У нас уже и плугов-то нет, землю пахать нечем.
— Неужели? — не смог скрыть удивления писатель.
— Да. Два года ни одного лемеха не получили, — подтвердил хозяин.— Паши как хочешь. Два дня люди пашут, третий лемех приваривают.
— Где же выход?
Агроном мрачно пожал плечами.
— Выход в суковатке, в бороне деревянной,— усмехнулся он наконец.— Это у нас местный резерв. Кол еловый с сучком прицепим к трактору, ну и соскребет что-нибудь.
— В конце концов и руду болотную плавить придется,— сказал Ра.— Около мастерской поставите печку — и за дело!
— Это нашему находчивому народу раз плюнуть! — засмеялся Ээрик.— Вой из общества охраны природы уже поставили одну такую.
— Выход, значит, в сон-траве да дедовской сохе,— подытожил писатель.
Появились Алар и Пилле. Мальчик еще за воротами соскочил с седла. Пилле молнией промчалась мимо него и, пылая лицом, крикнула:
— Ездили смотреть! Одиннадцать костров с горки видать!
Появившийся вслед за сестрой Алар поставил велосипед
к стене и подтверил:
— Так много костров еще никогда не видывал!
— Было время, больше сорока насчитывали,— тихо сказал Йоханнес. — В тридцать восьмом году даже за полсотни было. Пока солнце не сядет, костры не зажигали. Отец еще говорил: «День к богу в горницу, можно и костер запаливать».
«Как странно,— подумал Ра.— Ч1го же это могло значить? Что день ушел к богу? Или сам стал богом? Ведь считали же тогда солнце богом, равным среди равных, с сияющей короной на голове...»
Он заметил, что Ээрик тоже задумался. Взглянув на агронома, он вдруг увидел, что тот потихоньку клонится вбок со скамейки. Ра хотел броситься на помощь, но движения его оказались замедленными, как часто бывает с человеком, который видит падение чего-то хрупкого и не может сделать резкого, как это требуется, движения. Ээрик опередил его — уснул обхватить отца, прежде чем тот потерял равновесие. Так и повис агроном в тот июньский вечер у старшего сына на руках, обмякший и тяжелый, в песочно-желтой рубашке фабрики «Сангар», задравшейся на спине, с закрытыми глазами, побелевший, будто и не пришел только что из бани, разгоряченный и раскрасневшийся.
— Папа! Что с тобой? — в испуге крикнул Алар.
И было только слышно, как звенит в воздухе комар, долго и кровожадно.
— «Скорую помощь»! — приказал Ээрик, не глядя на брата.— Скорей! Как только можно!
Алар со всех ног бросился к телефону.
Было облачно. Ра вышел за ворота. От недавнего дождя все благоухало в природе. Что пахло и где, трудно было сказать, пахло все вокруг.
Айя уехала с мужем в больницу и еще не вернулась. Только что была там с дочкой, и вот опять удар судьбы.
Мари осталась за хозяйку. Алар, потрясенный вниманием, которое ему теперь оказывала девушка старшего брата, готов был в лепешку разбиться, когда та спрашивала у него о чем- нибудь. Ра слышал, как за оградой на лужке он учил молодую хозяйку доить корову. Мари, девушка городская, боялась рогатого животного. Мальчик важно поучал, будто имел дело с маленькой Пилле:
— Главное, не бойся! Ничего она тебе не сделает. Корова животное спокойное, мирное. Обижать никого не собирается.
— А рога! — боязливо говорила Мари.— Вон она как косо на меня поглядела.
Алар только усмехался:
— Не боднет. Это она мух отгоняет. Главное, с ней подружиться надо. Иди сюда, садись на скамеечку! Подойник зажми коленями. У нас и автодоилка есть, да учиться-то надо вручную.
С опаской девушка уселась под корову.
— Да с чего ты ее боишься! На работу пойдете с Ээриком, придется вам скотину держать, вот умение-то и пригодится! — рассудил мальчик и поставил подойник в мягкую траву.— Я ее за хвост подержу, а то она мух гоняет, еще по глазу хлестнет. Это первое дело, а молоко хоть в рукав пусть идет. Я тебя научу доить!
«Да, любить и за коровой ходить,— подумал писатель, выковыривая подошвой камень из земли.— Только сбросить бы груз с плеч и начать все сначала!» Сначала?
Усмехнувшись собственным словам, он побрел дальше. Не хотелось ему начинать все сначала. Не хотел он и ношу с плеч сбрасывать. Он хотел лишь набраться сил, чтобы нести ее дальше.
Дальше, а потом назад, по дороге, заросшей подорожником, ромашкой и спорышем.
Сзади тихим ходом подъезжала машина. Он обернулся.
Это Ээрик.
Из ворот навстречу брату бросилась Пилле.
— А мама где? — протянула она. — Хочу, чтобы мама вернулась.
— Мама в городе осталась, у папы, — ответил Ээрик.
— А почему не приехала? — захныкала девочка.
— Там папе она нужней,—ответил Ээрик.
Со двора послышался горький плач. И Айн тоже бросился брату навстречу, но запнулся за плитку на дорожке, растянулся и заревел — больше от жалости к себе, чем от боли.
— Иди к Айну, успокой его,— Ээрик погладил Пилле по голове.
— Ну как? — спросил опечаленный Ра, когда девочка отошла.
— Будем ждать. Будем надеяться,— коротко ответил студент.
Сон Ра:
Отец стоял на большой куче мусора — дома, за господским парком, за массивным, красного кирпича батрацким домом, где у каждой семьи была комнатушка с плитой, поделенная ширмами на несколько частей. На самом деле там должен был виднеться бывший господский дом, двухэтажный, оштукатуренный, с ослепительно белыми стенами, в котором с осени тысяча девятьсот двадцатого года помещалась школа; дирекция совхоза была рядом, в бывшем доме управляющего. Когда Ра обернулся, вместо господского дома он увидел огромный муравейник, из которого, подобно дулу пулемета, торчала толстая водопроводная труба.
— Теперь земля моя! Сирень тут посажу! — радовался отец.
Ра заметил, что на нем синие джинсы, а пиджак — от костюма из английской шерсти, купленного у Мярта Янеса, тот самый, в котором он снялся для фотографии, столько лет провисевшей в правлении на Доске почета. Отец засмеялся. Слишком громко, пожалуй, для такого человека, каким он был,— неулыбчивого и подозрительного. Вдруг смех его пресекся, лицо опечалилось, глаза сощурились, в руках у него оказалось проволочное лассо; он накинул лассо на сына и стал, кряхтя, подтягивать к себе:
— Ну и крепкий же у тебя корень!
Этот сон напомнил Ра один давний осенний вечер. Уже смеркалось. Отец вернулся с поля, весь в грязи, вымотанный
погрузкой тяжелых, забитых глиной ящиков с картошкой. Он сел на скамейку возле порога, стянул облепленные тяжелой глиной кирзовые сапоги.
— Всю жизнь у кого-то в подчиненных! — в сердцах сказал он.— Будь хоть в какое время, хоть какая власть! Вот не заболей я тифом в девятнадцатом году, послали бы меня на фронт, потом вышел бы на поселение, землю бы получил...
Он с завистью оглядел окруженные живой еловой изгородью хутора новопоселенцев, вставшие прямо посреди бывших господских полей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
— Неужели? — не смог скрыть удивления писатель.
— Да. Два года ни одного лемеха не получили, — подтвердил хозяин.— Паши как хочешь. Два дня люди пашут, третий лемех приваривают.
— Где же выход?
Агроном мрачно пожал плечами.
— Выход в суковатке, в бороне деревянной,— усмехнулся он наконец.— Это у нас местный резерв. Кол еловый с сучком прицепим к трактору, ну и соскребет что-нибудь.
— В конце концов и руду болотную плавить придется,— сказал Ра.— Около мастерской поставите печку — и за дело!
— Это нашему находчивому народу раз плюнуть! — засмеялся Ээрик.— Вой из общества охраны природы уже поставили одну такую.
— Выход, значит, в сон-траве да дедовской сохе,— подытожил писатель.
Появились Алар и Пилле. Мальчик еще за воротами соскочил с седла. Пилле молнией промчалась мимо него и, пылая лицом, крикнула:
— Ездили смотреть! Одиннадцать костров с горки видать!
Появившийся вслед за сестрой Алар поставил велосипед
к стене и подтверил:
— Так много костров еще никогда не видывал!
— Было время, больше сорока насчитывали,— тихо сказал Йоханнес. — В тридцать восьмом году даже за полсотни было. Пока солнце не сядет, костры не зажигали. Отец еще говорил: «День к богу в горницу, можно и костер запаливать».
«Как странно,— подумал Ра.— Ч1го же это могло значить? Что день ушел к богу? Или сам стал богом? Ведь считали же тогда солнце богом, равным среди равных, с сияющей короной на голове...»
Он заметил, что Ээрик тоже задумался. Взглянув на агронома, он вдруг увидел, что тот потихоньку клонится вбок со скамейки. Ра хотел броситься на помощь, но движения его оказались замедленными, как часто бывает с человеком, который видит падение чего-то хрупкого и не может сделать резкого, как это требуется, движения. Ээрик опередил его — уснул обхватить отца, прежде чем тот потерял равновесие. Так и повис агроном в тот июньский вечер у старшего сына на руках, обмякший и тяжелый, в песочно-желтой рубашке фабрики «Сангар», задравшейся на спине, с закрытыми глазами, побелевший, будто и не пришел только что из бани, разгоряченный и раскрасневшийся.
— Папа! Что с тобой? — в испуге крикнул Алар.
И было только слышно, как звенит в воздухе комар, долго и кровожадно.
— «Скорую помощь»! — приказал Ээрик, не глядя на брата.— Скорей! Как только можно!
Алар со всех ног бросился к телефону.
Было облачно. Ра вышел за ворота. От недавнего дождя все благоухало в природе. Что пахло и где, трудно было сказать, пахло все вокруг.
Айя уехала с мужем в больницу и еще не вернулась. Только что была там с дочкой, и вот опять удар судьбы.
Мари осталась за хозяйку. Алар, потрясенный вниманием, которое ему теперь оказывала девушка старшего брата, готов был в лепешку разбиться, когда та спрашивала у него о чем- нибудь. Ра слышал, как за оградой на лужке он учил молодую хозяйку доить корову. Мари, девушка городская, боялась рогатого животного. Мальчик важно поучал, будто имел дело с маленькой Пилле:
— Главное, не бойся! Ничего она тебе не сделает. Корова животное спокойное, мирное. Обижать никого не собирается.
— А рога! — боязливо говорила Мари.— Вон она как косо на меня поглядела.
Алар только усмехался:
— Не боднет. Это она мух отгоняет. Главное, с ней подружиться надо. Иди сюда, садись на скамеечку! Подойник зажми коленями. У нас и автодоилка есть, да учиться-то надо вручную.
С опаской девушка уселась под корову.
— Да с чего ты ее боишься! На работу пойдете с Ээриком, придется вам скотину держать, вот умение-то и пригодится! — рассудил мальчик и поставил подойник в мягкую траву.— Я ее за хвост подержу, а то она мух гоняет, еще по глазу хлестнет. Это первое дело, а молоко хоть в рукав пусть идет. Я тебя научу доить!
«Да, любить и за коровой ходить,— подумал писатель, выковыривая подошвой камень из земли.— Только сбросить бы груз с плеч и начать все сначала!» Сначала?
Усмехнувшись собственным словам, он побрел дальше. Не хотелось ему начинать все сначала. Не хотел он и ношу с плеч сбрасывать. Он хотел лишь набраться сил, чтобы нести ее дальше.
Дальше, а потом назад, по дороге, заросшей подорожником, ромашкой и спорышем.
Сзади тихим ходом подъезжала машина. Он обернулся.
Это Ээрик.
Из ворот навстречу брату бросилась Пилле.
— А мама где? — протянула она. — Хочу, чтобы мама вернулась.
— Мама в городе осталась, у папы, — ответил Ээрик.
— А почему не приехала? — захныкала девочка.
— Там папе она нужней,—ответил Ээрик.
Со двора послышался горький плач. И Айн тоже бросился брату навстречу, но запнулся за плитку на дорожке, растянулся и заревел — больше от жалости к себе, чем от боли.
— Иди к Айну, успокой его,— Ээрик погладил Пилле по голове.
— Ну как? — спросил опечаленный Ра, когда девочка отошла.
— Будем ждать. Будем надеяться,— коротко ответил студент.
Сон Ра:
Отец стоял на большой куче мусора — дома, за господским парком, за массивным, красного кирпича батрацким домом, где у каждой семьи была комнатушка с плитой, поделенная ширмами на несколько частей. На самом деле там должен был виднеться бывший господский дом, двухэтажный, оштукатуренный, с ослепительно белыми стенами, в котором с осени тысяча девятьсот двадцатого года помещалась школа; дирекция совхоза была рядом, в бывшем доме управляющего. Когда Ра обернулся, вместо господского дома он увидел огромный муравейник, из которого, подобно дулу пулемета, торчала толстая водопроводная труба.
— Теперь земля моя! Сирень тут посажу! — радовался отец.
Ра заметил, что на нем синие джинсы, а пиджак — от костюма из английской шерсти, купленного у Мярта Янеса, тот самый, в котором он снялся для фотографии, столько лет провисевшей в правлении на Доске почета. Отец засмеялся. Слишком громко, пожалуй, для такого человека, каким он был,— неулыбчивого и подозрительного. Вдруг смех его пресекся, лицо опечалилось, глаза сощурились, в руках у него оказалось проволочное лассо; он накинул лассо на сына и стал, кряхтя, подтягивать к себе:
— Ну и крепкий же у тебя корень!
Этот сон напомнил Ра один давний осенний вечер. Уже смеркалось. Отец вернулся с поля, весь в грязи, вымотанный
погрузкой тяжелых, забитых глиной ящиков с картошкой. Он сел на скамейку возле порога, стянул облепленные тяжелой глиной кирзовые сапоги.
— Всю жизнь у кого-то в подчиненных! — в сердцах сказал он.— Будь хоть в какое время, хоть какая власть! Вот не заболей я тифом в девятнадцатом году, послали бы меня на фронт, потом вышел бы на поселение, землю бы получил...
Он с завистью оглядел окруженные живой еловой изгородью хутора новопоселенцев, вставшие прямо посреди бывших господских полей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40