Сначала во сне. Я-то не помню — муж заметил. Я замужем была.
— Удрал?
— Он ребенка хотел. А я стала бояться. Врачи, правда, говорили, что можно.
— А что еще говорили врачи?
— Много. Что это родовая травма. Оказывается, так бывает — может двадцать, тридцать лет не проявляться. И что надо… — Она замялась.
— Что надо?
— К психиатру на учет. Чтобы психотропными все время давил. А иначе — эпилептический синдром.
— Эпилептический… чего? — Забелин изо всех сил пытался выглядеть ироничным.
— Синдром. Это когда вроде комы. Я не хотела. Лечилась как могла. К знахарям ездила. Даже решилась на операцию — мне сказали, что за границей за сто двадцать тысяч очаг можно вырезать. После томограммы думала — пронесло, месяц ведь приступов не было. И вдруг — очень я сегодня испугалась под водой — будто голос какой-то говорит: «А теперь я тебя утоплю». И я впрямь тонуть начала.
— Тоже — тонуть. Так, хлебнула чуток. Сильный же ты человек, Юля. Столько страха — и одна. Все в себе.
— У каждого своих забот хватает. А мне это наказание Божье. Хотя был момент, размечталась. Не поверите — о вас. Но Бог напомнил. Вы не бойтесь, я сейчас уйду.
— Опять двадцать пять. Это тебе пора перестать бояться. Мы ведь теперь вдвоем, так?
Почувствовал, как притихла она.
— Так! Нет ничего неизлечимого, кроме смерти. И гробить тебя психотропными мы не станем. Тут главное, чтобы вместе. Между прочим, я классный массажист, особенно на позвоночнике. Зря улыбаешься, это все связано. И насчет толковых врачей, так тоже, знаешь, связями оброс. И вообще — сразу из аэропорта заедем к тебе. — Отвечая на безмолвный вопрос, сердито добавил: — Вещички заберем. Раз уж ты под мой медицинский присмотр переходишь, то и жить у меня будешь. Не сердись. Это я тебе так неуклюже в любви объясняюсь.
— Но зачем тебе это? Увидел же…
— А не твое дело. Разговорилась больно.
Он прервался, потому что Юля, поднявшись, обхватила его за шею.
— Алеша, я там, в трубе, только половину, но… я тебя очень, очень. Только ты знай, знай только. Ты ничем, ничем! Если что… Если не получится, ты не обязан. Я сама уйду тут же, как увижу. Потому что это за грехи.
— Молчи же!
— Нет, нет, это важно! Я поняла — нельзя становиться рабом денег. Они — инструмент. Но когда они цель, то тогда приходит беда. Ты понимаешь, да?
— Успокойся. Нашла время.
— Но ты дослушай! Деньги либо приносят благо, либо разрушают. Главное, что в душе. Мы не должны погружаться в корысть!
— Ну, хорошо, не погружайся. Тебе причитаются сто двадцать тысяч. Раздай их своим монастырям, церквам, если тебя это успокоит. Только помни, что кто-то их же и разворует.
— Не милостыню, нет! — Юля возбужденно приподнялась на кровати. — Я все придумала: надо создать фонд детских домов. Сначала на мои деньги. Я буду их вкладывать — я это умею, а прибыль штучно распределять. Это и будет благо. И тогда Бог меня простит.
— Хотел бы я знать, за что. Спи же, наконец! Вот уж не подозревал, что такая болтунья.
Через десять минут, утомленная приступом, Юля спала на боку, жадно обхватив его руку, а Забелин, сидя подле, недоуменно рассматривал затянутое первым загаром личико зачем-то входящей в его жизнь девочки. Положительно, чем больше он ее узнавал, тем большей загадкой она становилась.
Требовательный телефонный звонок заставил быстро схватить трубку.
— Да, — пробормотал он.
— Докладаюсь. Подлец Петруччио действиями войск под моим руководством разбит и повержен. Сдал-таки Наталье договоры. Потрясен?
— Ну.
— Что за бестактное «ну»? Я ему на блюдечке институт подношу, а он нукает. Завтра начинаем скупку. Не слышу фанфар. Где ласкающий мое старческое ухо звук бубна? Эй, чего ты там бормочешь?
— Это я тебя так поздравляю. Только тихо.
— Что значит «тихо»? Нет уж, изволь благодарить азартно и с подобающим умилением.
— Пошел к черту.
— Меня-то за что? — расстроился на том конце женский голос.
— Наталка? Погоди, откуда вы вдвоем в два ночи?
— А ты догадайся, недоумок, — выкрикнул издалека Макс. В трубке слышалась борьба.
— Стар! — Аппаратом овладел-таки сильнейший. — Стар, я тебе одному большую тайну скажу — я в нее просто фантастически… Просто!
— Дай же мне, дурашка! — Что-то щелкнуло, и Москва отключилась.
В то время как притихшая Юля бесцельно бродила по неуютной, чужой квартире на Ленинском проспекте, все не решаясь заняться обустройством своего нового жилища, Забелин отправился на окраину Москвы, в образованный хрущевскими пятиэтажками дворик.
В одной из пятиэтажек размещалась районная поликлиника. Со всеми атрибутами зачуханной районной поликлиники — сбитой набекрень надколотой вывеской, вытертым дерматином на распахнутой, прижатой кирпичиком входной двери, пустой урной, пространство вокруг которой было густо усеяно окурками, огрызками фруктов и пропитанными кровью кусочками ватки.
Мимо безликих, безысходно затихших вдоль стен людей Забелин добрался до кабинета с табличкой «Главный врач Сидоренко А.И.». При этом фамилия главврача была выведена от руки на пожелтевшем листочке, когда-то наспех втиснутом под оргстекло.
За столом расположился коротковолосый здоровяк в белом халате, с интересом смотревший на размещенные напротив стеллажи медицинской литературы. В лице его была просветленная задумчивость мыслителя.
— Ба, какие люди! — При скрипе двери он поспешно нажал на лежащий под рукой пульт — посреди стеллажей меж книгами оказался втиснут цветной телевизор. — Вот уж редкий гость.
— Похоже, нет ничего более постоянного, чем временное. — Забелин показал на табличку.
— Тоже помнишь? Два года, почитай, как сюда заманили отсидеться после… ну ты в курсе, как меня тогда подставили. — Главврач увлек гостя рядом с собой на диван. — Такие сволочи. Обещаниями искормили. Евтух лично чуть не каждую неделю в грудь себя бьет, завздрав еще с полгода как поклялся отдать мне наркологическую больницу и…
— Так и клянется.
— Да уж и не так даже. К нему недавно просто пришли мужики из вашего, банкирского брата, я одному из них дочь из наркоты вытащил, и по-простому так спросили: «Чего хочешь?» — В смысле — сколько?
— Да вообще. Просто — чего, мол, хочешь? Чего мужика в запаснике держишь? Когда больницу дашь? И ни с места. То у него симпозиум, то жена заболевает.
— Веришь?
— Выжидает, паскуда. Меня ведь человеком Евтуха числят. А сейчас ходят слухи, что влияние его на Лужка падает. Что тот вроде бы как другой кошелек завести собирается. Вот и затаились. Никто из говнюков этих добра не помнит. Забыли, как в приемной у меня толклись. Теперь решили, что навсегда рухнул. Торопятся, расфасовывают бездарный блатняк по хлебным местам. А я доктор наук — и сижу в этом сраче. Главное, какую команду подобрал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
— Удрал?
— Он ребенка хотел. А я стала бояться. Врачи, правда, говорили, что можно.
— А что еще говорили врачи?
— Много. Что это родовая травма. Оказывается, так бывает — может двадцать, тридцать лет не проявляться. И что надо… — Она замялась.
— Что надо?
— К психиатру на учет. Чтобы психотропными все время давил. А иначе — эпилептический синдром.
— Эпилептический… чего? — Забелин изо всех сил пытался выглядеть ироничным.
— Синдром. Это когда вроде комы. Я не хотела. Лечилась как могла. К знахарям ездила. Даже решилась на операцию — мне сказали, что за границей за сто двадцать тысяч очаг можно вырезать. После томограммы думала — пронесло, месяц ведь приступов не было. И вдруг — очень я сегодня испугалась под водой — будто голос какой-то говорит: «А теперь я тебя утоплю». И я впрямь тонуть начала.
— Тоже — тонуть. Так, хлебнула чуток. Сильный же ты человек, Юля. Столько страха — и одна. Все в себе.
— У каждого своих забот хватает. А мне это наказание Божье. Хотя был момент, размечталась. Не поверите — о вас. Но Бог напомнил. Вы не бойтесь, я сейчас уйду.
— Опять двадцать пять. Это тебе пора перестать бояться. Мы ведь теперь вдвоем, так?
Почувствовал, как притихла она.
— Так! Нет ничего неизлечимого, кроме смерти. И гробить тебя психотропными мы не станем. Тут главное, чтобы вместе. Между прочим, я классный массажист, особенно на позвоночнике. Зря улыбаешься, это все связано. И насчет толковых врачей, так тоже, знаешь, связями оброс. И вообще — сразу из аэропорта заедем к тебе. — Отвечая на безмолвный вопрос, сердито добавил: — Вещички заберем. Раз уж ты под мой медицинский присмотр переходишь, то и жить у меня будешь. Не сердись. Это я тебе так неуклюже в любви объясняюсь.
— Но зачем тебе это? Увидел же…
— А не твое дело. Разговорилась больно.
Он прервался, потому что Юля, поднявшись, обхватила его за шею.
— Алеша, я там, в трубе, только половину, но… я тебя очень, очень. Только ты знай, знай только. Ты ничем, ничем! Если что… Если не получится, ты не обязан. Я сама уйду тут же, как увижу. Потому что это за грехи.
— Молчи же!
— Нет, нет, это важно! Я поняла — нельзя становиться рабом денег. Они — инструмент. Но когда они цель, то тогда приходит беда. Ты понимаешь, да?
— Успокойся. Нашла время.
— Но ты дослушай! Деньги либо приносят благо, либо разрушают. Главное, что в душе. Мы не должны погружаться в корысть!
— Ну, хорошо, не погружайся. Тебе причитаются сто двадцать тысяч. Раздай их своим монастырям, церквам, если тебя это успокоит. Только помни, что кто-то их же и разворует.
— Не милостыню, нет! — Юля возбужденно приподнялась на кровати. — Я все придумала: надо создать фонд детских домов. Сначала на мои деньги. Я буду их вкладывать — я это умею, а прибыль штучно распределять. Это и будет благо. И тогда Бог меня простит.
— Хотел бы я знать, за что. Спи же, наконец! Вот уж не подозревал, что такая болтунья.
Через десять минут, утомленная приступом, Юля спала на боку, жадно обхватив его руку, а Забелин, сидя подле, недоуменно рассматривал затянутое первым загаром личико зачем-то входящей в его жизнь девочки. Положительно, чем больше он ее узнавал, тем большей загадкой она становилась.
Требовательный телефонный звонок заставил быстро схватить трубку.
— Да, — пробормотал он.
— Докладаюсь. Подлец Петруччио действиями войск под моим руководством разбит и повержен. Сдал-таки Наталье договоры. Потрясен?
— Ну.
— Что за бестактное «ну»? Я ему на блюдечке институт подношу, а он нукает. Завтра начинаем скупку. Не слышу фанфар. Где ласкающий мое старческое ухо звук бубна? Эй, чего ты там бормочешь?
— Это я тебя так поздравляю. Только тихо.
— Что значит «тихо»? Нет уж, изволь благодарить азартно и с подобающим умилением.
— Пошел к черту.
— Меня-то за что? — расстроился на том конце женский голос.
— Наталка? Погоди, откуда вы вдвоем в два ночи?
— А ты догадайся, недоумок, — выкрикнул издалека Макс. В трубке слышалась борьба.
— Стар! — Аппаратом овладел-таки сильнейший. — Стар, я тебе одному большую тайну скажу — я в нее просто фантастически… Просто!
— Дай же мне, дурашка! — Что-то щелкнуло, и Москва отключилась.
В то время как притихшая Юля бесцельно бродила по неуютной, чужой квартире на Ленинском проспекте, все не решаясь заняться обустройством своего нового жилища, Забелин отправился на окраину Москвы, в образованный хрущевскими пятиэтажками дворик.
В одной из пятиэтажек размещалась районная поликлиника. Со всеми атрибутами зачуханной районной поликлиники — сбитой набекрень надколотой вывеской, вытертым дерматином на распахнутой, прижатой кирпичиком входной двери, пустой урной, пространство вокруг которой было густо усеяно окурками, огрызками фруктов и пропитанными кровью кусочками ватки.
Мимо безликих, безысходно затихших вдоль стен людей Забелин добрался до кабинета с табличкой «Главный врач Сидоренко А.И.». При этом фамилия главврача была выведена от руки на пожелтевшем листочке, когда-то наспех втиснутом под оргстекло.
За столом расположился коротковолосый здоровяк в белом халате, с интересом смотревший на размещенные напротив стеллажи медицинской литературы. В лице его была просветленная задумчивость мыслителя.
— Ба, какие люди! — При скрипе двери он поспешно нажал на лежащий под рукой пульт — посреди стеллажей меж книгами оказался втиснут цветной телевизор. — Вот уж редкий гость.
— Похоже, нет ничего более постоянного, чем временное. — Забелин показал на табличку.
— Тоже помнишь? Два года, почитай, как сюда заманили отсидеться после… ну ты в курсе, как меня тогда подставили. — Главврач увлек гостя рядом с собой на диван. — Такие сволочи. Обещаниями искормили. Евтух лично чуть не каждую неделю в грудь себя бьет, завздрав еще с полгода как поклялся отдать мне наркологическую больницу и…
— Так и клянется.
— Да уж и не так даже. К нему недавно просто пришли мужики из вашего, банкирского брата, я одному из них дочь из наркоты вытащил, и по-простому так спросили: «Чего хочешь?» — В смысле — сколько?
— Да вообще. Просто — чего, мол, хочешь? Чего мужика в запаснике держишь? Когда больницу дашь? И ни с места. То у него симпозиум, то жена заболевает.
— Веришь?
— Выжидает, паскуда. Меня ведь человеком Евтуха числят. А сейчас ходят слухи, что влияние его на Лужка падает. Что тот вроде бы как другой кошелек завести собирается. Вот и затаились. Никто из говнюков этих добра не помнит. Забыли, как в приемной у меня толклись. Теперь решили, что навсегда рухнул. Торопятся, расфасовывают бездарный блатняк по хлебным местам. А я доктор наук — и сижу в этом сраче. Главное, какую команду подобрал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76