Мужики у костра подняли головы, прислушались и снова продолжали что-то плести – не то корзины, не то верши. Куремса сорвал тряпку с морды лошади и вскочил в седло, воины последовали его примеру, лишь старый харабарчи остался на месте, равнодушно следя за приготовлением к нападению.
– Хур-р-рагх! – Звериный рык раскатился над вырубкой, сменившись пронзительным воем, всадники выметнулись на открытое пространство. Из шалашей выскочили три девки и подросток, они сразу попали в петли арканов. Ошарашенные мужики, едва вскочив, тоже свалились, схваченные волосяными петлями. Лишь от озера донесся истошный женский крик, остальные полонянки, не успев и рта раскрыть, поняли, что звать на помощь бесполезно. Пронзенные стрелами собаки издыхали на поляне.
Куремса ожидал найти на пастбище больше людей. Имущества при захваченных тоже, почитай, никакого, и еда – мешок толокна да полмешка сухарей. От озера приволокли четвертую девку, от стада – второго отрока. Четыре девки, молодой мужик и два подростка – это уже кое-что. Девок сотник велел связать и посадить в шалаш. Мужики лежали, уткнувшись лицами в траву, связанные по рукам и ногам, рядом посадили подростков.
– Эй, харабарчи! – позвал Куремса. – Скажи этим лесным тарбаганам: я отпущу их на волю, если они укажут мне, где остальные. А не скажут – выжгу глаза, подрежу коленные жилы и брошу на муравьиные кучи.
Старый разведчик подошел к мужикам, стал равнодушно переводить. Куремса нырнул в шалаш, где сидели полонянки, опустился на корточки, взял за подбородок крайнюю молодку, круглолицую, с безумными от страха глазами, потрогал белую шею, схватил за тугую грудь, удовлетворенно заурчал:
– Девка.
Стал мять другую, она ударилась в рев, сотник плотоядно осклабился:
– Девка.
Стоящий за его спиной десятник сладострастно цокал языком. Куремса потянулся к третьей, маленькой, с тонкой талией и вызывающе острой грудью, и вдруг увидел ее серые огромные глаза, горящие змеиной злобой.
– Осторожно, наян, укусит, – смеясь, предостерег десятник.
– Я люблю укрощать злых сучек, с ними ночная кошма мягче. – Куремса схватил девицу за острое плечо, и тогда она с ненавистью плюнула ему в лицо. Куремса вскочил, изо рта его вырвалось шипение.
– Я же говорил, наян…
Девки помертвели, только маленькая злючка продолжала жечь сотника взглядом, словно хотела испепелить.
– Лесная гадюка, ты ищешь смерти? Я помогу тебе, но прежде ты испытаешь мужскую силу. Я хочу, чтобы ты попала в ад, а туда девственниц не принимают. – Куремса оборотился к десятнику: – Отведи ее, Орка, в пустой балаган и забей рот тряпкой. Если хочешь – ты первый начнешь учить ее любви, после того как выколотим из смердов признания.
Воины раздули большой огонь, свежевали баранов, грели воду в медном котле.
– Наян, один или два мальчишки сбежали, – сообщил нукер.
– Надо поторопиться с допросом, не то упустим других. – Сотник подошел к костру, спросил разведчика: – Что они ответили?
– Ты сам слышишь их ответ, наян.
Куремса снова зашипел, ухватил железными пальцами нестриженые волосы мальчишки, запрокинул ему голову, грозя сломать шею. Подросток заплакал от боли.
– Дяденька, я не знаю, вот ей-богу не знаю, игде подевались другие все.
– Мальчишка, наверное, не знает, – равнодушно сказал харабарчи. – Парень может не знать. А старик знает.
По знаку сотника воины опрокинули старого пастуха на спину. Рыжая с сединой бородка острым клином уставилась в небо, глаза были закрыты – старик казался неживым. Один из нукеров сел ему на тощий живот, другой – на ноги, стащил лапти и онучи, обнажив синеватые жилистые ступни с грязными, загнутыми ногтями. Десятник выхватил из костра красную дымящуюся головешку и ткнул в голую пятку. Запахло горелым мясом, пастух застонал, не разжимая рта. Парень заговорил:
– Дурачье! Што вы делаетя? Хотитя, штобы он указал вам дорогу, а самого обезножили.
Харабарчи перевел, сотник подскочил к парню:
– Ты поведешь нас! Тебе мы сохраним пятки, но выжгем спину, а также заставим тебя сожрать собственные уши, прижарив их сначала на твоих волосах.
– Зачем столько хлопот, мурза? – На веснушчатом лице парня появилась улыбка. – Я и так укажу тебе дорогу, ежели не забоишься болота.
– Он укажет, – равнодушно произнес харабарчи. – Молодому пытка страшней.
– Ежели отпуститя, как сулили.
Старый пастух застонал, повернул голову и плюнул в сторону парня. Сотник довольно засмеялся:
– Старого пса надо повесить на суку. – Он выразительно провел рукой по шее. – Нам безногие рабы ни к чему.
– Ты обещал, мурза, отпустить всех! – твердо заговорил парень. – Девок – тож. Иначе не поведу, хоть на куски рвитя.
Сотник выслушал переводчика, хлопнул парня по плечу:
– Слово Куремсы – верное. Отпущу, когда ты исполнишь свое.
– Подождите, ироды, вот придет мой Алешка с боярином Василием, он за все спросит! – прохрипел пастух. – А тебе, страмец конопатый, будет петля на осине, коли выдашь.
– Не лайся, дед Лука. Черное болото – што пузо коровье: дорога туда узка, а сколь ни влезет – все сварится. Помирать все одно придется – на осине ли, в омуте либо на полатях.
Старика и парня оттащили от костра, отвели к ним и подростков, для верности связав им ноги. Повеселевший сотник стал поторапливать воинов у костра, и скоро поляна наполнилась запахом баранины, закипающей в котле.
– Эй, Орка, тряхни хитреца Сеида, я сам видел, как он наполнял турсуки веселым питьем!
Нукеры осклабились – сотник, ради первой удачи, решил развязать один бурдючок, значит, им тоже позволит. Сняли котел с огня, обсев его кружком, хватали руками горячее полусырое мясо, рвали руками и зубами, жадно проглатывали, запивая сбродившим медом, быстро пьянея от хмеля и обильной еды. Осовелые глаза сотника все чаще обращались к балагану со строптивой полонянкой. Ему нравились большие белотелые женщины, но тех, что сидели в другом балагане, лучше приберечь – вдруг иной добычи не попадется? Плевок на его лице высох, голова кружилась, и злючка становилась все желаннее.
– Я, пожалуй, сам начну учить ее любви, – сказал он, вставая. – Десятник пойдет за мной, остальные пусть кинут жребий.
Нукеры оживленно загалдели, провожая начальника завистливыми взглядами и скабрезными напутствиями. Вышел он не скоро, неся халат на руке, постоял, кивнул десятнику: ступай. Потом молча сидел у костра, потягивая мед прямо из бурдюка, пока вернувшийся десятник не спросил его:
– Что теперь делать с ней, наян?
– Почему ты спрашиваешь, Орка? – Сотник с пьяной ухмылкой покосился на понуро сидящих поодаль мужиков. – Я ведь обещал отпустить их всех. Эту, наверное, можно отпустить. Пусть сама утопится – мне такие попадались. Садись и пей.
Десятник налил себе меду в деревянную чашку, но не донес до рта – длинная желтая тростина насквозь пронзила его бедро, вошла в другое, – словно сшила ноги вместе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176
– Хур-р-рагх! – Звериный рык раскатился над вырубкой, сменившись пронзительным воем, всадники выметнулись на открытое пространство. Из шалашей выскочили три девки и подросток, они сразу попали в петли арканов. Ошарашенные мужики, едва вскочив, тоже свалились, схваченные волосяными петлями. Лишь от озера донесся истошный женский крик, остальные полонянки, не успев и рта раскрыть, поняли, что звать на помощь бесполезно. Пронзенные стрелами собаки издыхали на поляне.
Куремса ожидал найти на пастбище больше людей. Имущества при захваченных тоже, почитай, никакого, и еда – мешок толокна да полмешка сухарей. От озера приволокли четвертую девку, от стада – второго отрока. Четыре девки, молодой мужик и два подростка – это уже кое-что. Девок сотник велел связать и посадить в шалаш. Мужики лежали, уткнувшись лицами в траву, связанные по рукам и ногам, рядом посадили подростков.
– Эй, харабарчи! – позвал Куремса. – Скажи этим лесным тарбаганам: я отпущу их на волю, если они укажут мне, где остальные. А не скажут – выжгу глаза, подрежу коленные жилы и брошу на муравьиные кучи.
Старый разведчик подошел к мужикам, стал равнодушно переводить. Куремса нырнул в шалаш, где сидели полонянки, опустился на корточки, взял за подбородок крайнюю молодку, круглолицую, с безумными от страха глазами, потрогал белую шею, схватил за тугую грудь, удовлетворенно заурчал:
– Девка.
Стал мять другую, она ударилась в рев, сотник плотоядно осклабился:
– Девка.
Стоящий за его спиной десятник сладострастно цокал языком. Куремса потянулся к третьей, маленькой, с тонкой талией и вызывающе острой грудью, и вдруг увидел ее серые огромные глаза, горящие змеиной злобой.
– Осторожно, наян, укусит, – смеясь, предостерег десятник.
– Я люблю укрощать злых сучек, с ними ночная кошма мягче. – Куремса схватил девицу за острое плечо, и тогда она с ненавистью плюнула ему в лицо. Куремса вскочил, изо рта его вырвалось шипение.
– Я же говорил, наян…
Девки помертвели, только маленькая злючка продолжала жечь сотника взглядом, словно хотела испепелить.
– Лесная гадюка, ты ищешь смерти? Я помогу тебе, но прежде ты испытаешь мужскую силу. Я хочу, чтобы ты попала в ад, а туда девственниц не принимают. – Куремса оборотился к десятнику: – Отведи ее, Орка, в пустой балаган и забей рот тряпкой. Если хочешь – ты первый начнешь учить ее любви, после того как выколотим из смердов признания.
Воины раздули большой огонь, свежевали баранов, грели воду в медном котле.
– Наян, один или два мальчишки сбежали, – сообщил нукер.
– Надо поторопиться с допросом, не то упустим других. – Сотник подошел к костру, спросил разведчика: – Что они ответили?
– Ты сам слышишь их ответ, наян.
Куремса снова зашипел, ухватил железными пальцами нестриженые волосы мальчишки, запрокинул ему голову, грозя сломать шею. Подросток заплакал от боли.
– Дяденька, я не знаю, вот ей-богу не знаю, игде подевались другие все.
– Мальчишка, наверное, не знает, – равнодушно сказал харабарчи. – Парень может не знать. А старик знает.
По знаку сотника воины опрокинули старого пастуха на спину. Рыжая с сединой бородка острым клином уставилась в небо, глаза были закрыты – старик казался неживым. Один из нукеров сел ему на тощий живот, другой – на ноги, стащил лапти и онучи, обнажив синеватые жилистые ступни с грязными, загнутыми ногтями. Десятник выхватил из костра красную дымящуюся головешку и ткнул в голую пятку. Запахло горелым мясом, пастух застонал, не разжимая рта. Парень заговорил:
– Дурачье! Што вы делаетя? Хотитя, штобы он указал вам дорогу, а самого обезножили.
Харабарчи перевел, сотник подскочил к парню:
– Ты поведешь нас! Тебе мы сохраним пятки, но выжгем спину, а также заставим тебя сожрать собственные уши, прижарив их сначала на твоих волосах.
– Зачем столько хлопот, мурза? – На веснушчатом лице парня появилась улыбка. – Я и так укажу тебе дорогу, ежели не забоишься болота.
– Он укажет, – равнодушно произнес харабарчи. – Молодому пытка страшней.
– Ежели отпуститя, как сулили.
Старый пастух застонал, повернул голову и плюнул в сторону парня. Сотник довольно засмеялся:
– Старого пса надо повесить на суку. – Он выразительно провел рукой по шее. – Нам безногие рабы ни к чему.
– Ты обещал, мурза, отпустить всех! – твердо заговорил парень. – Девок – тож. Иначе не поведу, хоть на куски рвитя.
Сотник выслушал переводчика, хлопнул парня по плечу:
– Слово Куремсы – верное. Отпущу, когда ты исполнишь свое.
– Подождите, ироды, вот придет мой Алешка с боярином Василием, он за все спросит! – прохрипел пастух. – А тебе, страмец конопатый, будет петля на осине, коли выдашь.
– Не лайся, дед Лука. Черное болото – што пузо коровье: дорога туда узка, а сколь ни влезет – все сварится. Помирать все одно придется – на осине ли, в омуте либо на полатях.
Старика и парня оттащили от костра, отвели к ним и подростков, для верности связав им ноги. Повеселевший сотник стал поторапливать воинов у костра, и скоро поляна наполнилась запахом баранины, закипающей в котле.
– Эй, Орка, тряхни хитреца Сеида, я сам видел, как он наполнял турсуки веселым питьем!
Нукеры осклабились – сотник, ради первой удачи, решил развязать один бурдючок, значит, им тоже позволит. Сняли котел с огня, обсев его кружком, хватали руками горячее полусырое мясо, рвали руками и зубами, жадно проглатывали, запивая сбродившим медом, быстро пьянея от хмеля и обильной еды. Осовелые глаза сотника все чаще обращались к балагану со строптивой полонянкой. Ему нравились большие белотелые женщины, но тех, что сидели в другом балагане, лучше приберечь – вдруг иной добычи не попадется? Плевок на его лице высох, голова кружилась, и злючка становилась все желаннее.
– Я, пожалуй, сам начну учить ее любви, – сказал он, вставая. – Десятник пойдет за мной, остальные пусть кинут жребий.
Нукеры оживленно загалдели, провожая начальника завистливыми взглядами и скабрезными напутствиями. Вышел он не скоро, неся халат на руке, постоял, кивнул десятнику: ступай. Потом молча сидел у костра, потягивая мед прямо из бурдюка, пока вернувшийся десятник не спросил его:
– Что теперь делать с ней, наян?
– Почему ты спрашиваешь, Орка? – Сотник с пьяной ухмылкой покосился на понуро сидящих поодаль мужиков. – Я ведь обещал отпустить их всех. Эту, наверное, можно отпустить. Пусть сама утопится – мне такие попадались. Садись и пей.
Десятник налил себе меду в деревянную чашку, но не донес до рта – длинная желтая тростина насквозь пронзила его бедро, вошла в другое, – словно сшила ноги вместе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176