». Столпившиеся рядом вздымали кулаки, стараясь привлечь внимание прохожих. Но те продолжали идти непрерывным потоком, не останавливаясь и лишь чуть косясь на привычную картину, — у каждого были свои, куда более важные дела. Где-то среди снующего множества людей затерялась сейчас худенькая фигурка, несущая в себе какое-то внезапно обнаруженное, неведомое ему горе.
Максим вошел в зал совета с радостным, исполненным уверенности видом.
— Ну что, отцы командиры, будем из дерьма выбираться? — в предвкушении предстоящего выступления, едва войдя, поинтересовался он.
Но услышал его лишь сидевший в одиночестве у входа круглолицый, с тщательно разложенными по лысине волосками мужчина в вытертом вельветовом пиджаке. Мужчина внимательно разглядывал через лупу разложенные ветхие нотные листы — доктор наук Федор Олегович Шишаев был широко известен в искусствоведческих кругах: на досуге он писал либретто для старинных итальянских опер. В своем увлечении Шишаев продвинулся так далеко, что по воскресеньям вел специальную передачу на телевизионном канале «Культура».
— Максим Юрьевич! При женщинах-то! — не отрываясь от драгоценных страничек, посетовал он. И, не удержавшись, похвастался: — Друзья из Италии прислали. Вещь у нас просто неизвестная. Фантастика!
Что касается оберегаемых им женщин, они вместе с остальными членами ученого совета сгрудились в дальнем углу, где шло какое-то энергичное обсуждение.
— Да что ж он, не мужик? — непривычно возбужденно вопрошал возвышающийся над остальными могучий Григорий Яковлевич Пуринашвили — когда-то знаменитый ватерполист. — Это какое счастье для страны, что у нее президент — прошу прощения у дам — с членом. Наш мормудон и рад бы — а кроме собственной страны, никого другого э… не в состоянии.
— А я согласна с Григорием Яковлевичем! — боясь быть перебитой, выкрикнула кудрявая женщина, в фигуре которой угадывалось прежнее изящество, — заслуженный деятель науки Клавдия Васильевна Шергова. — Зажрались они, вот что я скажу. И это, помянете меня, точка отсчета их конца. Проблем у них настоящих нет, если всей страной уж с полгода обсуждают, имел он ее или не имел.
— Нет уж, давайте не передергивать! — потребовала раскрасневшаяся, задыхающаяся Анна Владимировна Галанина. Расползающаяся талия ее была затянута тоненьким игривым пояском, и поэтому говорить она могла только короткими фразами. Судя по азарту, именно ее предыдущая реплика вызвала реакцию и Пуринашвили, и Шерговой. — С кем он там и что, — Анна Владимировна запунцовела с новой силой, — это не знаю. Но есть ложь под присягой. И тут происходящему иная цена. Нам пока недоступная.
— Что значит — недоступная? Кому? Вы на что намекаете?! — с удивительной остротой отреагировала Шергова.
— Что считала нужным, то и сказала. — В голосе Галаниной моментально пробудилось ответное раздражение.
— А право на частную жизнь уж и в расчет не принимаем? — желчно крикнули от окна. Судя по дребезжащему голосу, спорящие разбудили старейшего члена совета — Николая Павловича Станковича.
— Николай Павлович, господа, только не волнуйтесь, — не в первый раз напомнила находящаяся в гуще возбужденных мэтров науки и улыбающаяся навстречу приближающемуся Максиму Наташа Власова.
На сей раз страсти кипели по поводу романа Клинтона и Моники Левински.
— А, Максим! Ну-ка отчитайтесь! — азартно разглядел Флоровского согнувшийся от замучивших колик в почках доцент Рюмин. — Что в Белом доме говорят по этому поводу?
— Как раз только оттуда! Говорят, пора завязывать, а то в России из-за этого все ученые перессорились. Просто-таки стагнирует наука! — бодро отшутился Максим.
По укоризненному взгляду Наташи, по ставшими отчужденными лицам увидел, что шутка не принята, и оттого обозлился:
— Да что, в самом деле! Других проблем у нас нет? Есть!
— Именно! — поддержал входящий следом Юрий Игнатьевич Мельгунов. — И не какие-то там заокеанские… Прошу рассаживаться, коллеги! — а как раз от нас с вами зависящие. Как сделать, чтоб перестать существовать, а начать, будем говорить, жить. Для того и собрал вас.
И, демонстрируя значимость происходящего, Мельгунов не пошел в президиум, а уселся тут же, среди прочих, за огромным овальным столом, показав Максиму кресло справа от себя.
— Никого из не относящихся напрямую к сегодняшней повестке не пригласил, — разъяснил он, уловив несколько ищущих взглядов. — Здесь только те, кого знаю за соратников в прошлом и — как это теперь? Да! — компаньонов в будущем!
Он требовательно оглядел приосанившихся компаньонов.
— Такие вот времена, господа совет! Но, — он поколебался, показал, что колеблется, и с тем большей силой произнес, — как ни ненавистно нам существующее время, мы не можем допустить, чтоб дело всей жизни окончательно разрушили тупые, алчные люди, пришедшие к власти! Не им торговать достоянием России. А накопленные наши наработки — это без преувеличения — великое достояние. Надо развивать, надо поддерживать молодых.
— Костик Мишулин — очень талантливый у меня мальчик! — выкрикнула Шергова и, смущаясь неловкого молчания, закончила: — С квартирой бы помочь. Сманят ведь.
— Поможем, дай бог, — осадил ее Мельгунов. — Еще, глядишь, и тех, что разъехались, соберем. Только деньги нужны, чтоб все это поставить.
— Да уж! — вздохнул Пуринашвили. Заслуженный мастер спорта, доцент, автор нескольких изобретений, чей широкий грузинский стол был хлебосолен для всякого здесь сидящего, в последние годы тяжко, до сердечных приступов, переживал нахлынувшую нужду.
Закивали озабоченно остальные.
— Но и без хитрости теперь нельзя! — продолжил Мельгунов. — Знать надо досконально материю, в которую нас загнали. Чтоб воров этих не подпустить. Чтоб через законы, ими под себя писанные, их же и вокруг пальца обвести.
Он сделал паузу. «Да, знать бы», — читалось тоскливое на лицах членов совета.
— Есть среди нас такой человек! — значительно произнес Мельгунов, и все обратились на Максима.
— Давай! — подбодрил его Мельгунов. — Все начистоту — здесь чужих нет. Но чтоб не заумно.
— Есть не заумно! — И, подхватив на ходу чуть не забытую на столе папку, Максим пошел к трибуне, беспрерывно реагируя на бесконечные кивки и вопросы.
— И регламент. — Мельгунов снял с сухого запястья и значительно положил перед собой часы.
Взобравшись на трибуну, Максим огладил ладонью растрепавшиеся некстати вихры, оглядел сидящих — сморкающихся, подкашливающих, отирающих влажные губы, — как-то особенно стало видно, как разом постарели они — недоступные прежде вершители судеб научного молодняка. Снисходительные небожители, благосостояние которых казалось недостижимым верхом стремлений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Максим вошел в зал совета с радостным, исполненным уверенности видом.
— Ну что, отцы командиры, будем из дерьма выбираться? — в предвкушении предстоящего выступления, едва войдя, поинтересовался он.
Но услышал его лишь сидевший в одиночестве у входа круглолицый, с тщательно разложенными по лысине волосками мужчина в вытертом вельветовом пиджаке. Мужчина внимательно разглядывал через лупу разложенные ветхие нотные листы — доктор наук Федор Олегович Шишаев был широко известен в искусствоведческих кругах: на досуге он писал либретто для старинных итальянских опер. В своем увлечении Шишаев продвинулся так далеко, что по воскресеньям вел специальную передачу на телевизионном канале «Культура».
— Максим Юрьевич! При женщинах-то! — не отрываясь от драгоценных страничек, посетовал он. И, не удержавшись, похвастался: — Друзья из Италии прислали. Вещь у нас просто неизвестная. Фантастика!
Что касается оберегаемых им женщин, они вместе с остальными членами ученого совета сгрудились в дальнем углу, где шло какое-то энергичное обсуждение.
— Да что ж он, не мужик? — непривычно возбужденно вопрошал возвышающийся над остальными могучий Григорий Яковлевич Пуринашвили — когда-то знаменитый ватерполист. — Это какое счастье для страны, что у нее президент — прошу прощения у дам — с членом. Наш мормудон и рад бы — а кроме собственной страны, никого другого э… не в состоянии.
— А я согласна с Григорием Яковлевичем! — боясь быть перебитой, выкрикнула кудрявая женщина, в фигуре которой угадывалось прежнее изящество, — заслуженный деятель науки Клавдия Васильевна Шергова. — Зажрались они, вот что я скажу. И это, помянете меня, точка отсчета их конца. Проблем у них настоящих нет, если всей страной уж с полгода обсуждают, имел он ее или не имел.
— Нет уж, давайте не передергивать! — потребовала раскрасневшаяся, задыхающаяся Анна Владимировна Галанина. Расползающаяся талия ее была затянута тоненьким игривым пояском, и поэтому говорить она могла только короткими фразами. Судя по азарту, именно ее предыдущая реплика вызвала реакцию и Пуринашвили, и Шерговой. — С кем он там и что, — Анна Владимировна запунцовела с новой силой, — это не знаю. Но есть ложь под присягой. И тут происходящему иная цена. Нам пока недоступная.
— Что значит — недоступная? Кому? Вы на что намекаете?! — с удивительной остротой отреагировала Шергова.
— Что считала нужным, то и сказала. — В голосе Галаниной моментально пробудилось ответное раздражение.
— А право на частную жизнь уж и в расчет не принимаем? — желчно крикнули от окна. Судя по дребезжащему голосу, спорящие разбудили старейшего члена совета — Николая Павловича Станковича.
— Николай Павлович, господа, только не волнуйтесь, — не в первый раз напомнила находящаяся в гуще возбужденных мэтров науки и улыбающаяся навстречу приближающемуся Максиму Наташа Власова.
На сей раз страсти кипели по поводу романа Клинтона и Моники Левински.
— А, Максим! Ну-ка отчитайтесь! — азартно разглядел Флоровского согнувшийся от замучивших колик в почках доцент Рюмин. — Что в Белом доме говорят по этому поводу?
— Как раз только оттуда! Говорят, пора завязывать, а то в России из-за этого все ученые перессорились. Просто-таки стагнирует наука! — бодро отшутился Максим.
По укоризненному взгляду Наташи, по ставшими отчужденными лицам увидел, что шутка не принята, и оттого обозлился:
— Да что, в самом деле! Других проблем у нас нет? Есть!
— Именно! — поддержал входящий следом Юрий Игнатьевич Мельгунов. — И не какие-то там заокеанские… Прошу рассаживаться, коллеги! — а как раз от нас с вами зависящие. Как сделать, чтоб перестать существовать, а начать, будем говорить, жить. Для того и собрал вас.
И, демонстрируя значимость происходящего, Мельгунов не пошел в президиум, а уселся тут же, среди прочих, за огромным овальным столом, показав Максиму кресло справа от себя.
— Никого из не относящихся напрямую к сегодняшней повестке не пригласил, — разъяснил он, уловив несколько ищущих взглядов. — Здесь только те, кого знаю за соратников в прошлом и — как это теперь? Да! — компаньонов в будущем!
Он требовательно оглядел приосанившихся компаньонов.
— Такие вот времена, господа совет! Но, — он поколебался, показал, что колеблется, и с тем большей силой произнес, — как ни ненавистно нам существующее время, мы не можем допустить, чтоб дело всей жизни окончательно разрушили тупые, алчные люди, пришедшие к власти! Не им торговать достоянием России. А накопленные наши наработки — это без преувеличения — великое достояние. Надо развивать, надо поддерживать молодых.
— Костик Мишулин — очень талантливый у меня мальчик! — выкрикнула Шергова и, смущаясь неловкого молчания, закончила: — С квартирой бы помочь. Сманят ведь.
— Поможем, дай бог, — осадил ее Мельгунов. — Еще, глядишь, и тех, что разъехались, соберем. Только деньги нужны, чтоб все это поставить.
— Да уж! — вздохнул Пуринашвили. Заслуженный мастер спорта, доцент, автор нескольких изобретений, чей широкий грузинский стол был хлебосолен для всякого здесь сидящего, в последние годы тяжко, до сердечных приступов, переживал нахлынувшую нужду.
Закивали озабоченно остальные.
— Но и без хитрости теперь нельзя! — продолжил Мельгунов. — Знать надо досконально материю, в которую нас загнали. Чтоб воров этих не подпустить. Чтоб через законы, ими под себя писанные, их же и вокруг пальца обвести.
Он сделал паузу. «Да, знать бы», — читалось тоскливое на лицах членов совета.
— Есть среди нас такой человек! — значительно произнес Мельгунов, и все обратились на Максима.
— Давай! — подбодрил его Мельгунов. — Все начистоту — здесь чужих нет. Но чтоб не заумно.
— Есть не заумно! — И, подхватив на ходу чуть не забытую на столе папку, Максим пошел к трибуне, беспрерывно реагируя на бесконечные кивки и вопросы.
— И регламент. — Мельгунов снял с сухого запястья и значительно положил перед собой часы.
Взобравшись на трибуну, Максим огладил ладонью растрепавшиеся некстати вихры, оглядел сидящих — сморкающихся, подкашливающих, отирающих влажные губы, — как-то особенно стало видно, как разом постарели они — недоступные прежде вершители судеб научного молодняка. Снисходительные небожители, благосостояние которых казалось недостижимым верхом стремлений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76