Но тебя, Адам, с твоими подручными не ослобоню от дела. Как мне без помощников? Бояр-то, почитай, нет у меня.
– Э, государь, – ответил темнолицый человек с клешневатыми руками не то бронника, не то кузнеца. – Был бы князь – бояре сами найдутся.
Остей свел белесые брови. Сдержанно спросил:
– Что о татарах слышно?
– Да уж в зареченской стороне показывались их дозоры. Большое войско будто на Пахре. Олекса Дмитрия вечор сам пошел в сторожу, ждем с часу на час.
Клешнерукий вдруг со смехом прогудел:
– Што я говорил! Эвон, князь, бояре подваливают!
Сначала в воротах появились сразу три черные рясы монастырских настоятелей, во главе шествовал рослый архимандрит Симеон. За святыми отцами – толпа боярских кафтанов, шуб и шапок, оружные отроки и челядины.
– Глядите: великий боярин Морозов!
– Чудны, господи, дела твои: то ни единого воеводы в Белокаменной, то сразу три! – хохотнул клешнерукий.
– На готовенькое вороньем летят, – заметил другой.
Монахи наперебой благословляли князя, он, кланяясь им, с удивлением поглядывал на Морозова.
– Здоров ли государь наш, Димитрий Иванович? – загудел тот хрипловатым голосом.
– Здоров, – сухо ответил Остей. – А ты, боярин, будто занедужил?
– Одолело меня лихо проклятое, да миловал бог. В Симоновском ко святым мощам приложился, а ныне спешу принять службу, на меня возложенную государем.
«Какой только дьявол тебя принес?» – подумал Остей с досадой.
– Княже, суда и правды у тя прошу! – Вперед через толпу проталкивался боярин Томила. – Не попусти убивцам и татям!
– О каких татях речешь, боярин?
– Здесь, пред тобой они! Били меня смертным боем и этот вот, – ткнул пальцем в Рублева, – и тот вон, и Олекса, богом проклятый, бил и конно топтал, бросал меня, боярина служилого, под ноги черни. Глянь на язвы мои, княже! Послушай других лучших людей, битых и ограбленных ворами. И ты, народ, не попусти ватажникам, вяжи их! – Томила попытался ухватить Рублева за ворот, но получил такой толчок в грудь, что едва не свалился.
– Пошто охальничаешь, боярин? – властно крикнул Адам. – Ты, государь, людей допроси, прежде чем слушать злого буяна Томилу. Сам он виноват в бесчестье своем. Стыдно, боярин!
– Што-о? Ты, суконник, стыдишь меня?
– Погодь, Томила. – Морозов снова выступил вперед. – Князь, я и сам наслышан о воровстве. Смуту учинили тут без меня: в колокол били, в детинец ворвались силой, человека мово Баклана с иными стражами, почитай, донага раздели.
– Людей побили, сучьи дети, кои Жирошку, сына боярского, воеводой кричали! – раздался голос из толпы.
Боярские слуги стали напирать на выборных, Остей побагровел, не зная, на что решаться, оглянулся на своих дружинников, они придвинулись, и это спасло выборных от расправы. Морозов, чувствуя колебания князя, потребовал:
– Князь, не мешкай: вели взять атаманов под стражу.
– Молча-ать!.. Прокляну псов нечистых, во храме прокляну – с амвона! – Высокий, худой архимандрит Спасского монастыря Симеон, задыхаясь от гнева, стучал в землю посохом, наступая на боярскую толпу. – Ворог лютый на пороге, а вы чего творите, ефиопы окаянные? Свару затеваете, на воевод, народом выбранных, подымаете руку? Чего добиваетесь? Штобы народ отвернулся от князя, со стен ушел али побил нас всех каменьями?
– Кого защищаешь, отче Симеон? – крикнул Томила. – Смутьянов, воров государевых?
– Ты вор, Томила, ты – не они. Били тебя за дело – не ты ли обзывал посадских людей дураками, стращал татарами, грозился истреблением, мало того – велел народ бичами стегать? Прости, господи, но жалко мне, што боярин Олекса не зашиб тебя до смерти! – Подняв тяжелый посох, погрозил Морозову: – А тебе, Иван Семеныч, как только не совестно на людей-то смотреть?
– Ты как смеешь, монах, корить меня, великого боярина?
– Смею, ибо свои грехи ты выдаешь за чужие. Ты вызвал смуту – в грозное время бросил град в безначалии, оставил нас хану на съедение и скрылся, аки тать в ночи. От великой нужды ударил народ в колокол, на вече избрал себе достойных вождей. Для чего теперь ты воротился, боярин? Штоб, себя выгораживая, новую смуту посеять? Лучше бы ты с…л без оглядки подалее!
Хохот покрыл слова архимандрита, побагровелый, готовый лопнуть от бешенства, боярин рванулся к монаху, но встретил твердо направленный в грудь посох.
– Погодь, черноризец! – вырвалось у Морозова.
– Ты, князь, не верь злобным наговорам. С того часа, как вече избрало воевод из людей житых – ибо не нашлось там боярина достойного, окромя сотского Олексы, – ни один человек не обижен, ни один дом не ограблен, ни единый храм не осквернен. Адаму спасибо со товарищи его.
На шум прибывал народ, посадских стало уже больше, теперь они не дали бы в обиду своих выборных. Князь воспользовался минутой тишины:
– Правду молвил святой отец, братья мои: негоже нам теперь считать обиды вчерашние – то лишь врагу на руку. Перед страшным стоим. О спасении Москвы думать надо, о чадах ваших, о земле русской. Не будь я потомком Рюрика и Гедимина, коли не отрублю голову смутьяну – будь он хоть черным холопом, хоть рядовичем князя, хоть житым или даже боярином!
Приказав глашатаю обнародовать грамоту, присланную великим князем, Остей велел всем оставаться на своих местах, исполнять прежние обязанности и по вызову его выборным являться на совет вместе с боярами. Решив для начала осмотреть укрепления и расстановку ополченческих сотен, он приказал следовать за ним Адаму и Морозову. Боярин зло надулся – его уравняли с выборным воеводой, – но делать нечего: пошел! Томила же, излив князю свои обиды, будто выдохся: притих и посмирнел. А когда уже двинулись в обход, вдруг попросил:
– Остей Владимирыч! Государь мне доверял неглинскую стену устраивать и оборуживать. Отдай мне ее под общий досмотр?
– Вот за это, боярин, хвалю. Когда бы другие тебе последовали, век готов сидеть в осаде, – с чувством сказал Остей.
Первый вывод, который он сделал для себя, – быть осмотрительным. И впервые в жизни пожалел, что ему всего лишь двадцать два, а не тридцать два года: уверенно стать меж двух огней способен лишь зрелый муж. Для начала решил больше смотреть и слушать, не мешая разумному и полезному, стараться примирить обе стороны, держась ближе к той, за которой сила.
Пушкари первыми из ополченцев были поставлены на кремлевские стены и обживали их по-домашнему. Вавила Чех находился во Фроловской башне, командуя большой пушкой и пятью тюфяками. Справа, от Набатной башни до угловой Москворецкой, стояли пушкари Афоньки со своей огнебойной силой, слева – от Никольской башни до угловой Неглинской и далее – располагалось самое большое пушечное хозяйство Проньки Песта. При каждой огнебойной трубе находилось по три пушкаря, во время осады добавлялось еще по два помощника из ополченцев, чтобы скорее оттаскивать тяжелые железные чудища от бойниц для заряжания и возвращать на место для выстрела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176
– Э, государь, – ответил темнолицый человек с клешневатыми руками не то бронника, не то кузнеца. – Был бы князь – бояре сами найдутся.
Остей свел белесые брови. Сдержанно спросил:
– Что о татарах слышно?
– Да уж в зареченской стороне показывались их дозоры. Большое войско будто на Пахре. Олекса Дмитрия вечор сам пошел в сторожу, ждем с часу на час.
Клешнерукий вдруг со смехом прогудел:
– Што я говорил! Эвон, князь, бояре подваливают!
Сначала в воротах появились сразу три черные рясы монастырских настоятелей, во главе шествовал рослый архимандрит Симеон. За святыми отцами – толпа боярских кафтанов, шуб и шапок, оружные отроки и челядины.
– Глядите: великий боярин Морозов!
– Чудны, господи, дела твои: то ни единого воеводы в Белокаменной, то сразу три! – хохотнул клешнерукий.
– На готовенькое вороньем летят, – заметил другой.
Монахи наперебой благословляли князя, он, кланяясь им, с удивлением поглядывал на Морозова.
– Здоров ли государь наш, Димитрий Иванович? – загудел тот хрипловатым голосом.
– Здоров, – сухо ответил Остей. – А ты, боярин, будто занедужил?
– Одолело меня лихо проклятое, да миловал бог. В Симоновском ко святым мощам приложился, а ныне спешу принять службу, на меня возложенную государем.
«Какой только дьявол тебя принес?» – подумал Остей с досадой.
– Княже, суда и правды у тя прошу! – Вперед через толпу проталкивался боярин Томила. – Не попусти убивцам и татям!
– О каких татях речешь, боярин?
– Здесь, пред тобой они! Били меня смертным боем и этот вот, – ткнул пальцем в Рублева, – и тот вон, и Олекса, богом проклятый, бил и конно топтал, бросал меня, боярина служилого, под ноги черни. Глянь на язвы мои, княже! Послушай других лучших людей, битых и ограбленных ворами. И ты, народ, не попусти ватажникам, вяжи их! – Томила попытался ухватить Рублева за ворот, но получил такой толчок в грудь, что едва не свалился.
– Пошто охальничаешь, боярин? – властно крикнул Адам. – Ты, государь, людей допроси, прежде чем слушать злого буяна Томилу. Сам он виноват в бесчестье своем. Стыдно, боярин!
– Што-о? Ты, суконник, стыдишь меня?
– Погодь, Томила. – Морозов снова выступил вперед. – Князь, я и сам наслышан о воровстве. Смуту учинили тут без меня: в колокол били, в детинец ворвались силой, человека мово Баклана с иными стражами, почитай, донага раздели.
– Людей побили, сучьи дети, кои Жирошку, сына боярского, воеводой кричали! – раздался голос из толпы.
Боярские слуги стали напирать на выборных, Остей побагровел, не зная, на что решаться, оглянулся на своих дружинников, они придвинулись, и это спасло выборных от расправы. Морозов, чувствуя колебания князя, потребовал:
– Князь, не мешкай: вели взять атаманов под стражу.
– Молча-ать!.. Прокляну псов нечистых, во храме прокляну – с амвона! – Высокий, худой архимандрит Спасского монастыря Симеон, задыхаясь от гнева, стучал в землю посохом, наступая на боярскую толпу. – Ворог лютый на пороге, а вы чего творите, ефиопы окаянные? Свару затеваете, на воевод, народом выбранных, подымаете руку? Чего добиваетесь? Штобы народ отвернулся от князя, со стен ушел али побил нас всех каменьями?
– Кого защищаешь, отче Симеон? – крикнул Томила. – Смутьянов, воров государевых?
– Ты вор, Томила, ты – не они. Били тебя за дело – не ты ли обзывал посадских людей дураками, стращал татарами, грозился истреблением, мало того – велел народ бичами стегать? Прости, господи, но жалко мне, што боярин Олекса не зашиб тебя до смерти! – Подняв тяжелый посох, погрозил Морозову: – А тебе, Иван Семеныч, как только не совестно на людей-то смотреть?
– Ты как смеешь, монах, корить меня, великого боярина?
– Смею, ибо свои грехи ты выдаешь за чужие. Ты вызвал смуту – в грозное время бросил град в безначалии, оставил нас хану на съедение и скрылся, аки тать в ночи. От великой нужды ударил народ в колокол, на вече избрал себе достойных вождей. Для чего теперь ты воротился, боярин? Штоб, себя выгораживая, новую смуту посеять? Лучше бы ты с…л без оглядки подалее!
Хохот покрыл слова архимандрита, побагровелый, готовый лопнуть от бешенства, боярин рванулся к монаху, но встретил твердо направленный в грудь посох.
– Погодь, черноризец! – вырвалось у Морозова.
– Ты, князь, не верь злобным наговорам. С того часа, как вече избрало воевод из людей житых – ибо не нашлось там боярина достойного, окромя сотского Олексы, – ни один человек не обижен, ни один дом не ограблен, ни единый храм не осквернен. Адаму спасибо со товарищи его.
На шум прибывал народ, посадских стало уже больше, теперь они не дали бы в обиду своих выборных. Князь воспользовался минутой тишины:
– Правду молвил святой отец, братья мои: негоже нам теперь считать обиды вчерашние – то лишь врагу на руку. Перед страшным стоим. О спасении Москвы думать надо, о чадах ваших, о земле русской. Не будь я потомком Рюрика и Гедимина, коли не отрублю голову смутьяну – будь он хоть черным холопом, хоть рядовичем князя, хоть житым или даже боярином!
Приказав глашатаю обнародовать грамоту, присланную великим князем, Остей велел всем оставаться на своих местах, исполнять прежние обязанности и по вызову его выборным являться на совет вместе с боярами. Решив для начала осмотреть укрепления и расстановку ополченческих сотен, он приказал следовать за ним Адаму и Морозову. Боярин зло надулся – его уравняли с выборным воеводой, – но делать нечего: пошел! Томила же, излив князю свои обиды, будто выдохся: притих и посмирнел. А когда уже двинулись в обход, вдруг попросил:
– Остей Владимирыч! Государь мне доверял неглинскую стену устраивать и оборуживать. Отдай мне ее под общий досмотр?
– Вот за это, боярин, хвалю. Когда бы другие тебе последовали, век готов сидеть в осаде, – с чувством сказал Остей.
Первый вывод, который он сделал для себя, – быть осмотрительным. И впервые в жизни пожалел, что ему всего лишь двадцать два, а не тридцать два года: уверенно стать меж двух огней способен лишь зрелый муж. Для начала решил больше смотреть и слушать, не мешая разумному и полезному, стараться примирить обе стороны, держась ближе к той, за которой сила.
Пушкари первыми из ополченцев были поставлены на кремлевские стены и обживали их по-домашнему. Вавила Чех находился во Фроловской башне, командуя большой пушкой и пятью тюфяками. Справа, от Набатной башни до угловой Москворецкой, стояли пушкари Афоньки со своей огнебойной силой, слева – от Никольской башни до угловой Неглинской и далее – располагалось самое большое пушечное хозяйство Проньки Песта. При каждой огнебойной трубе находилось по три пушкаря, во время осады добавлялось еще по два помощника из ополченцев, чтобы скорее оттаскивать тяжелые железные чудища от бойниц для заряжания и возвращать на место для выстрела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176