
— Как он появится, мы его, пса вонючего, наизнанку вывернем!..
Когда все ушли, стало так тихо, что слышно было, как горит маленькая лампа, — чуть-чуть потрескивала, а иногда словно вздыхала. Андрей, приоткрывая глаза, видел, что мать все так же неподвижно сидит у окна, будто стараясь рассмотреть что-то в темной ночи…
Через пять дней адвокат из Петербурга прислал телеграмму: «Заменили двенадцать лет каторжных».
К Мартыновым опять прибежали знакомые и незнакомые. Кто-то, успев сильно хватить, уговаривал:
— Обмыть! Обмыть! С того свету Михаилу завернули!
Кто-то высчитал, что срок отцу выйдет только в 1920 году. Анисья Столетова заметила:
— К тому времени, Марья, все волосья повылезут, все зубы растеряешь!
Анфим Болотин прикрикнул:
— Раскаркалась!..
Месяца через два получили письмо от отца из Нижнего Новгорода. Он писал: его везут в Сибирь, их вагон почти целый день стоял на станции Новки.
Мать заплакала: от Шуи до Новок на поезде часа три и билет недорого стоит. Пекаря Гришку Денежкина вывернуть наизнанку не пришлось. Он прислал своей матери испуганное письмо: «Домой, маманя, не вернусь, меня запросто изничтожат. Благословите на дальнейшую жизнь…»
В начале зимы пришла весть от сестры отца — тети Матреши. Она жила в Москве в кухарках у зубного врача и, прослышав, что племянники и племянница при живом отце остались сиротами, просила отпустить старшего, Андрея, в Москву. «Я, Маша, по знакомству хорошо его пристрою привыкать к ремеслу».
В Москву поезд пришел на рассвете. Выйдя на площадь, Андрей не то чтобы растерялся, а по-взрослому пожалел, что не сообщили тете Матреше о приезде.
Сначала ему показалось, что на площади, по меньшей мере, полтысячи извозчиков. От их криков и визга полозьев стоял шум, как на шуйском базаре. Присмотревшись, Андрей понял, что извозчиков не так-то уж много, не больше трех десятков, а шумят они потому, что большинство пассажиров проходит мимо, не обращая на них внимания.
Куда идти? Где находится эта самая Ордынка, на которой живет тетя Матреша? Направо? Налево? У кого спросить? Все бегут, спешат — то ли по делам, то ли потому, что мороз градусов двадцать пять.
Разыскав дом тети Матреши, Андрей, не заметив кнопки звонка, радостно постучал. Женский голос из-за двери сказал:
— Если с острой болью, я разбужу, а так принимают только с восьми.
— У меня ничего не болит. Я к тете Матреше. Дверь открылась. Пожилая незнакомая женщина с удивлением смотрела на Андрея.
— К тете Матреше?
— К Матрене Ивановне Мартыновой. Она тут кухарка.
— Кухарка тут я, — объяснила женщина. — А твоя тетя Матреша здесь уже не живет. А ты кто ей?
Андрей объяснил. Тогда кухарка впустила его в прихожую и показала на большой сундук:
— Посиди.
И ушла. Вскоре она вернулась в сопровождении молодой женщины, одетой, как показалось тогда Андрею, по-царски: в длинное, до пят, красное платье с голубыми цветами, подвязанное толстым шнуром. Платье блестело, как поповская риза.
Женщина равнодушно посмотрела на Андрея и сказала:
— Бог с ним.
Между хозяйкой и кухаркой начался мало понятный Андрею разговор о том, что Петр Яковлевич любит мадеру, а Константин Семенович неравнодушен к рябиновой, а Анна Павловна обожает грибную икру. Хозяйка расспрашивала, купила ли кухарка моченых яблок, вязиги, где брала кильки и не забыла ли про лимон для заливного судака. Вопрос хозяйки, положила ли кухарка селедку в молоко, рассмешил Андрея, и неожиданно для себя он спросил:
— Зачем молоко портить?
Хозяйка строго посмотрела на него, а кухарка засмеялась, потом спохватилась и погрозила:
— Сиди, тебя не спрашивают…
Андрей работал весь день: выносил мусор, колол дрова, два раза бегал в лавочку, вечером хозяин приказал ему находиться в передней — помогать гостям раздеваться, ставить трости, убирать калоши.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141
А потом пришел день, когда мать поставила на стол чугунок с вареной картошкой и сказала не как всегда: «Давайте ешьте!» — а по-чудному: «Пост так пост! Святые постились и нам велели! Хоть есть нечего, зато жить весело…»
В этот день она старательно начистила старенький самовар, так что он заблестел, стали видны медали и четкая надпись: «Братья Баташевы». Сунула самовар в чистую латаную наволочку и осторожно поставила на лавку.
Вечером в окошко, выходящее во двор, тихонько стукнули три раза. Так стучали, когда отец еще был дома, а потом входили какие-то незнакомые Андрею люди.
Мать кинулась к окну.
Вошел Анфим Болотин.
Он был гораздо моложе отца, но они очень дружили. Иногда засиживались до поздней ночи, и мать несердито ворчала: «Полуношники!»
Анфим подал матери две зеленые трешницы и два желтых рубля.
— Вот спасибо! В самый раз.
Анфим ответил:
— При чем тут я? Я вроде почтальона.
Закурил, и в доме запахло махоркой. Андрей сразу вспомнил отца.
Болотин сказал, что он договорился с управляющим фабрикой Небурчилова и мать завтра может выходить в первую смену, и не в запасные, а сразу за станок.
Повеселевшая мать вынула из наволочки самовар, налила в него воды, но Анфим от кипятку отказался и заспешил. Она еще раз сказала:
— Спасибо, Анфим Иваныч!
Анфим ответил совсем непонятно:
— Сказано, я тут ни при чем… Это из партийной кассы.
Она приказала Андрею разбудить Наташку и Петьку, а сама умчалась и скоро принесла каравай ржаного хлеба и немного постного масла в бутылке.
Вкусно было есть черный хлеб, макая в вылитое на блюдечки слегка посоленное масло, а потом вылизали блюдце — не надо и мыть.
Петька и Наташка отправились спать, а Андрею пришлось выслушать наказ на завтра:
— Купи масла постного два фунта, муки ржаной полпуда, пшена два фунта и полфунта сахару. Первым делом перелей масло в бутылку, вот до этих пор, и беги к Столетовым. Скажи: «Спасибо за масло, а каравай мама сама принесет, когда испечет…»
Мать очень боялась проспать и легла на полу, на старое пальто отца, барашковый воротник от которого тоже был продан.
В конце лета мать поехала в губернский город Владимир на суд. Вернулась она через неделю.
Андрей испугался, увидев ее, — такая она стала худая. Глаза провалились, лицо пожелтело.
Первым прибежал Анфим Болотин. Скоро в кухне не хватило места, многие стояли в сенях, на крыльце.
— Военный суд не шутит!
— Адвоката надо было получше.
— А хоть пятерых нанимай…
Отца приговорили к смертной казни. Адвокат подал прошение в сенат. Мать несколько раз повторила:
— Денежкин больше всех топил. Над святым Евангелием, стервец, клялся, а все врал. Он и это видел, и это слышал! Так заврался, что судья остановил его: «А вы не выдумываете?» А Гришке хоть наплюй в глаза, все божья роса. «Истинную правду доказываю». И перекрестился, вражина!
Анфим Болотин сказал:
— Как он появится, мы его, пса вонючего, наизнанку вывернем!..
Когда все ушли, стало так тихо, что слышно было, как горит маленькая лампа, — чуть-чуть потрескивала, а иногда словно вздыхала. Андрей, приоткрывая глаза, видел, что мать все так же неподвижно сидит у окна, будто стараясь рассмотреть что-то в темной ночи…
Через пять дней адвокат из Петербурга прислал телеграмму: «Заменили двенадцать лет каторжных».
К Мартыновым опять прибежали знакомые и незнакомые. Кто-то, успев сильно хватить, уговаривал:
— Обмыть! Обмыть! С того свету Михаилу завернули!
Кто-то высчитал, что срок отцу выйдет только в 1920 году. Анисья Столетова заметила:
— К тому времени, Марья, все волосья повылезут, все зубы растеряешь!
Анфим Болотин прикрикнул:
— Раскаркалась!..
Месяца через два получили письмо от отца из Нижнего Новгорода. Он писал: его везут в Сибирь, их вагон почти целый день стоял на станции Новки.
Мать заплакала: от Шуи до Новок на поезде часа три и билет недорого стоит. Пекаря Гришку Денежкина вывернуть наизнанку не пришлось. Он прислал своей матери испуганное письмо: «Домой, маманя, не вернусь, меня запросто изничтожат. Благословите на дальнейшую жизнь…»
В начале зимы пришла весть от сестры отца — тети Матреши. Она жила в Москве в кухарках у зубного врача и, прослышав, что племянники и племянница при живом отце остались сиротами, просила отпустить старшего, Андрея, в Москву. «Я, Маша, по знакомству хорошо его пристрою привыкать к ремеслу».
В Москву поезд пришел на рассвете. Выйдя на площадь, Андрей не то чтобы растерялся, а по-взрослому пожалел, что не сообщили тете Матреше о приезде.
Сначала ему показалось, что на площади, по меньшей мере, полтысячи извозчиков. От их криков и визга полозьев стоял шум, как на шуйском базаре. Присмотревшись, Андрей понял, что извозчиков не так-то уж много, не больше трех десятков, а шумят они потому, что большинство пассажиров проходит мимо, не обращая на них внимания.
Куда идти? Где находится эта самая Ордынка, на которой живет тетя Матреша? Направо? Налево? У кого спросить? Все бегут, спешат — то ли по делам, то ли потому, что мороз градусов двадцать пять.
Разыскав дом тети Матреши, Андрей, не заметив кнопки звонка, радостно постучал. Женский голос из-за двери сказал:
— Если с острой болью, я разбужу, а так принимают только с восьми.
— У меня ничего не болит. Я к тете Матреше. Дверь открылась. Пожилая незнакомая женщина с удивлением смотрела на Андрея.
— К тете Матреше?
— К Матрене Ивановне Мартыновой. Она тут кухарка.
— Кухарка тут я, — объяснила женщина. — А твоя тетя Матреша здесь уже не живет. А ты кто ей?
Андрей объяснил. Тогда кухарка впустила его в прихожую и показала на большой сундук:
— Посиди.
И ушла. Вскоре она вернулась в сопровождении молодой женщины, одетой, как показалось тогда Андрею, по-царски: в длинное, до пят, красное платье с голубыми цветами, подвязанное толстым шнуром. Платье блестело, как поповская риза.
Женщина равнодушно посмотрела на Андрея и сказала:
— Бог с ним.
Между хозяйкой и кухаркой начался мало понятный Андрею разговор о том, что Петр Яковлевич любит мадеру, а Константин Семенович неравнодушен к рябиновой, а Анна Павловна обожает грибную икру. Хозяйка расспрашивала, купила ли кухарка моченых яблок, вязиги, где брала кильки и не забыла ли про лимон для заливного судака. Вопрос хозяйки, положила ли кухарка селедку в молоко, рассмешил Андрея, и неожиданно для себя он спросил:
— Зачем молоко портить?
Хозяйка строго посмотрела на него, а кухарка засмеялась, потом спохватилась и погрозила:
— Сиди, тебя не спрашивают…
Андрей работал весь день: выносил мусор, колол дрова, два раза бегал в лавочку, вечером хозяин приказал ему находиться в передней — помогать гостям раздеваться, ставить трости, убирать калоши.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141