— Она едва не кинулась на противницу с кулаками, если бы бдительный зоотехник снова не встал между ними. Клокоча злобой, Хельге уставилась на зоотехника, будто привидение увидела, шумно перевела дух и с пылающим лицом, сверкая глазами, продолжала: — Какое тут примирение! Моей группы молоко на других записывают, вот провалиться мне на этом самом месте! Я не отступлюсь, прошу товарищеский суд и конфликтную комиссию, если образуют такую, все досконально расследовать. Уж как я за группой хожу, делаю все возможное, а в первом квартале у меня на одиннадцать килограммов меньше, чем у Майре Мартин! Неверно это, не может быть! У нее животные грязные, не ухаживает, нет, невозможно такое! Такой результат — обман один, ложь!
— Первое место из рук уходит, — тихо сказал Йоханнес.
Но эти спокойные слова только подлили масла в огонь.
Многоопытный зоотехник на этот раз запоздал. Хельге Тыниссаар набросилась на Майре Мартин, вцепилась в лицо, стала рвать платье. Все это произошло мгновенно, с дикой
злобой и, прежде чем люди успели сообразить, что случилось, и что-то предпринять, Хельге Тыниссаар разорвала платье противницы в клочки.
— Я тебе, гадина, покажу! — шипела она.— Шлюха чертова! Мужа отняла, теперь первое место хочешь отнять!
Зоотехник и два подоспевших тракториста растащили их. Хельге вырывалась, пиналась ногами. Один удар пришелся старшему, с седой головой, прямо в пах. Тот только охнул, отпустил ее и повалился на стул. Майре Мартин в разодранном, болтающемся на ней лохмотьями платье, уперев руки в бока, стояла перед судейским столом.
Картину дополнил злорадный смех Калыо Тыниссаара:
— Прямо как в кино, слышь!
— Чего смеешься, скотина! — крикнула Хельге. Она пыталась вырваться из рук мужчин, старавшихся усадить ее на место.— Всю жизнь один позор от тебя терпела! Им, мужикам, ничего не надо, только бы в кусты затащить. И всегда такой был, я еще молодая была, только из техникума, что понимала? А этот сразу пить, беспутничать, перед людьми меня позорить. Будто я дрянь какая... О, я-то помню, что ты вытворял, когда на курсы поехал! Приволок оттуда грымзу старую, на десять лет старше себя, беззубую, мне решил показать, гляди, мол, я все могу: у самого жена молодая, красивая, а я что хочу, то и ворочу, попробуй мне кто слово сказать! Да мало вам здесь, вы в Тарту подались, по всем кабакам, мне потом все передали, не хуже радио. И все это я терпела!
— Сама за мной бегала, слышь! Сама на шею вешалась!
— Давайте все учитывать, все! Раз уж меня упрекаете, я такая да растакая, давайте уж все говорить, без утайки! Я свою всю жизнь могу рассказать, мне стыдиться нечего. Я по правилам живу, с малых лет работаю. Всех детей могу сюда привести, я по детдомам их не распихивала. Трудиться всех обучила. Попробуй они у меня что не сделать, сразу по шеям получат, они все должны уметь, уж лодырями они у меня не вырастут, они все должны уметь, всему обучиться — в поле работать, за скотом ходить, дом в порядке держать. Вот недавно из армии к празднику было письмо, благодарят родителей, что воспитали хорошего воина...
Доярка остановилась, чтобы перевести дух. Мгновенно воспользовавшись этим, агроном решительно заявил:
— Картина ясна. Суд удаляется для принятия решения.
Он собрал бумаги в папку, сунул ее под мышку, встал.
Пропустил заседателей и секретаршу впереди себя и аккуратно, по-хозяйски закрыл за собой дверь.
В переполненном зале было жарко.
Директор вышел на двор, на свежий воздух.
Усталые, истратившие себя люди. Жизнь без звезды, без поэзии. Жизнь, где все ценное снято, как сливки с молока. Осталась одна сыворотка. Не жизнь, а обрат.
У Ра болезненно закололо в сердце. Слишком много он повидал такой жизни или почти такой.
Вражда против жизни. Вражда и неблагодарность.
Какая-то женщина с добрым, приветливым лицом поднялась рядом с ним с кресла. Сидевшая рядом подобрала ноги, чтобы пропустить ее, сказав:
— Вильма, куда бежишь, погоди, решение объявят.
— Не могу. Осталась бы, да дома корова вот-вот отелится.
— По утрам обычно телятся...
— Не знаю, у коровы такой был вид, к вечеру как раз надо ждать.
— Я останусь, послушаю.
Появился суд. Народ с шумом поднялся.
Решение:
«Просить дирекцию совхоза перевести Хельге Тыниссаар на другую ферму, а если это невозможно, перевести из доярок на другую работу».
— Не надо нам ее! — крикнула из зала бригадир со второй фермы. — У нас тихо, спокойно...
— Нет правды нигде! — крикнула Хельге Тыниссаар.
Зоотехник бдительно вытянулся, посмотрев в сторону
Майре Мартин, которой он дал, чтобы прикрыться, свой пестрый, серый с белым, шарф.
— А кто детей кормить будет, если на дешевую работу пойду? Отец все деньги с потаскухами пропивает. Нет, видать, правды на земле. А кормов попросит — так ей ведрами! — крикнула Хельге Тыниссаар. Злобная, странно спокойная усмешка пробежала по ее измученному лицу.— Ну ладно! Я сама правду найду! Я еще вам покажу!
Ра заметил, как дрожь пробрала зоотехника от этих слов.
Йоханнес посмотрел на часы:
— Айгар отвезет людей прямо на ферму.
Во время ужина в кухню ворвался Алар.
— С фермы звонили Хельге Тыниссаар Майре Мартин сожгла бензином окатила из канистры и подожгла спичкой! — выпалил он единым духом.
— Что?.. Бензином?..— охнул, побледнев, агроном.
Часть третья
ЛЕКАРСТВО ОТ ПЕЧАЛИ
— Папа, а как представить, какая она, бесконечность? Почему говорят: тьма? Потому что она не кончается никогда, всю жизнь считать придется? Бесконечность — это и есть тьма? — спросил однажды Юри.
Опять начался этот ежевечерний бой.
Бытие показалось вдруг излишним, звало освободиться, избавиться от всего. Почему ты еще здесь, почему не рядом с предками, с сыном? — спрашивали у него стол, окно и хмурое, облачное майское небо.
Свет узкой полосой сошелся к тисовым саженцам, которые посадил в саду Йоханнес на радость семье и будущим поколениям.
Дух восставал против вечера; мысли снова были заняты воображаемой стеной, которую он должен был воздвигнуть в себе. Не бояться вечера. Не бояться его красок и звуков, с ужасающим равнодушием встающих из бездны, как неопровержимые свидетельства гибели всего земного. Не бояться, потому что вечер все равно неизбежен, прихода его не остановишь. Зачем бояться того, над чем никакие силы не властны.
Кто не боится, тот свободен.
Он застыл на месте. Нога повисла в воздухе. Одной рукой схватился за спинку стула, другой уперся в край стола.
Дальше он пойдет только вместе с ними!
Пальцы побелели от напряжения.
Но что меня все-таки держит здесь?
Надежда. То, что надежда все-таки возможна.
В утреннем сумраке, разбуженный птичьей песней, он почувствовал, как больно сжалось сердце:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
— Первое место из рук уходит, — тихо сказал Йоханнес.
Но эти спокойные слова только подлили масла в огонь.
Многоопытный зоотехник на этот раз запоздал. Хельге Тыниссаар набросилась на Майре Мартин, вцепилась в лицо, стала рвать платье. Все это произошло мгновенно, с дикой
злобой и, прежде чем люди успели сообразить, что случилось, и что-то предпринять, Хельге Тыниссаар разорвала платье противницы в клочки.
— Я тебе, гадина, покажу! — шипела она.— Шлюха чертова! Мужа отняла, теперь первое место хочешь отнять!
Зоотехник и два подоспевших тракториста растащили их. Хельге вырывалась, пиналась ногами. Один удар пришелся старшему, с седой головой, прямо в пах. Тот только охнул, отпустил ее и повалился на стул. Майре Мартин в разодранном, болтающемся на ней лохмотьями платье, уперев руки в бока, стояла перед судейским столом.
Картину дополнил злорадный смех Калыо Тыниссаара:
— Прямо как в кино, слышь!
— Чего смеешься, скотина! — крикнула Хельге. Она пыталась вырваться из рук мужчин, старавшихся усадить ее на место.— Всю жизнь один позор от тебя терпела! Им, мужикам, ничего не надо, только бы в кусты затащить. И всегда такой был, я еще молодая была, только из техникума, что понимала? А этот сразу пить, беспутничать, перед людьми меня позорить. Будто я дрянь какая... О, я-то помню, что ты вытворял, когда на курсы поехал! Приволок оттуда грымзу старую, на десять лет старше себя, беззубую, мне решил показать, гляди, мол, я все могу: у самого жена молодая, красивая, а я что хочу, то и ворочу, попробуй мне кто слово сказать! Да мало вам здесь, вы в Тарту подались, по всем кабакам, мне потом все передали, не хуже радио. И все это я терпела!
— Сама за мной бегала, слышь! Сама на шею вешалась!
— Давайте все учитывать, все! Раз уж меня упрекаете, я такая да растакая, давайте уж все говорить, без утайки! Я свою всю жизнь могу рассказать, мне стыдиться нечего. Я по правилам живу, с малых лет работаю. Всех детей могу сюда привести, я по детдомам их не распихивала. Трудиться всех обучила. Попробуй они у меня что не сделать, сразу по шеям получат, они все должны уметь, уж лодырями они у меня не вырастут, они все должны уметь, всему обучиться — в поле работать, за скотом ходить, дом в порядке держать. Вот недавно из армии к празднику было письмо, благодарят родителей, что воспитали хорошего воина...
Доярка остановилась, чтобы перевести дух. Мгновенно воспользовавшись этим, агроном решительно заявил:
— Картина ясна. Суд удаляется для принятия решения.
Он собрал бумаги в папку, сунул ее под мышку, встал.
Пропустил заседателей и секретаршу впереди себя и аккуратно, по-хозяйски закрыл за собой дверь.
В переполненном зале было жарко.
Директор вышел на двор, на свежий воздух.
Усталые, истратившие себя люди. Жизнь без звезды, без поэзии. Жизнь, где все ценное снято, как сливки с молока. Осталась одна сыворотка. Не жизнь, а обрат.
У Ра болезненно закололо в сердце. Слишком много он повидал такой жизни или почти такой.
Вражда против жизни. Вражда и неблагодарность.
Какая-то женщина с добрым, приветливым лицом поднялась рядом с ним с кресла. Сидевшая рядом подобрала ноги, чтобы пропустить ее, сказав:
— Вильма, куда бежишь, погоди, решение объявят.
— Не могу. Осталась бы, да дома корова вот-вот отелится.
— По утрам обычно телятся...
— Не знаю, у коровы такой был вид, к вечеру как раз надо ждать.
— Я останусь, послушаю.
Появился суд. Народ с шумом поднялся.
Решение:
«Просить дирекцию совхоза перевести Хельге Тыниссаар на другую ферму, а если это невозможно, перевести из доярок на другую работу».
— Не надо нам ее! — крикнула из зала бригадир со второй фермы. — У нас тихо, спокойно...
— Нет правды нигде! — крикнула Хельге Тыниссаар.
Зоотехник бдительно вытянулся, посмотрев в сторону
Майре Мартин, которой он дал, чтобы прикрыться, свой пестрый, серый с белым, шарф.
— А кто детей кормить будет, если на дешевую работу пойду? Отец все деньги с потаскухами пропивает. Нет, видать, правды на земле. А кормов попросит — так ей ведрами! — крикнула Хельге Тыниссаар. Злобная, странно спокойная усмешка пробежала по ее измученному лицу.— Ну ладно! Я сама правду найду! Я еще вам покажу!
Ра заметил, как дрожь пробрала зоотехника от этих слов.
Йоханнес посмотрел на часы:
— Айгар отвезет людей прямо на ферму.
Во время ужина в кухню ворвался Алар.
— С фермы звонили Хельге Тыниссаар Майре Мартин сожгла бензином окатила из канистры и подожгла спичкой! — выпалил он единым духом.
— Что?.. Бензином?..— охнул, побледнев, агроном.
Часть третья
ЛЕКАРСТВО ОТ ПЕЧАЛИ
— Папа, а как представить, какая она, бесконечность? Почему говорят: тьма? Потому что она не кончается никогда, всю жизнь считать придется? Бесконечность — это и есть тьма? — спросил однажды Юри.
Опять начался этот ежевечерний бой.
Бытие показалось вдруг излишним, звало освободиться, избавиться от всего. Почему ты еще здесь, почему не рядом с предками, с сыном? — спрашивали у него стол, окно и хмурое, облачное майское небо.
Свет узкой полосой сошелся к тисовым саженцам, которые посадил в саду Йоханнес на радость семье и будущим поколениям.
Дух восставал против вечера; мысли снова были заняты воображаемой стеной, которую он должен был воздвигнуть в себе. Не бояться вечера. Не бояться его красок и звуков, с ужасающим равнодушием встающих из бездны, как неопровержимые свидетельства гибели всего земного. Не бояться, потому что вечер все равно неизбежен, прихода его не остановишь. Зачем бояться того, над чем никакие силы не властны.
Кто не боится, тот свободен.
Он застыл на месте. Нога повисла в воздухе. Одной рукой схватился за спинку стула, другой уперся в край стола.
Дальше он пойдет только вместе с ними!
Пальцы побелели от напряжения.
Но что меня все-таки держит здесь?
Надежда. То, что надежда все-таки возможна.
В утреннем сумраке, разбуженный птичьей песней, он почувствовал, как больно сжалось сердце:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40