– Правду говорят – война мужскую силу дразнит.
– Когда ж нам еще жениться-то? – подал голос Тупик. – То воюем, то в поход собираемся.
– И то верно. – Князь вздохнул, вернулся на свое место. – Гневен я, Олекса Дмитрич, а как не гневаться – Москву потеряли! Мы еще во всем разберемся. Не для суда над мертвыми – для науки. Теперь же с врагом посчитаться надо Чего просишь?
– Справу для моих дружинников.
– Сколько их у тебя?
– Тридцать два со мной.
– Малого просишь, боярин. Кабы ты устал и захотел посидеть в детинце – сиди. А в походе малого не проси.
– Дай сотню, государь.
– В Москве управлялся с тысячами, пошто теперь в детские портки норовишь? Мне не сотские – мне воеводы нужны. Сам знаешь, сколько лучших бояр моих легло на Куликовом поле. Бери под начало три тысячи.
– Три тысячи?! – Олекса привстал.
– А ты как думал? Всю жизнь впереди сотни мечом помахивать? У меня нет воеводы в походном войске старше двадцати пяти годов. Решай: или примешь трехтысячный полк, или в детинец отошлю. Ты – главный свидетель московской осады, я обязан беречь тебя пуще глаза. Уж коли рисковать таким свидетелем, так по цене.
– Добро, государь.
– Василий, ступай найди Мещерина: пущай оборужит дружину Олексы Дмитрича из моих запасов да ему самому найдет воеводскую справу. – Тупик вышел, князь развернул на походном столе большой пергамент с чертежом окрестной земли. – Ступай ближе. Твои тысячи особые. Они на лошадях, но это не конница, а пешая рать. Смотри на чертеж. Вот Волок, вот Можай. Ты пойдешь за легкоконными сотнями, и с боков тебя прикроют заставы. Ни в какие конные бои с Ордой не ввязывайся. Кутлабугу мы рассчитываем встретить здесь, на подходе к Рузе, но может быть всякое: Орда быстро ходит, а темник – волчина матерый. Помни главное: как появятся, спешивай ратников, заступай дорогу и бейся до последнего. Обойдут тебя, совсем ли окружат – то не твоя забота. Ты обязан стоять насмерть и держать Орду за горло. Это всё.
– Кто начальники тысяч?
– Первой – Боровский Константин Иванович. Второй – боярин Олексей Григорьевич. Третьей – сын боярский Ондрей Борисович. Стрелкам я назначил особого воеводу – сотского Никифора. Дружок его, Ванька Бодец, со своей сторожей примкнет к тебе. Ставь его на опасное крыло – там лихие рубаки, не дадут окружить сразу. Своих дружинников держи при себе. Не хочу, штоб, уцелев там, ты сложил голову здесь. Особливо теперь, когда женился. Женка-то кто?
– Ты, верно, знаешь ее, государь. Она у Олены Ольгердовны служила, Анютой звать.
– Вон што! Мне уж из-за ее девиц досталось на орехи: зачем-де оставил? Как будто думать было не о чем, кроме ее девиц. Так и быть, скажите: я, мол, благословил вас без нее. Надо бы и твою Анюту отослать в Торжок, да уж поздно.
– Дозволь идти, государь? Мне еще с войском знакомиться.
– Постой. Ты мово Томилу когда последний раз видал?
– Вечером, когда уж решили поклониться хану. Отходил он. Меня позвал с Адамом-суконником.
– Што он сказал?
– Про Тайницкую. Я в то подземелье детишек и женок многих спрятал. Девицы Олены Олыердовны с ними. Спасутся ли? А Томила тоже считал: у врага нельзя выпрашивать мира.
Владимир встал, подошел к молодому воину:
– Тебе еще долго жить, Олександр Дмитрич, и ты запомни эти слова: у врага нельзя выпросить мира. Врага можно только принудить к миру, наступив ему на голову сапогом. Завтра мы наступим – или я не князь Храбрый, а только волчий корм. Иди, брат.
Уже свечерело, и в лагере разгорались костры. Алая погожая заря отражалась в зеркале Ламы, плавно текущей в двадцати шагах от княжеского шатра. Неподалеку, возле нагруженных телег, снаряжались дружинники Олексы. Каримка громко бранился с кем-то из товарников: на его квадратное тело необъятной ширины непросто подобрать доспех. Переодевшиеся красовались в блестящих кольчугах и высоких шишаках, опробовали мечи и сулицы. Вокруг плотными рядами стояли палатки княжеской дружины, всюду торчали жердяные коновязи, лошади похрупывали зерном. От водопоя с фырканьем и топотом катился сотенный табун. Вечерний воздух был пропитан близкими сердцу воина запахами кострового дыма, коней, дегтя и сыромятины. Поджидавший Тупик позвал в свою палатку, где для Олексы приготовили оружие, броню и воеводское корзно. У палатки толпились дружинники, Олекса узнал Додона, Микулу, Варяга, Дыбка, каждому коротко улыбнулся. Его ни о чем не спрашивали, только во все глаза смотрели на воскреснувшего из мертвых соратника, лелея свои надежды. Броня оказалась впору, корзно было коротковато и узко в плечах.
– Обойдусь без воеводских отличий, – махнул рукой Олекса. – Три тысячи – не тридцать, разглядят и так.
Тупик вызвался проводить его в «особый» полк. Когда уже садились на лошадей, Олекса оборотился, прямо глянул в вопрошающие глаза дружинников:
– Микула, Додон, Алешка! Вы своих пока не оплакивайте. Не хотел обнадеживать до срока, да уж так и быть. Укрыл я ваших и других многих в потайном подземелье с выходом за городом. Может, ушли они, а может, сидят там, бедуют, нас дожидаясь. Бог милостив, авось дождутся.
Олекса был в седле, разбирал повод, когда подбежал Микула, схватил его руку и поцеловал – у Олексы не хватило силы противиться медвежьим дланям бывшего монаха.
– Ну, брат, задал ты мне задачку, – сказал Тупик, когда отъехали. – Они ж только и будут теперь в Москву рваться.
– И без того рвутся. Разве плохо, Василий?
Ехали между шатрами и коновязями, вслушиваясь в голоса ратников, конский храп, звон стали под напильниками и оселками. Где-то у огня под бряцание звончатых гуслей молодой лирник славил заставы богатырские и походы русских князей в Дикое Поле. Гаснущая заря задергивалась плотным речным туманом, пролетная стая гусей роняла с вышины диковатые крики, граяли вороны в заречном лесу, и обоим казалось – снова едут они Куликовым полем между засыпающей Непрядвой и Доном, как будто Куликовская сеча только на время прервалась, чтобы заутра грянуть с новой силой. Как далеко простерлось ты, Куликово поле, где же конец твой, в каком времени и каком краю? А может, не будет у тебя конца, Куликово поле, пока не загоним в могилу последних насильников, убийц и грабителей, жадных до чужой земли и чужого добра, последних душителей чужой свободы?
Вышел из своего шатра Владимир, смотрел на огни воинского лагеря. Мечтал ли о такой силе еще неделю назад? Ведь с полутора тысячами пришел в Волок, а теперь лишь в резерве оставляет семь. И не иссякает народный поток к его стягам. Чем заплатить за ваше самоотречение, русские люди?
Только бы не повернул назад этот крымский зверь со своей стаей! Владимир поклялся жестоко наказать крымчаков за Москву и опустошение своего удела. Сначала – их, потом дойдет и до главного ордынского хищника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176