- Не видел я казни, - горестно признался последний из Окинфовых, продолжая неподвижно лежать на лавке, - Как только вывели князя Константина - босиком, в простой рваной рубахе, избитого, - я испугался и сразу ушел. Я вообще- трус.
- Но не всегда же ты был таким трусом? - возразила я. - Князь Михаил рассказывал, что, когда вы с братьями и отцом гостили в Киршаге, ты в очень смелые проделки пускался.
Даже отчаянные. Переплыл, например, на спор в штормовую погоду какую-то бухточку на совсем маленькой лодке.
- Нашу гривну не надеваю? - спросил Яков медленно, как будто только что услышал мой вопрос, про который я уже и сама успела забыть. - Платею? Но надеть ее - это значит княжить. А какой из меня князь?.. Юрий - это был бы князь. Или хоть Иван. А меня даже волхвам не показывали, когда на княжение гадали. Не примет она меня. Придушит.
- Да почему ж обязательно придушит? Вот Михаил тоже младшим сыном был, а его же Витвина приняла!
- На лодке в шторм - это нехитрое дело… - задумчиво перебил меня Яков.
Вот и поговори с ним, когда ответ получаешь через пять минут после вопроса!
- Чего бояться плыть, если все равно умирать, - продолжал гнуть свою линию последний из Окинфовых. - За себя я никогда не боялся. Я трус, когда других людей касается. Даже голутвенных. Даже антов. Надо закричать на него, а я боюсь. Плеткой приложить - тем более страшусь… А так жить нельзя. И княжить - тем более нельзя. Так только разоришь свое княжество… А за себя?.. Разве ж может быть за себя страшно, когда смерть - вот она, всегда рядом. Сейчас ты есть, а все равно как и нет тебя. Потому что завтра все равно тебя не будет - век человеческий столь краткосрочен…
- Ну, раз не боишься за себя, так встань, пойди, помоги Зиновию! Полазай в пепле, в развалинах, поищи его гривну. Раз ты такой бесстрашный!
- Вы - добрая. Потому мне про Витвину Михаила и напоминаете, - как ни в чем не бывало сообщил Яков. - Но я - то знаю, что Михаил - это одно. А я - совсем другое. Я княжить все равно не смогу.
- Но ведь ты и не пробовал. Когда княжишь, не обязательно ведь кричать и плеткой махать. Мне кажется, что главное все-таки любить своих людей, думать о них, тогда, глядишь…
- А и правда, встану вот и пойду по пепелищу. Может, провалюсь куда-нибудь. Да и сгорю там. Или задохнусь. Все лучше, чем вам с Михаилом досаждать…
- Опять глупость надумал! Ничего ты нам не досаждаешь. Мне, например, ты даже нравишься. Тем, что ты других обидеть боишься, и тем, что бесстрашный от глупости своей. Даже ворчание твое про смерть нравится - так после этого жить хочется! Тебе назло!
- И как я сам до этого не додумался? - внимательно выслушав меня, проговорил Яков. - Я ведь не пробовал ее надевать. А надо попробовать. Вдруг Платея меня все-таки придушит? Тогда все и прекратится!
Он решительно поднялся, но, сделав шаг в направлении лавки, где на чистой салфетке лежала его родовая гривна, покачнулся и чуть не упал.
Я вскочила, поддержала его за руку. Он с удивлением воззрился на мои пальцы на своем предплечье, но потом пожал плечами - а не все ли равно? Какая разница? Все равно после смерти ничего уже не будет иметь значения!
И, переждав головокружение, Яков доплелся до лавки, сел. Взял гривну. Некоторое время пристально вглядывался в ее змеистое серебрение у себя на ладони.
Мне даже не по себе стало: а ежели она и вправду придушит его?
Но возражать уже было поздно. Мягким, ласковым движением Окинфов накинул легкую ленточку Платеи себе на шею. И прикрыл глаза, ожидая неизбежной кончины.
То, что последовало дальше, мне уже было знакомо по опыту общения с Филуманой. В шатре раздался едва слышный звон, по всей поверхности Платеи заискрились витые разряды молний, расслабленная петля гривны стала стремительно ужиматься, охватывая тугим кольцом тощую шею Якова. И - как и при моей встрече с Филуманой - никакого удушения не произошло. Платея замерла на новом князе Окинфове, как будто на нем всегда была.
И так мне радостно за милого Якова стало! Он еще сидел, ожидая продолжения, а я уже подошла, подняла его лицо с закрытыми глазами и поцеловала в твердый лоб. И сказала весело: - Вот тебе!
- Что здесь еще за нежности творятся? Пригибая голову, чтоб не удариться о поперечную балку, в шатер входил Михаил.
- Познакомься, - смеясь, проговорила я. - Угнанский князь Яков Лексеич Окинфов!
- А я вам, правда, нравлюсь? - как всегда невпопад поинтересовался новый князь, удивленно распахнув свои зелено-голубые глаза.
- Конечно, правда! -легко согласилась я и в доказательство еще раз поцеловала его лоб. - Ой, - испуганно произнес он и потер нос. И объяснил, показывая на полоску Филуманы на моей шее: - Горячая!
Я потрогала ее пальцем и тоже ойкнула - внешняя сторона моей гривны заметно нагрелась. Не докрасна, конечно, но уж гораздо выше комнатной температуры. А на внутренней стороне, которой она прилегала к моей коже, никаких температурных перепадов не происходило.
- Это потому, что т&перь ты - почти что крестная мать нашего новорожденного князя, - объяснил Михаил, стоя у входа. - Между вашими гривнами возникло какое-то сродство.
- И что нам это даст? - восхитилась я. - Никогда еще не была в роли крестной матери!
- А кто его знает… - неопределенно пожал плечами Михаил. - С гривнами всегда все непросто. Может, как-нибудь проявится. Может, и нет. Лучше скажи: ты теперь только крестных детей целуешь или и мужу что-нибудь достанется?
- Достанется, обязательно! - заверила я, бросаясь налего с объятиями.
- Ух ты! - вздрогнул он.
- Что случилось? - отстранилась я.
- Горячая, - указывая на Филуману, сообщил Михаил. И мы вдвоем расхохотались.
- А почему она горячая? - спросил Яков, с интересом глядя на нас.
Он почти совпал по фазе с реальным миром. Если не обращать внимания на то, что ответ на этот вопрос уже прозвучал несколько минут назад.
Когда же мы с Михаилом прервали наш продолжительный поцелуй, Яков со вздохом сообщил: - А гривны князей Фелинских нет в Вышеграде.
* * *
- И откуда он это может знать? - раздраженно пробурчал Зиновий, входя в шатер вслед за Михаилом.
- Сам спроси, - предложил тот, указывая на Якова, который настороженно глядел снизу вверх на вошедших.
Зиновий заметил на шее у новоявленного князя Окинфова гривну, едва не заскрипел зубами от ярости, но усилием воли взял себя в руки и почти ровным голосом задал ему свой вопрос: - Ну и откуда знаешь?
- Я тебя расстроил? - горько вздохнул Яков.
- Ты его еще не расстроил, - заметила я Якову. - Ведь ты еще не ответил на его вопрос, а значит, он и не успел расстроиться.
Дело в том, что Яков своими репликами несколько предвосхищал события, пытаясь обсуждать то, что еще даже им самим не было произнесено. Это тоже затрудняло общение - как и его предыдущая медлительность, но я надеялась, что постепенно он войдет в нормальный ритм, вполне соответствующий скорости окружающего мира.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154