Я мигом… И вдруг:
— Гражданин Пухов? Сергей Александрович?
— Я. В чем дело?
— Одевайтесь. Ознакомьтесь с ордером на арест…
У Сергея до противности дрожат руки.
— Ваш пиджак, гражданин Пухов?
— Мой.
— Шарфик забыли, гражданин Пухов.
— Это не мой… — И попытался казаться остроумным, храбрым: — Вы мне свой галстучек накинете? Милиционер парировал злой намек:
— В ВЧК, гражданин Пухов, не вешают. В случае необходимости расстреливают.
Мальгин строго глянул на милиционера, тот замолчал.
— Готовы, гражданин Пухов? Можете следовать?
— Вполне.
— Пошли.
Анна Федоровна, не выдержав, бросилась к нему:
— Сереженька! Сергей Александрович…
Пухов даже не обернулся, вышел на лестничную площадку. Его сразил крик:
— Сережа!
На лестнице, вцепившись в перила, стояла мать. Приехав с Шатуры и узнав от жены об аресте сына, профессор начал было крутить ручку телефона, потом махнул рукой.
— Обыск был?
— Нет. Увели, и, все.
Александр Александрович, не раздеваясь, вошел в комнату сына, открыл ящик письменного стола и сразу увидел револьвер.
— Саша! Что ты делаешь?
— Надо выкинуть. Впрочем, не надо.
Профессор перелистывал записную книжку сына.
— Александр, — сухо сказала Лидия Николаевна, — даже ЧК не делала обыск!
— Я хочу понять, кто мой сын? Я предполагал всякое, но не это. Посмотри, — он подал жене программу «Союза защиты родины и свободы». — Наш сын полез в заговорщики… Без меня к нему никто не приходил?
— Саша, я не привыкла к такому тону. Ты совсем стал другим.
— Обо мне поговорим после. Сейчас надо спасать Сергея, если это вообще возможно. Кто приходил?
— Кияткин.
— Я так и думал!
Зазвенел телефон. Лидия Николаевна схватила трубку.
— Это тебя. Из ВЧК.
— Хорошо, подожду, — сказал в трубку Пухов, снял шапку, расстегнул шубу и глубоко вздохнул. — Я слушаю вас, Феликс Эдмундович. Только что приехал… Знаю. Нет, по этому неожиданному и, разумеется, печальному для меня поводу я ничего сказать не могу… Когда увидимся? Когда вам будет угодно. Много интересного. По телефону всего не расскажешь.
Лидия Николаевна умоляюще смотрела на мужа, жестами просила передать ей трубку.
— До свидания. Одну минуточку, с вами хочет поговорить жена…
Лидия Николаевна благодарно кивнула мужу.
— Здравствуйте, Феликс Эдмундович. Вы догадываетесь, конечно, что меня так тревожит… Но нет же правил без исключения!.. Извините.
Лидия Николаевна повесила трубку, губы посинели, дрожали.
Александр Александрович поспешна накапал в рюмку сердечных капель. Лидия Николаевна покорно выпила, заплакала.
— Знаешь, что он сказал, твой Дзержинский? «К сожалению, пока идет следствие, ничего утешительного сообщить не могу». И этот человек бывал в нашем доме! До чего же они все жестокие!
Профессор, так и не раздевшись, долго лежал на диване. Потом молча поднялся.
— Я скоро вернусь.
Лидия Николаевна подумала, что муж пошел к Дзержинскому, и впервые за эти дни к ней пришли успокоение и надежда: авось беда пройдет мимо и Сергея отпустят.
Профессор вернулся быстро. Лидия Николаевна со страхом смотрела, как Александр Александрович молча пытался повесить пальто и не находил крючка.
— Что он тебе сказал? — спросила Лидия Николаевна.
— Его нет. Уехал!.. Уехал в свои Штаты…
— Я ничего не понимаю, Саша… В какие штаты уехал Дзержинский?
— При чем тут Дзержинский! Я ходил к Кияткину. Я хотел сказать этому подлому человеку!.. Извини, Лида… Извини…
На следующее утро Анна Федоровна Денежкина остановила профессора, зло выкрикнула:
— Хвасталися — с Дзержинским знакомы!
И заплакала.
Не хлебом единым
На первый взгляд могло казаться, что все усилия людей в Советской России весной 1918 года направлены только на войну, борьбу с контрреволюцией, разрухой, голодом. Правда, эти четыре фронта отнимали много сил, но были еще и другие дела, которыми занимались граждане молодой республики.
Говорят, новый дом легче строить на пустом месте, нежели перестраивать старое, развалившееся здание. Социализм на пустом месте построить нельзя, а перестраивать надо было многое.
И многое из того, что предстояло выполнить, надо было делать впервые.
Несмотря на недостаток хлеба, обуви, одежды, топлива, люди в Советской России, за исключением тех, у кого революция отняла богатство, почет, право командовать другими, были веселы, оживленны. И, как это ни странно, все театры, концертные залы всегда были заполнены до отказа; люди хотели учиться и уже учились, даже в самых глухих деревнях при свете лучины впервые писали палочки и приступали к буквам. Хотели учиться и дети иваново-вознесенских рабочих.
Михаилу Фрунзе рассказали, что в Москве находится имущество, лабораторное оборудование и библиотека Рижского политехнического института, эвакуированного в Москву в 1915 году, когда Риге грозило вторжение германских войск. Фрунзе написал письма Луначарскому, Покровскому, попросил своих друзей узнать о настроениях руководителей института — как они отнесутся к возможному переезду института в Иваново-Вознесенск? Через месяц Фрунзе сообщили: «Приезжайте в Москву».
Фрунзе, как всегда, остановился у Мартыновых. Дней через пять, в воскресенье, в зале немецкого клуба на Софийке должны были собраться члены правления, профессора и студенты, все, кто оказался в Москве. Фрунзе знал, какие разговоры шли среди них. Одни считали, что пройдет какое-то время, немцы уйдут из Риги, Латвия станет самостоятельным государством. Можно будет жить припеваючи — обжитые квартиры. Даугава, дача в Майоренгофе или Дуббельне, уютные вечера в кафе «Курзема» и дешевизна. «Неделя апельсинов», «неделя ананасов» (каких только заморских фруктов не привезут английские, датские, шведские пароходы!). А если немцы надолго, не дай бог навсегда, застрянут в Риге? Жить, конечно, будет можно, но порядок установят германский — ректор немец, деканы немцы, латышам в крайнем случае позволят состоять хормейстерами факультетских певческих кружков.
Профессор Гуревич, успевший побывать в Иваново-Вознесенске, рассказал Фрунзе, как его коллеги смеялись, узнав названия районов города и «проспектов».
— Особенно их развеселили Рылиха, Хуторово, Ямы, Путанка. А когда я сказал, что главную вашу улицу осенью надо переходить вброд, они уже не смеялись, — добавил Гуревич.
Накануне собрания Фрунзе узнал о неприятной новости: граф Мирбах сделал представление, чтобы институт возвратили в Ригу. «Рига в данный момент входит в состав Германской империи, следовательно, все, что входит и входило в имущество Риги, должно быть возвращено Германии».
Мальгин, узнав, что в институте, если он переедет в Иваново-Вознесенск, будет сельскохозяйственный факультет, предложил вышедшему из больницы Андрею пойти вместе с Фрунзе на собрание, благо день был воскресный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141
— Гражданин Пухов? Сергей Александрович?
— Я. В чем дело?
— Одевайтесь. Ознакомьтесь с ордером на арест…
У Сергея до противности дрожат руки.
— Ваш пиджак, гражданин Пухов?
— Мой.
— Шарфик забыли, гражданин Пухов.
— Это не мой… — И попытался казаться остроумным, храбрым: — Вы мне свой галстучек накинете? Милиционер парировал злой намек:
— В ВЧК, гражданин Пухов, не вешают. В случае необходимости расстреливают.
Мальгин строго глянул на милиционера, тот замолчал.
— Готовы, гражданин Пухов? Можете следовать?
— Вполне.
— Пошли.
Анна Федоровна, не выдержав, бросилась к нему:
— Сереженька! Сергей Александрович…
Пухов даже не обернулся, вышел на лестничную площадку. Его сразил крик:
— Сережа!
На лестнице, вцепившись в перила, стояла мать. Приехав с Шатуры и узнав от жены об аресте сына, профессор начал было крутить ручку телефона, потом махнул рукой.
— Обыск был?
— Нет. Увели, и, все.
Александр Александрович, не раздеваясь, вошел в комнату сына, открыл ящик письменного стола и сразу увидел револьвер.
— Саша! Что ты делаешь?
— Надо выкинуть. Впрочем, не надо.
Профессор перелистывал записную книжку сына.
— Александр, — сухо сказала Лидия Николаевна, — даже ЧК не делала обыск!
— Я хочу понять, кто мой сын? Я предполагал всякое, но не это. Посмотри, — он подал жене программу «Союза защиты родины и свободы». — Наш сын полез в заговорщики… Без меня к нему никто не приходил?
— Саша, я не привыкла к такому тону. Ты совсем стал другим.
— Обо мне поговорим после. Сейчас надо спасать Сергея, если это вообще возможно. Кто приходил?
— Кияткин.
— Я так и думал!
Зазвенел телефон. Лидия Николаевна схватила трубку.
— Это тебя. Из ВЧК.
— Хорошо, подожду, — сказал в трубку Пухов, снял шапку, расстегнул шубу и глубоко вздохнул. — Я слушаю вас, Феликс Эдмундович. Только что приехал… Знаю. Нет, по этому неожиданному и, разумеется, печальному для меня поводу я ничего сказать не могу… Когда увидимся? Когда вам будет угодно. Много интересного. По телефону всего не расскажешь.
Лидия Николаевна умоляюще смотрела на мужа, жестами просила передать ей трубку.
— До свидания. Одну минуточку, с вами хочет поговорить жена…
Лидия Николаевна благодарно кивнула мужу.
— Здравствуйте, Феликс Эдмундович. Вы догадываетесь, конечно, что меня так тревожит… Но нет же правил без исключения!.. Извините.
Лидия Николаевна повесила трубку, губы посинели, дрожали.
Александр Александрович поспешна накапал в рюмку сердечных капель. Лидия Николаевна покорно выпила, заплакала.
— Знаешь, что он сказал, твой Дзержинский? «К сожалению, пока идет следствие, ничего утешительного сообщить не могу». И этот человек бывал в нашем доме! До чего же они все жестокие!
Профессор, так и не раздевшись, долго лежал на диване. Потом молча поднялся.
— Я скоро вернусь.
Лидия Николаевна подумала, что муж пошел к Дзержинскому, и впервые за эти дни к ней пришли успокоение и надежда: авось беда пройдет мимо и Сергея отпустят.
Профессор вернулся быстро. Лидия Николаевна со страхом смотрела, как Александр Александрович молча пытался повесить пальто и не находил крючка.
— Что он тебе сказал? — спросила Лидия Николаевна.
— Его нет. Уехал!.. Уехал в свои Штаты…
— Я ничего не понимаю, Саша… В какие штаты уехал Дзержинский?
— При чем тут Дзержинский! Я ходил к Кияткину. Я хотел сказать этому подлому человеку!.. Извини, Лида… Извини…
На следующее утро Анна Федоровна Денежкина остановила профессора, зло выкрикнула:
— Хвасталися — с Дзержинским знакомы!
И заплакала.
Не хлебом единым
На первый взгляд могло казаться, что все усилия людей в Советской России весной 1918 года направлены только на войну, борьбу с контрреволюцией, разрухой, голодом. Правда, эти четыре фронта отнимали много сил, но были еще и другие дела, которыми занимались граждане молодой республики.
Говорят, новый дом легче строить на пустом месте, нежели перестраивать старое, развалившееся здание. Социализм на пустом месте построить нельзя, а перестраивать надо было многое.
И многое из того, что предстояло выполнить, надо было делать впервые.
Несмотря на недостаток хлеба, обуви, одежды, топлива, люди в Советской России, за исключением тех, у кого революция отняла богатство, почет, право командовать другими, были веселы, оживленны. И, как это ни странно, все театры, концертные залы всегда были заполнены до отказа; люди хотели учиться и уже учились, даже в самых глухих деревнях при свете лучины впервые писали палочки и приступали к буквам. Хотели учиться и дети иваново-вознесенских рабочих.
Михаилу Фрунзе рассказали, что в Москве находится имущество, лабораторное оборудование и библиотека Рижского политехнического института, эвакуированного в Москву в 1915 году, когда Риге грозило вторжение германских войск. Фрунзе написал письма Луначарскому, Покровскому, попросил своих друзей узнать о настроениях руководителей института — как они отнесутся к возможному переезду института в Иваново-Вознесенск? Через месяц Фрунзе сообщили: «Приезжайте в Москву».
Фрунзе, как всегда, остановился у Мартыновых. Дней через пять, в воскресенье, в зале немецкого клуба на Софийке должны были собраться члены правления, профессора и студенты, все, кто оказался в Москве. Фрунзе знал, какие разговоры шли среди них. Одни считали, что пройдет какое-то время, немцы уйдут из Риги, Латвия станет самостоятельным государством. Можно будет жить припеваючи — обжитые квартиры. Даугава, дача в Майоренгофе или Дуббельне, уютные вечера в кафе «Курзема» и дешевизна. «Неделя апельсинов», «неделя ананасов» (каких только заморских фруктов не привезут английские, датские, шведские пароходы!). А если немцы надолго, не дай бог навсегда, застрянут в Риге? Жить, конечно, будет можно, но порядок установят германский — ректор немец, деканы немцы, латышам в крайнем случае позволят состоять хормейстерами факультетских певческих кружков.
Профессор Гуревич, успевший побывать в Иваново-Вознесенске, рассказал Фрунзе, как его коллеги смеялись, узнав названия районов города и «проспектов».
— Особенно их развеселили Рылиха, Хуторово, Ямы, Путанка. А когда я сказал, что главную вашу улицу осенью надо переходить вброд, они уже не смеялись, — добавил Гуревич.
Накануне собрания Фрунзе узнал о неприятной новости: граф Мирбах сделал представление, чтобы институт возвратили в Ригу. «Рига в данный момент входит в состав Германской империи, следовательно, все, что входит и входило в имущество Риги, должно быть возвращено Германии».
Мальгин, узнав, что в институте, если он переедет в Иваново-Вознесенск, будет сельскохозяйственный факультет, предложил вышедшему из больницы Андрею пойти вместе с Фрунзе на собрание, благо день был воскресный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141