В последний раз, помнится, промелькнуло словечко «киллер»…
Максим меж тем поднялся с рюмкой в руке:
— Как же это роскошно, что мы опять вместе. Вот увидел и понял, как я тебя, подлеца, люблю.
— А восемь лет скрывал.
— Что ты про то можешь знать? Может, я чуть не каждый день с тобой разговоры говорил.
— И о чем же?
Макс отставил выпитую рюмку, но подскочивший из ниоткуда официант пронесся над столом чертом, и освеженные рюмки встали в ожидании следующего тоста.
— О жизни, Стар. О гребаной жизни, которая пластует нас, и потому нужно ее время от времени взрывать.
— Например, уехав из страны? Почему ж все-таки тогда сбежал?
— Именно потому, что умею считать варианты. Хоп! Один — ноль. Как говорится, не судите, да не судимы будете. Ведь как все начиналось-то классно — свобода, предпринимательство. Кооперативы, наконец! Казалось бы, вот она, крышка на гроб социалистической продразверстки. Конкуренция сметет директоров-старперов, и такое зацветет! Ан глядь — и тут же эти же директора эти же кооперативы при этих же предприятиях создавать и принялись. Малюхонькая, никем в азарте и не замеченная поправочка к закону — и какой отсос пошел! Целые комбинаты на наличку изошли. А что такое страна, переполненная налом? Я сперва-то, правда, надеялся — ну ладно, пена. Покипит чуток, да и сдуют. Ан не сдули — перекипело да и впиталось! Теперь вот и живете вы, братцы, в прокисшем пространстве. Хотя, по правде, такого размаха и я не провидел.
— Что ж сюда прикатил, в прокисшее наше пространство?
— А задумываться начал. Для чего я есть на этом свете? Ну, нарубил я там «капусты». И еще, сколь надо, дорублю. Ну, купил семье дом. Счет есть. Баб меняю. Но для чего все?
— А в самом деле — для чего? — От крутых максовских галсов Забелин за эти годы начал отвыкать.
— Не прикалывайся. Ведь для чего-то я появился. Ну не только для того, чтоб сожрать пару тонн говядины, покрыть фекалиями несколько гектаров и спустить в презерватив столько спермы, что ее хватило бы для осеменения карликового европейского государства.
— Вот тебе и цель — не пользуйся презервативами.
— Презрение на вас. Словом, может, нас Мельгунов безнадежно испортил, а может, пионерская организация, где я за отрядного барабанщика состоял, но скучно до одури на себя одного работать, там деньги множить, когда здесь зарплата по пятьдесят долларов на человека.
— По двадцать не хочешь?
— Есть у меня, короче, такая мыслишка — «покачать» ситуацию на родине. Поднять что-то серьезное, так чтоб жизнь вокруг забурлила. Э, разве вам понять!
— Это нам непросто. А ГКЧП опять не боишься? А то у нас еще в твое отсутствие и покруче случилось — слышал, должно, как президент из танков по Верховному Совету тренировался. И не факт, что в последний раз.
— Отбоялся. Потому что больший страх познал — зажиреть.
— То есть соскучился по высокой духовности?
— Это у вас-то? Была, да вся вышла.
— Неудивительно. Флоровские разбежались.
— Забелиных скупили. Хоп! Два — ноль.
Пикетироваться с Максимом, как и прежде, было занятием бесперспективным.
— И чем конкретно думаешь заняться?
— Поглядим, прикинем, где что поднять можно. Должны же быть зоны, которые вы, олигархи, еще не пожгли.
— За олигарха — это тебе отдельный поклон — высоко поднимаешь. А с зонами у нас по-прежнему все в порядке. Одна сплошная рублевая зона. А доллар — что-то вроде зеленого билета на волю… Один или с семейством? В семье-то хоть нормально?
— О, это нормально. В семье как раз полный нормалек. Они теперь натуралы. Дочка — та и вовсе по-русски с акцентом. И что обидно — специально, стервозинка малолетняя. Патриотизмом отца язвит. Так что семья моя бывшая — чистые невозвращенцы.
— Бывшая?
— Нет, с дочкой контакт остался. А с женой — разбежались втихую. У нее теперь собственный бойфренд. Хахель, по-нашему. Много я, Алеха, понял за эти годы. И главное — от чего человек старится.
— Ты сегодня что-то глобальностью наповал лупишь.
— Человек, Алеха, от собственного страха старится. От страха смерти. А у нас еще похлеще — на страхе жизни взращены. Поступка боимся, а потому пригибаем сами себя так, как никакое КГБ не могло. Вот ты, кстати, как со своей? Помнится, развестись грозился?
— Собираюсь вроде.
— То-то и оно-то. Даже жен впрок придерживаем. И не любим давно, и мучимся, и грызем оттого, а сожительствуем. Потому что с молодости страх в нас под старость одному, без сиделки, остаться. Супруга как клюка — авось пригодится. И под это-то «авось» всю жизнь себя ломаем. Всякое свежее чувство притапливаем. Бляданем втихаря — и на базу, зализываться.
— Не по поводу ли Наташеньки Власовой сии страдания?
Ораторствующего Максима будто по губам ударили.
— Да, Наташка — это, конечно… Я ведь, как все мы, задним числом такой умный. А тогда? Вроде уезжаешь в другой мир. Что там ждет? Да и у Натальи тоже ребенок. Думалось: ну куда? Уеду, забудется… Как она? Одна, или?..
— Не знаю, Максик. Как через полгода после тебя ушел, так и оборвал. Знаю только, что вроде по-прежнему в институте.
— Да, фея была. Теперь, конечно, постарела, обрюзгла, как все мы. Мельгунова хоть поздравил?
— В смысле?
— Да ты чего, в самом деле?! — Максим вскочил. — Семь дней назад весь научный мир отмечал семидесятилетие академика Мельгунова. А любимый ученик, стало быть, и прознать про это не удосужился!
Сконфузившийся Забелин беспокойно огляделся: «испортит ведь репутацию, скандалюга старый».
И будто накаркал — из-за деревянной перегородки поднялся полный мужчина с недовольным, обмазанным сочащимся маслом лицом.
— Нельзя ли потише с вашими откровениями? Тут женщины, между прочим.
— Нельзя, — не садясь и делая быстрые знаки увидевшему его официанту, отказал Флоровский.
— Что? Совсем нельзя?
— Совсем.
— А, ну тогда, конечно. — Мужчина неловко посмотрел вниз, на своих спутниц, и, оседая, произнес удивительную фразу: — Тогда что уж. Но хоть потише.
— Вежливый, — неприязненно произнес Флоровский. Характер у Макса не изменился. — Все вежливые. Аж до подлости. Старому учителю семьдесят. Может, плохо ему — и ни одна зараза из учеников не навестила. Только водку жрать сильны.
В агрессивном раже он незаметно исключил себя из числа «зараз».
— Есть идея?
— Есть. — Прежним, из былых времен движением Максим сдул насевший на правый глаз локон. За прошедшие годы этот кокетливый локон не исчез и даже не поредел. — Едем к Мельгунову. На день рождения.
Это был вираж по-Флоровски.
— Так день рождения вроде семь дней назад был.
— Восемь! Восемь дней рождения прошло! — обличающе скорректировал цифру Флоровский. — Ну я-то весь из себя в загранице. Но ты же здесь был…
Забелин смолчал — объяснять, что отношения с Мельгуновым прервались после того, как старик выставил его без объяснений из института, не хотелось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Максим меж тем поднялся с рюмкой в руке:
— Как же это роскошно, что мы опять вместе. Вот увидел и понял, как я тебя, подлеца, люблю.
— А восемь лет скрывал.
— Что ты про то можешь знать? Может, я чуть не каждый день с тобой разговоры говорил.
— И о чем же?
Макс отставил выпитую рюмку, но подскочивший из ниоткуда официант пронесся над столом чертом, и освеженные рюмки встали в ожидании следующего тоста.
— О жизни, Стар. О гребаной жизни, которая пластует нас, и потому нужно ее время от времени взрывать.
— Например, уехав из страны? Почему ж все-таки тогда сбежал?
— Именно потому, что умею считать варианты. Хоп! Один — ноль. Как говорится, не судите, да не судимы будете. Ведь как все начиналось-то классно — свобода, предпринимательство. Кооперативы, наконец! Казалось бы, вот она, крышка на гроб социалистической продразверстки. Конкуренция сметет директоров-старперов, и такое зацветет! Ан глядь — и тут же эти же директора эти же кооперативы при этих же предприятиях создавать и принялись. Малюхонькая, никем в азарте и не замеченная поправочка к закону — и какой отсос пошел! Целые комбинаты на наличку изошли. А что такое страна, переполненная налом? Я сперва-то, правда, надеялся — ну ладно, пена. Покипит чуток, да и сдуют. Ан не сдули — перекипело да и впиталось! Теперь вот и живете вы, братцы, в прокисшем пространстве. Хотя, по правде, такого размаха и я не провидел.
— Что ж сюда прикатил, в прокисшее наше пространство?
— А задумываться начал. Для чего я есть на этом свете? Ну, нарубил я там «капусты». И еще, сколь надо, дорублю. Ну, купил семье дом. Счет есть. Баб меняю. Но для чего все?
— А в самом деле — для чего? — От крутых максовских галсов Забелин за эти годы начал отвыкать.
— Не прикалывайся. Ведь для чего-то я появился. Ну не только для того, чтоб сожрать пару тонн говядины, покрыть фекалиями несколько гектаров и спустить в презерватив столько спермы, что ее хватило бы для осеменения карликового европейского государства.
— Вот тебе и цель — не пользуйся презервативами.
— Презрение на вас. Словом, может, нас Мельгунов безнадежно испортил, а может, пионерская организация, где я за отрядного барабанщика состоял, но скучно до одури на себя одного работать, там деньги множить, когда здесь зарплата по пятьдесят долларов на человека.
— По двадцать не хочешь?
— Есть у меня, короче, такая мыслишка — «покачать» ситуацию на родине. Поднять что-то серьезное, так чтоб жизнь вокруг забурлила. Э, разве вам понять!
— Это нам непросто. А ГКЧП опять не боишься? А то у нас еще в твое отсутствие и покруче случилось — слышал, должно, как президент из танков по Верховному Совету тренировался. И не факт, что в последний раз.
— Отбоялся. Потому что больший страх познал — зажиреть.
— То есть соскучился по высокой духовности?
— Это у вас-то? Была, да вся вышла.
— Неудивительно. Флоровские разбежались.
— Забелиных скупили. Хоп! Два — ноль.
Пикетироваться с Максимом, как и прежде, было занятием бесперспективным.
— И чем конкретно думаешь заняться?
— Поглядим, прикинем, где что поднять можно. Должны же быть зоны, которые вы, олигархи, еще не пожгли.
— За олигарха — это тебе отдельный поклон — высоко поднимаешь. А с зонами у нас по-прежнему все в порядке. Одна сплошная рублевая зона. А доллар — что-то вроде зеленого билета на волю… Один или с семейством? В семье-то хоть нормально?
— О, это нормально. В семье как раз полный нормалек. Они теперь натуралы. Дочка — та и вовсе по-русски с акцентом. И что обидно — специально, стервозинка малолетняя. Патриотизмом отца язвит. Так что семья моя бывшая — чистые невозвращенцы.
— Бывшая?
— Нет, с дочкой контакт остался. А с женой — разбежались втихую. У нее теперь собственный бойфренд. Хахель, по-нашему. Много я, Алеха, понял за эти годы. И главное — от чего человек старится.
— Ты сегодня что-то глобальностью наповал лупишь.
— Человек, Алеха, от собственного страха старится. От страха смерти. А у нас еще похлеще — на страхе жизни взращены. Поступка боимся, а потому пригибаем сами себя так, как никакое КГБ не могло. Вот ты, кстати, как со своей? Помнится, развестись грозился?
— Собираюсь вроде.
— То-то и оно-то. Даже жен впрок придерживаем. И не любим давно, и мучимся, и грызем оттого, а сожительствуем. Потому что с молодости страх в нас под старость одному, без сиделки, остаться. Супруга как клюка — авось пригодится. И под это-то «авось» всю жизнь себя ломаем. Всякое свежее чувство притапливаем. Бляданем втихаря — и на базу, зализываться.
— Не по поводу ли Наташеньки Власовой сии страдания?
Ораторствующего Максима будто по губам ударили.
— Да, Наташка — это, конечно… Я ведь, как все мы, задним числом такой умный. А тогда? Вроде уезжаешь в другой мир. Что там ждет? Да и у Натальи тоже ребенок. Думалось: ну куда? Уеду, забудется… Как она? Одна, или?..
— Не знаю, Максик. Как через полгода после тебя ушел, так и оборвал. Знаю только, что вроде по-прежнему в институте.
— Да, фея была. Теперь, конечно, постарела, обрюзгла, как все мы. Мельгунова хоть поздравил?
— В смысле?
— Да ты чего, в самом деле?! — Максим вскочил. — Семь дней назад весь научный мир отмечал семидесятилетие академика Мельгунова. А любимый ученик, стало быть, и прознать про это не удосужился!
Сконфузившийся Забелин беспокойно огляделся: «испортит ведь репутацию, скандалюга старый».
И будто накаркал — из-за деревянной перегородки поднялся полный мужчина с недовольным, обмазанным сочащимся маслом лицом.
— Нельзя ли потише с вашими откровениями? Тут женщины, между прочим.
— Нельзя, — не садясь и делая быстрые знаки увидевшему его официанту, отказал Флоровский.
— Что? Совсем нельзя?
— Совсем.
— А, ну тогда, конечно. — Мужчина неловко посмотрел вниз, на своих спутниц, и, оседая, произнес удивительную фразу: — Тогда что уж. Но хоть потише.
— Вежливый, — неприязненно произнес Флоровский. Характер у Макса не изменился. — Все вежливые. Аж до подлости. Старому учителю семьдесят. Может, плохо ему — и ни одна зараза из учеников не навестила. Только водку жрать сильны.
В агрессивном раже он незаметно исключил себя из числа «зараз».
— Есть идея?
— Есть. — Прежним, из былых времен движением Максим сдул насевший на правый глаз локон. За прошедшие годы этот кокетливый локон не исчез и даже не поредел. — Едем к Мельгунову. На день рождения.
Это был вираж по-Флоровски.
— Так день рождения вроде семь дней назад был.
— Восемь! Восемь дней рождения прошло! — обличающе скорректировал цифру Флоровский. — Ну я-то весь из себя в загранице. Но ты же здесь был…
Забелин смолчал — объяснять, что отношения с Мельгуновым прервались после того, как старик выставил его без объяснений из института, не хотелось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76