В полночь увидели за спиной красные тучи. В ясную ночь зарево от горящего города видится почти на сотню верст. Утром в дальних далях поднимутся дымовые сигналы, обегут Русь, перекинутся в Литву, Польшу и неметчину.
Первая тревожная весть прилетела в Москву из Казани. Некий московский доброхот, татарин, насмерть загнав лошадь, добрался до Мурома и сообщил воеводе о насилиях над русскими купцами, о переправе многотысячного отряда ордынских войск через Волгу. Та же весть была в доставленной им грамотке, подписанной коротко и непонятно: «Князь». Добиться большего от татарина было невозможно, он лишь твердил: «Дмитрий-государь сам знает» – и, получив от воеводы коня, умчался обратно. Грамоту со скорым гонцом отослали в Москву. Видно, Димитрий крепко доверял таинственному «князю»: в тот же день воевода и окольничий разослали отроков в поместья бояр и служилых людей с приказом – немедленно явиться во всеоружии с дружинниками и слугами. Врага ждали с востока, и вдруг – грозное зарево в южной стороне, судя по всему, над Серпуховом.
Великие бояре, поднятые с постелей, держали совет в княжеской горнице, перед окном, в котором мерцала бледно-красная проталина в августовской ночи. Проснулся весь город, на стенах толпились воины и пушкари, ждали новых зарев. Среди княжеских думцев не было единого мнения о пожаре – в сухое время деревянный город могли запалить и по небрежению, – но когда враг у ворот, думается о худшем. Если Орда одновременно идет с полуденной стороны, почему молчат рязанцы? И почему не подаст вестей Владимир? Может, пожар в лесу?
Кто-то бегал за дверью, громко вызывая Микиту Петровича. Дворского не было в тереме, Тимофей Вельяминов тихо вышел из горницы и тотчас вернулся.
– Государь, человек с рязанской земли спрашивает воеводу.
– Пущай войдет сюда.
Николке успели шепнуть, что среди бояр находится сам государь московский, и робость оковала парня. Не помнил, как переступил порог сумеречной горницы, не зная, кому кланяться прежде, поклонился всем сразу. Все лица виделись одинаково грозными, одежда на всех – царская. Сам себе он казался сейчас ничтожеством, и его обуял ужас: как смел явиться на глаза этим людям, среди ночи решающим дела государства, топтать сверкающий от воска пол своими рваными моршнями, оскорблять эту горницу затрепанным армяком?
– Ну-ка, рязанец, чего заробел? Говори – не съедим.
Николка встретил внимательный взгляд дородного человека в голубом охабне, сглотнул ком и услышал свой изменившийся голос:
– Не рязанец я. Москвитянин – со Звонцов, кузнецкий сын. Увечного оставили на Рязанщине, неволей держали.
Бояре с любопытством разглядывали молодого вестника, и он вдруг узнал среди них колючеусого рослого человека: Боброк-Волынский, великий воевода – тот, что велел взять отца в Москву. Как знать, может, семья Николки где-то близко?
– Бежал? – спросил тот же дородный, тоже как будто очень знакомый Николке.
– Нет, – ответил смелее. – Старостой нашим, Кузьмой, послан в Москву с вестью о татарах.
В дороге на такой случай Николка целую речь заготовил, а хватило ему нескольких слов. Однако слова его как будто заморозили горницу с людьми. Дородный, в котором он теперь угадал великого князя, наконец спросил:
– Ты сам каких-нибудь татар видал?
– Нет, государь. Не видал и не слыхал о них.
– Говоришь, тиун послал тебя? Што он за человек?
– Кузьма-то? – Николка улыбнулся. – Куликовец он. Охотником ходил на Дон с иными рязанцами.
– Подь-ка сюда, к окошку. – Димитрий посторонился, Николка, едва дыша, стал рядом, увидел дрожащее зарево.
– Горит… Далеко.
– Ты по пути видал еще пожары в той стороне?
– Нет, государь, не видал.
– Ну, спасибо за весть. Сыщи тиуна – пусть определит тебя на ночь. Может, еще позову.
– Государь! – Николка заволновался. – Человек со мной, из ватажников он. Спас меня на рязанском порубежье от лихих людей и после оберегал. Не таился он, а его тут схватили и – под засов. Ратником он хочет в ополчение…
Один из бояр прервал:
– Ступай-ступай, разберемся.
Николку отвели в тесную горенку, уставленную прялками, дали чистую дерюгу, он разостлал ее прямо на полу, укрылся армяком и уже не слышал, как рядом укладывался выпущенный из-под стражи спутник. Разбудили его бесцеремонные толчки. Отрок в распущенной льняной рубахе смеялся, открывая щербатый рот. Кряж, рыча, потягивался со сна.
– Ох и здоровы спать вы, мужики! Уж полден прошло, вы же храпите на весь терем. Велено вам – в дружину боярина Уды.
– Ты б нам, отроче, поись чево сыскал, – попросил Кряж неожиданно плаксивым голосом.
– А вы б спали подольше. Ладно, только умойтеся на дворе да ремки свои поменяйте – одежку я там на колоду положил.
Широкий княжеский двор был пуст. Отрок пояснил, что все ушли на великий Ходынский луг, где завтра – смотр войска.
– Это ж вы привезли вести о Тохтамышевой орде?
Николка вздрогнул. Неужто и впрямь его слово подняло и вывело на боевой смотр московские рати?
– Ну, брат Микола, кажись, нас и вправду в дружину поставили! – Довольный Кряж, умывшись, примерял зеленый воинский кафтан и шаровары. – И чего ты там такое князю с боярами наговорил, чем улестил их?
– Ничего я им не говорил, окромя того, што сам знаю.
– Думаешь, этого мало? Правда, она и в ремках правда.
Одеваясь, Николка думал о ночном зареве. В той стороне Звонцы. Будь он свободен, сейчас же пошел бы туда, навстречу Орде. Но ему велено к боярину. Уда – имя-то известное на Руси. Значит, прежний хозяин Звонцов погиб…
За воротами опустевшего Кремля волновалась Москва. Толпа кипела на площади у Фроловской церкви, – здесь собирался отряд посадских ополченцев, первые сотни уже двинулись улицами вниз, к Неглинке; женщины, ребятня, зеваки хлынули следом. Мальчишки размахивали деревянными мечами. Не было на лицах растерянности и страха. Две недавние победы над Ордой вселяли надежду: князь остановит врага.
Обходя пешцев, Кузнецкой слободкой выехали к плотине. Всюду пустовато, даже у мельниц не суетился народ, вольно изливалась вода через деревянные дворцы, молчали жернова и пилы, работающие от водяных колес, и – ни одного удильщика.
Великий Ходыиский луг был уставлен стожками сена; с московской стороны, по краю бора, его облегали ряды воинских палаток, в середине, на зеленой отаве по берегу извилистого ручья, паслись табуны. Еще больше лошадей стояло у временных коновязей или у распряженных телег. Боярские шатры выделялись величиной и разноцветными значками на длинных шестах. Курились дымки, ополченцы, сидя под телегами, очищали от сала полученное оружие и кольчуги, кое-где еще полдничали, запивая сухари и вяленину родниковой водой. Встречный дружинник указал расположение княжеского полка, куда входила тысяча боярина Уды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176