— Алар запнулся.— А води еще меньше.
— Да, это верно.
— Они обратно в воду уходят.
— Как это?
— Утонувшие народы. Им придется опять с воды начинать.
— Ты потому так считаешь, что это народы водоплавающих птиц? — оторопел писатель.
— Не знаю... Только на суше они больше жить не могут.
— Почему же, по-твоему, не могут?
Алар встал с кушетки, знаком позвал Ра за собой и открыл дверцу в стене кухни, ведущую на чердак под крышу, которую писатель по своей рассеянности до сих пор не замечал.
— Там всякие вещи ненужные... Но и выбрасывать их нельзя.
Мальчик заколебался, по-детски угловатый и застенчивый. Затем показал на разобранный ткацкий станок, под которым виднелся какой-то ящик. Коричневая краска на нем облезла и облупилась.
— С этим сундучком мой прадедушка ходил на японскую войну,— объяснил Алар.— Замок не работал, я его починил, ничего особенного, только сильно заржавел.
Он стал вытаскивать ящик. Ра помог ему, приподняв раму ткацкого станка. Сундучок подвинулся, оставив за собой в песке глубокую борозду.
Мальчик отнес сундучок на кухню, поставил на два составленных табурета и сказал:
— Идите сюда на свет! — а сам пошел за ключом в по
тайное место на чердаке.— Теперь откроем! — спокойно и торжественно сказал он.
В сундучке оказались всякие вещи, когда-то, наверное, интересные мальчику: старые карманные фонарики, обрывки кабеля, пара шестеренок, назначение которых трудно было определить, сломанный замок с торчащей наружу ржавой пружиной. Сверху лежал перевязанный пестрым шнуром от утюга и вдобавок запечатанный неуклюжей самодельной печатью пакет, в котором вполне мог находиться устав какого-нибудь тайного общества, как это бывает у мальчишек в таком возрасте. На серой упаковочной бумаге было написано коричневым карандашом: «Эту книгу никому читать нельзя».
— Два года здесь лежала,— поведал Алар.— Я ее еще тогда сюда спрятал. Работал в совхозе, упал с конных грабель, лошадь понесла, перескочила через канаву, я под грабли и попал, зубцом ногу поранил. Мама сказала: сиди дома, пока не заживет. Вот тогда я эту книгу и прочитал. Хорошо другой раз одному, читать можно или музыку слушать.
Мальчик сломал печать, размотал провод. Из бумаги появился «Белый пароход» Чингиза Айтматова.
— Пойдем вниз, посмотрим, как там Айн. Да может, и новость какая будет...
Младший отпрыск агронома безмятежно спал в своей сетчатой кроватке. Он и знать не знал о вещах, волновавших его старшего брата.
В комнате Алар сел на диван и, нервно теребя книгу в руках, пояснил:
— Я эту книгу видеть больше не мог. Мальчик превращается в рыбу. Никто о нем не заботился. Как будто я сам дома лишился, папы и мамы и должен уйти в озеро. Или Пилле. Или Айн. Айна тогда еще не было... Мне вдруг представилось, как Пилле исчезает в воде, потому что ей некуда деться. Так страшно было, о другом я и думать не мог. Я испугался, а вдруг и Пилле эту книжку прочитает и тоже будет так думать...
— А теперь ты с этим справился? — осторожно спросил Ра, опять чувствуя в себе тревожный голос, так и не утихавший в нем с прошлой осени.
— Не совсем... Но я уже могу об этом рассказывать, и вам тоже... Я два года в сундучок этот не заглядывал, на чердак не ходил... Мама поняла: не ходи, говорит, подожди...
— Вот, значит, почему меня не трогали,— огорчился писатель.— Потому что я тут наверху поселился, по соседству с сундучком этим?
— Нет, что вы... Только мама говорила, что вас нельзя беспокоить. А то вы со своей печалью не справитесь.
— Так и сказала?
— Да. Он, говорит, потому и перебрался к нам, чтобы со своим горем справиться. И ты, говорит, со страхом справишься. А я подумал, раз он не может, то и мой страх не пройдет.
— Потому и держался от меня подальше? Печаль-то ведь, знаешь, заразительна...
— Боялся, что мой сундучок еще больше вас опечалит.
— И я уже не вынесу? Но вынес же?
— Да,— согласился мальчик.
— Когда в чужой жизни участвуешь, про свои горести забываешь. Одна горесть уничтожит другую, а на их место придет что-то новое. Если придет... Вон братья твои здоровы, и с сестрой, будем надеяться, все будет хорошо. И папа с мамой у тебя есть, и дом на месте, так что незачем тебе в озеро идти, в рыбу превращаться... Не думай больше об этом. Ведь смог же ты рассказать, что тебе душу тревожило. Теперь спокойно можешь спать идти.
— Я за Пилле боюсь. Чувствую, надо сегодня опять эту книжку взять и прочитать всю. Тогда, наверно, поможет...
Если б и мне помогла такая магия, подумал Ра.
Алар забрался на диван, поджал под себя ноги и стал читать.
Тревога за мир и за себя в этом мире — и уже с детства. У других детей — ни в Варгамяэ, ни в Паунвере — таких забот не было. Мир стал таким тесным, все касается всех. Но при всем желании Ра не мог сравнивать ни Юри, ни Ала-ра с собой в этом возрасте. Он был ребенок военного времени, жил на мызе; там на болоте расстреливали военнопленных, рубивших лес; там при свете коптилки читали в газете наводящие страх известия и шепотом передавали друг другу еще более страшные новости, о которых газета умалчивала. Это было время, когда от будущего не ждали ничего, кроме новых страшных известий. Теперь мирное время, но страхи не исчезли. Те самые страхи, которые владели большим городом, добирались и до сельского люда, вили гнезда в их душах. Одно дело — знать об этом, и совсем другое — видеть все собственными глазами. А дети агронома — как дека каннеля из сухой звонкой ели, в котором эхом отражается тревожный голос мира.
Но на дворе стояла тихая белая ночь, дар северной природы эстонскому народу. Скоро, только гребень ночи перевалить, проснутся птицы в лесу и в саду чисто и звонко закукует
кукушка — утром она в охотку кукует, спешит, скоро подавится колосом.
Алар заснул в углу дивана.
Ра поправил ему изголовье, принес из другой комнаты одеяло, укрыл мальчика. Потом погасил в комнате свет.
Тень мира. Слова, когда-то, в школьные годы, казавшиеся ему пустыми и громкими, какими-то странными, с течением Брегсгени приобрели смысл и значение. Страх и отчаяние, нахлынувшие на людей в городе и в деревне, в мире, находящемся на грани войны,— это и было тенью мира.
Будто в подтверждение своих мыслей он услышал тяжкий стон во сне и крик Алара: «Мама! Мама!»
Он стал тормошить мальчика за плечо:
— Алар! Алар! Проснись! — и стал говорить с ним, как с малым ребенком, как с собственным сыном, когда тот в слезах просыпался от страшного сна.— Все хорошо! Все в порядке! Не беспокойся, мама сейчас с Пилле, Ээрик и папа скоро приедут, все хорошо...
Он зажег свет.
Мальчик открыл глаза, стал понемногу узнавать окружающее — сумеречную комнату, вещи, пустой потухший телевизор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
— Да, это верно.
— Они обратно в воду уходят.
— Как это?
— Утонувшие народы. Им придется опять с воды начинать.
— Ты потому так считаешь, что это народы водоплавающих птиц? — оторопел писатель.
— Не знаю... Только на суше они больше жить не могут.
— Почему же, по-твоему, не могут?
Алар встал с кушетки, знаком позвал Ра за собой и открыл дверцу в стене кухни, ведущую на чердак под крышу, которую писатель по своей рассеянности до сих пор не замечал.
— Там всякие вещи ненужные... Но и выбрасывать их нельзя.
Мальчик заколебался, по-детски угловатый и застенчивый. Затем показал на разобранный ткацкий станок, под которым виднелся какой-то ящик. Коричневая краска на нем облезла и облупилась.
— С этим сундучком мой прадедушка ходил на японскую войну,— объяснил Алар.— Замок не работал, я его починил, ничего особенного, только сильно заржавел.
Он стал вытаскивать ящик. Ра помог ему, приподняв раму ткацкого станка. Сундучок подвинулся, оставив за собой в песке глубокую борозду.
Мальчик отнес сундучок на кухню, поставил на два составленных табурета и сказал:
— Идите сюда на свет! — а сам пошел за ключом в по
тайное место на чердаке.— Теперь откроем! — спокойно и торжественно сказал он.
В сундучке оказались всякие вещи, когда-то, наверное, интересные мальчику: старые карманные фонарики, обрывки кабеля, пара шестеренок, назначение которых трудно было определить, сломанный замок с торчащей наружу ржавой пружиной. Сверху лежал перевязанный пестрым шнуром от утюга и вдобавок запечатанный неуклюжей самодельной печатью пакет, в котором вполне мог находиться устав какого-нибудь тайного общества, как это бывает у мальчишек в таком возрасте. На серой упаковочной бумаге было написано коричневым карандашом: «Эту книгу никому читать нельзя».
— Два года здесь лежала,— поведал Алар.— Я ее еще тогда сюда спрятал. Работал в совхозе, упал с конных грабель, лошадь понесла, перескочила через канаву, я под грабли и попал, зубцом ногу поранил. Мама сказала: сиди дома, пока не заживет. Вот тогда я эту книгу и прочитал. Хорошо другой раз одному, читать можно или музыку слушать.
Мальчик сломал печать, размотал провод. Из бумаги появился «Белый пароход» Чингиза Айтматова.
— Пойдем вниз, посмотрим, как там Айн. Да может, и новость какая будет...
Младший отпрыск агронома безмятежно спал в своей сетчатой кроватке. Он и знать не знал о вещах, волновавших его старшего брата.
В комнате Алар сел на диван и, нервно теребя книгу в руках, пояснил:
— Я эту книгу видеть больше не мог. Мальчик превращается в рыбу. Никто о нем не заботился. Как будто я сам дома лишился, папы и мамы и должен уйти в озеро. Или Пилле. Или Айн. Айна тогда еще не было... Мне вдруг представилось, как Пилле исчезает в воде, потому что ей некуда деться. Так страшно было, о другом я и думать не мог. Я испугался, а вдруг и Пилле эту книжку прочитает и тоже будет так думать...
— А теперь ты с этим справился? — осторожно спросил Ра, опять чувствуя в себе тревожный голос, так и не утихавший в нем с прошлой осени.
— Не совсем... Но я уже могу об этом рассказывать, и вам тоже... Я два года в сундучок этот не заглядывал, на чердак не ходил... Мама поняла: не ходи, говорит, подожди...
— Вот, значит, почему меня не трогали,— огорчился писатель.— Потому что я тут наверху поселился, по соседству с сундучком этим?
— Нет, что вы... Только мама говорила, что вас нельзя беспокоить. А то вы со своей печалью не справитесь.
— Так и сказала?
— Да. Он, говорит, потому и перебрался к нам, чтобы со своим горем справиться. И ты, говорит, со страхом справишься. А я подумал, раз он не может, то и мой страх не пройдет.
— Потому и держался от меня подальше? Печаль-то ведь, знаешь, заразительна...
— Боялся, что мой сундучок еще больше вас опечалит.
— И я уже не вынесу? Но вынес же?
— Да,— согласился мальчик.
— Когда в чужой жизни участвуешь, про свои горести забываешь. Одна горесть уничтожит другую, а на их место придет что-то новое. Если придет... Вон братья твои здоровы, и с сестрой, будем надеяться, все будет хорошо. И папа с мамой у тебя есть, и дом на месте, так что незачем тебе в озеро идти, в рыбу превращаться... Не думай больше об этом. Ведь смог же ты рассказать, что тебе душу тревожило. Теперь спокойно можешь спать идти.
— Я за Пилле боюсь. Чувствую, надо сегодня опять эту книжку взять и прочитать всю. Тогда, наверно, поможет...
Если б и мне помогла такая магия, подумал Ра.
Алар забрался на диван, поджал под себя ноги и стал читать.
Тревога за мир и за себя в этом мире — и уже с детства. У других детей — ни в Варгамяэ, ни в Паунвере — таких забот не было. Мир стал таким тесным, все касается всех. Но при всем желании Ра не мог сравнивать ни Юри, ни Ала-ра с собой в этом возрасте. Он был ребенок военного времени, жил на мызе; там на болоте расстреливали военнопленных, рубивших лес; там при свете коптилки читали в газете наводящие страх известия и шепотом передавали друг другу еще более страшные новости, о которых газета умалчивала. Это было время, когда от будущего не ждали ничего, кроме новых страшных известий. Теперь мирное время, но страхи не исчезли. Те самые страхи, которые владели большим городом, добирались и до сельского люда, вили гнезда в их душах. Одно дело — знать об этом, и совсем другое — видеть все собственными глазами. А дети агронома — как дека каннеля из сухой звонкой ели, в котором эхом отражается тревожный голос мира.
Но на дворе стояла тихая белая ночь, дар северной природы эстонскому народу. Скоро, только гребень ночи перевалить, проснутся птицы в лесу и в саду чисто и звонко закукует
кукушка — утром она в охотку кукует, спешит, скоро подавится колосом.
Алар заснул в углу дивана.
Ра поправил ему изголовье, принес из другой комнаты одеяло, укрыл мальчика. Потом погасил в комнате свет.
Тень мира. Слова, когда-то, в школьные годы, казавшиеся ему пустыми и громкими, какими-то странными, с течением Брегсгени приобрели смысл и значение. Страх и отчаяние, нахлынувшие на людей в городе и в деревне, в мире, находящемся на грани войны,— это и было тенью мира.
Будто в подтверждение своих мыслей он услышал тяжкий стон во сне и крик Алара: «Мама! Мама!»
Он стал тормошить мальчика за плечо:
— Алар! Алар! Проснись! — и стал говорить с ним, как с малым ребенком, как с собственным сыном, когда тот в слезах просыпался от страшного сна.— Все хорошо! Все в порядке! Не беспокойся, мама сейчас с Пилле, Ээрик и папа скоро приедут, все хорошо...
Он зажег свет.
Мальчик открыл глаза, стал понемногу узнавать окружающее — сумеречную комнату, вещи, пустой потухший телевизор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40