Случилось так, как он ожидал: почти те же слова и те же доводы. Нягол знал их, менялась разве что интонация, давно уже помягчавшая — аллегро, подкупающее заботливым лиризмом. Если согласиться на этот тон, вовсе ему не свойственный, они бы долго могли играть в лириков. А если упереться в самом начале, дело примет драматический оборот. К тому же, подумал он, вот-вот войдет официантка и перебьет меня на самом важном месте.
Для профессионального политика, каким был хозяин, история большой сложности не представляла: главное — редакторство, большое дело! Имея его имя, опыт и знания, можно было не колеблясь браться за редакторское кормило. Три-четыре присутственных часа в день, помощники, все условия — остальное время на творчество и путешествия. Длительные отпуски, командировки, новые впечатления, самое же главное — рука его будет точно на литературном пульсе. Где, в конце концов, место интереснее для писателя ранга Нягола Няголова, который и без того уже среди классиков?
Так или приблизительно так рассуждал хозяин, нечто подобное думал и Весо, и не он один, для многих это была очевидная истина.
А для него? Ему вспомнился давнишний концерт по телевидению, играла арфистка, камера часто показывала ее крупным планом — лицо, плечи, особенно руки. Картина была впечатляющей: пальцы музыкантши бегали с изящной сноровкой по струнам, правая сновала с паучиной виртуозностью, выплетая сложную ткань мелодии, левая вела себя сдержанно, совершая редкие набеги на басы, напоминавшие поспешные отступления рака. Странным и загадочным было то, что сложная игра пальцев подчинялась плавному и скрытому ходу рук — от кистей до плеча, те же в свою очередь были тайно связаны с выражением лица. И, вобравшая в себя всю эту магию, словно древняя ладья, носилась арфа по водам, называемым музыкой. Эта вот магия, таинственная, священнодейственная, только она теперь имела для него, Нягола, значение, если, разумеется, было не поздно...
— Знаешь,— спокойно произнес он,— благодарю за предложение, но принять его не могу.
Хозяин нахмурил брови.
— Так я и знал, что ты насупишься, и всю дальнейшую риторику тоже знаю.
— Извини, речь идет об ответственном поручении, а не о риторике!
— Позволь мне, как более старшему, иметь свое понимание ответственности. Писателю надо писать, а не бегать по заседаниям!
— И кто же тебе помешает? — не то невинно, не то наивно поинтересовался хозяин. Нягол знал, что здесь таится подвох.
— Кто помешает? Должность, естественно, новые отношения, путаное рабочее время.
Тут Нягол остановился.
— Организуешь, возложишь, проконтролируешь,— наставлял хозяин.— Будешь давать дорогу молодым, тебя ли учить.
Женщина вкатила столик на колесах — напитки, соки, фрукты, приборы. Подождали, пока она выйдет.
— Послушай, человек, ты написал большие книги, тебя весь народ знает, за границей переводят — о чем тут говорить? — не утерял связи хозяин.
Нягол поглядел на него исподлобья — он явно начинал злиться.
— Кто это тебе сказал, что я написал большие книги? — взорвался он.— Критика? Мои и твои коллеги? Кто?
Хозяин дернулся.
— Знаешь, давай не будем играть в старых девушек,— не без ехидства отпарировал он.
— Я уже для всяких игр постарел, мой дорогой, тем более для литературных. Неужели не ясно?
— Нет!
— Тогда ничем тебе помочь не могу.— Нягол встал, подошел к фикусу, погладил молодой светло-зеленый листок, тянущийся к окну.
— И что же напоследок — отказ?
— Да! — не оборачиваясь, ответил Нягол, чем его окончательно обидел.
— Хорошо, Нягол. Но должен тебе напомнить, что есть порядок и дисциплина.
— Знаю,— все так же спиной ответил Нягол.
— И что отказ твой встретят в штыки, тоже знаешь?
Нягол резко повернулся, столкнувшись с ним взглядом. Подал пропуск и, коротко кивнув, тронулся к двери. Хозяин следил за его широкой, слегка обвисшей спиной, потом вскочил.
— Стой! — Нягол почувствовал его руку на своем плече.— Давай этот разговор отложим. Предлагаю посидеть за рюмкой, хочешь по-домашнему, вечером...
Только теперь Нягол обернулся.
— Что касается рюмки, всегда готов — у вас, у нас. Но разговор этот считай законченным.
— Ты, кажется, рассердился,— попытался улыбнуться хозяин.
— А ты остался доволен, так, что ли?
— Меня ты оставь...
— Ты не жалей,— сказал Нягол, обретая свою обычную твердость.— А редактора вы найдете, ну, будь здоров!
В коридоре он вспомнил про Весо и пошел проверить, в кабинете ли он. Тот вел заседание, появился на секунду, стиснул ему руку. Уговорились встретиться вечером.
На улице Нягол оказался вдруг один перед пустым днем. Кого навестить, что делать? Домой не хотелось так рано, брату не следовало звонить — Элица его специально просила об этом. В сущности, лучше всего было бы улететь обратно с первым же самолетом, но он чувствовал потребность повидаться с Весо, рассеяться после неприятного разговора. Надо дать Элице телеграмму, что я тут остаюсь до завтра, подумал он и вспомнил про Маргариту. Опять я про нее забыл!
Тень пробежала по его лицу — что с ним сделалось за эти недели после их расставанья в Зальцбурге? Почему он все время про нее забывает, словно она была случайной знакомой? Совсем я угас, сказал он себе, не думал, что это произойдет так скоро...
Он позвонил из автомата. Никто не отозвался. Опера, соображал, в отпуске, ей там нечего делать. Вышла в город. А может, решила не отзываться.
— О-о-о, маэстро, что это ты делаешь в столице — ты же, говорят, засел на родине? Привет!
Грашев — литературное светило в летнем костюмчике.
— Здравствуй, Колё,— ответил Нягол.
— И про Зальцбург я знаю, братец, ты там пребывал со своей Дульсинеей,— галопировал Грашев, а глаза его внимательно изучали Нягола.— Давай посидим за рюмочкой, а?
Никуда не денешься, пришлось нырнуть в ближайшее заведение, заказали водку и свежий салат. Грашев первый хлебнул, позакашлялся и пустил фонтан: тот едет за границу через месяц, другой ухватил второй договор на один и тот же роман, в издательствах неразбериха, никакой тиражной политики, чиновники тянутся за гонорарами, руководство день и ночь заседает, а тем временем критика делает что ей угодно и молодые точат зубки. Не прошло и получаса, а Нягол уже выслушал массу историй, случаев, анекдотов, планов, подносимых действительно мастерски. Несколько слов с подтекстом и неизменная грашевская позиция: я — Грашев, а вы, извините, кто такие?
— Чего они, собственно, хотят, эти критики, Нягол? — плакался Грашев.— Взять нас за ручку и через светофоры водить? Ну уж извини.
— Если нам с тобой начать жаловаться...— возразил Нягол.
— Не в этом дело, братец! Меня хвалят, тебя тоже, я не про то...
Нягол знал истинную причину грашевской тревоги по поводу критики:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
Для профессионального политика, каким был хозяин, история большой сложности не представляла: главное — редакторство, большое дело! Имея его имя, опыт и знания, можно было не колеблясь браться за редакторское кормило. Три-четыре присутственных часа в день, помощники, все условия — остальное время на творчество и путешествия. Длительные отпуски, командировки, новые впечатления, самое же главное — рука его будет точно на литературном пульсе. Где, в конце концов, место интереснее для писателя ранга Нягола Няголова, который и без того уже среди классиков?
Так или приблизительно так рассуждал хозяин, нечто подобное думал и Весо, и не он один, для многих это была очевидная истина.
А для него? Ему вспомнился давнишний концерт по телевидению, играла арфистка, камера часто показывала ее крупным планом — лицо, плечи, особенно руки. Картина была впечатляющей: пальцы музыкантши бегали с изящной сноровкой по струнам, правая сновала с паучиной виртуозностью, выплетая сложную ткань мелодии, левая вела себя сдержанно, совершая редкие набеги на басы, напоминавшие поспешные отступления рака. Странным и загадочным было то, что сложная игра пальцев подчинялась плавному и скрытому ходу рук — от кистей до плеча, те же в свою очередь были тайно связаны с выражением лица. И, вобравшая в себя всю эту магию, словно древняя ладья, носилась арфа по водам, называемым музыкой. Эта вот магия, таинственная, священнодейственная, только она теперь имела для него, Нягола, значение, если, разумеется, было не поздно...
— Знаешь,— спокойно произнес он,— благодарю за предложение, но принять его не могу.
Хозяин нахмурил брови.
— Так я и знал, что ты насупишься, и всю дальнейшую риторику тоже знаю.
— Извини, речь идет об ответственном поручении, а не о риторике!
— Позволь мне, как более старшему, иметь свое понимание ответственности. Писателю надо писать, а не бегать по заседаниям!
— И кто же тебе помешает? — не то невинно, не то наивно поинтересовался хозяин. Нягол знал, что здесь таится подвох.
— Кто помешает? Должность, естественно, новые отношения, путаное рабочее время.
Тут Нягол остановился.
— Организуешь, возложишь, проконтролируешь,— наставлял хозяин.— Будешь давать дорогу молодым, тебя ли учить.
Женщина вкатила столик на колесах — напитки, соки, фрукты, приборы. Подождали, пока она выйдет.
— Послушай, человек, ты написал большие книги, тебя весь народ знает, за границей переводят — о чем тут говорить? — не утерял связи хозяин.
Нягол поглядел на него исподлобья — он явно начинал злиться.
— Кто это тебе сказал, что я написал большие книги? — взорвался он.— Критика? Мои и твои коллеги? Кто?
Хозяин дернулся.
— Знаешь, давай не будем играть в старых девушек,— не без ехидства отпарировал он.
— Я уже для всяких игр постарел, мой дорогой, тем более для литературных. Неужели не ясно?
— Нет!
— Тогда ничем тебе помочь не могу.— Нягол встал, подошел к фикусу, погладил молодой светло-зеленый листок, тянущийся к окну.
— И что же напоследок — отказ?
— Да! — не оборачиваясь, ответил Нягол, чем его окончательно обидел.
— Хорошо, Нягол. Но должен тебе напомнить, что есть порядок и дисциплина.
— Знаю,— все так же спиной ответил Нягол.
— И что отказ твой встретят в штыки, тоже знаешь?
Нягол резко повернулся, столкнувшись с ним взглядом. Подал пропуск и, коротко кивнув, тронулся к двери. Хозяин следил за его широкой, слегка обвисшей спиной, потом вскочил.
— Стой! — Нягол почувствовал его руку на своем плече.— Давай этот разговор отложим. Предлагаю посидеть за рюмкой, хочешь по-домашнему, вечером...
Только теперь Нягол обернулся.
— Что касается рюмки, всегда готов — у вас, у нас. Но разговор этот считай законченным.
— Ты, кажется, рассердился,— попытался улыбнуться хозяин.
— А ты остался доволен, так, что ли?
— Меня ты оставь...
— Ты не жалей,— сказал Нягол, обретая свою обычную твердость.— А редактора вы найдете, ну, будь здоров!
В коридоре он вспомнил про Весо и пошел проверить, в кабинете ли он. Тот вел заседание, появился на секунду, стиснул ему руку. Уговорились встретиться вечером.
На улице Нягол оказался вдруг один перед пустым днем. Кого навестить, что делать? Домой не хотелось так рано, брату не следовало звонить — Элица его специально просила об этом. В сущности, лучше всего было бы улететь обратно с первым же самолетом, но он чувствовал потребность повидаться с Весо, рассеяться после неприятного разговора. Надо дать Элице телеграмму, что я тут остаюсь до завтра, подумал он и вспомнил про Маргариту. Опять я про нее забыл!
Тень пробежала по его лицу — что с ним сделалось за эти недели после их расставанья в Зальцбурге? Почему он все время про нее забывает, словно она была случайной знакомой? Совсем я угас, сказал он себе, не думал, что это произойдет так скоро...
Он позвонил из автомата. Никто не отозвался. Опера, соображал, в отпуске, ей там нечего делать. Вышла в город. А может, решила не отзываться.
— О-о-о, маэстро, что это ты делаешь в столице — ты же, говорят, засел на родине? Привет!
Грашев — литературное светило в летнем костюмчике.
— Здравствуй, Колё,— ответил Нягол.
— И про Зальцбург я знаю, братец, ты там пребывал со своей Дульсинеей,— галопировал Грашев, а глаза его внимательно изучали Нягола.— Давай посидим за рюмочкой, а?
Никуда не денешься, пришлось нырнуть в ближайшее заведение, заказали водку и свежий салат. Грашев первый хлебнул, позакашлялся и пустил фонтан: тот едет за границу через месяц, другой ухватил второй договор на один и тот же роман, в издательствах неразбериха, никакой тиражной политики, чиновники тянутся за гонорарами, руководство день и ночь заседает, а тем временем критика делает что ей угодно и молодые точат зубки. Не прошло и получаса, а Нягол уже выслушал массу историй, случаев, анекдотов, планов, подносимых действительно мастерски. Несколько слов с подтекстом и неизменная грашевская позиция: я — Грашев, а вы, извините, кто такие?
— Чего они, собственно, хотят, эти критики, Нягол? — плакался Грашев.— Взять нас за ручку и через светофоры водить? Ну уж извини.
— Если нам с тобой начать жаловаться...— возразил Нягол.
— Не в этом дело, братец! Меня хвалят, тебя тоже, я не про то...
Нягол знал истинную причину грашевской тревоги по поводу критики:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108