Я думал: Волк сейчас убьет ее на месте, убьет - и будет
прав, но он только улыбнулся - снова одними губами - и сказал: что ж!
если новая! Ты с нами не хочешь? Не придя еще в себя, я пробормотал, что
лучше, пожалуй, поработаю, и они с облегчением пошли одеваться.
Хлопнула дверь - я остался в квартире один. Зажег обе настольные лам-
пы, задернул плотную штору - внизу, далеко, взревело логово, потом звук
пошел diminuendo и смолк - укатили. Последние годы я совсем плохо пере-
носил пасмурную московскую осень, вернее, ее дни: болела голова, сла-
бость и лень растекались по телу, невозможно казалось заставить себя ни
взяться за что-нибудь, ни выйти на улицу, но, едва опускалась на город
полная тьма, скрывая низкие, задевающие за шпили сталинских небоскребов
тучи, ко мне обычно возвращались бодрость, работоспособность, и окна я
занавешивал по привычке, а не из желания отгородиться от погоды. Сейчас,
конечно, было не то: никакая работа в голову не шла, я тупо перебирал
листы неоконченной статьи для "Науки и жизни", а сам думал о Волке, о
его отце, о его сыне, обо всей этой кошмарной истории. Наконец, отодви-
нув статью в сторону, я достал из дальнего уголка нижнего ящика хрупкие,
пожелтевшие по краям заметки к ненаписанной книге, и передо мною пошли в
беспорядке, тесня друг друга, ее запахи, ландшафты, интерьеры, ее герои!
Рвались рядом с поручиком Водовозовым, копающимся в моторе броневика,
немецкие бомбы и выпускали желтоватый ядовитый газ; теснились толпы на
севастопольской пристани, давя людей, спихивая их с мостков в узкую щель
подернутого радужным мазутом моря; где-то на Больших бульварах полков-
ник-таксист исповедовался бывшему подчиненному в грехах и горестях па-
рижской жизни и просил денег; высокие дубовые двери посольства пахли
распускающимися почками русских берез, но этот запах перебивался запаха-
ми пота и переполненной параши, которыми шибала в нос под завязку наби-
тая лубянская камера; предводимая старшим лейтенантом Хромыхом, безжа-
лостно сжимала кольцо вокруг оголодавшей волчьей стаи облава - тот, ко-
торому я предназначен! усмехнулся! и поднял! р-р-р-ужье! - и зимняя тай-
га потрескивала под пятидесятиградусным безветренным морозом, но в пер-
воначальных, шоковых слезах и народной скорби приходил-таки март и (с
огромным, правда замедлением - почти год спустя) радость и надежды этого
марта выплескивались на праздновании никого в Ново-Троицком не волнующе-
го воссоединения с Украиной, и висели по улицам древнерусские щиты из
фанеры с цифрами 1654-1954, и трепыхали флаги, и раскатывали веселые,
украшенные еловыми лапами и цветами из жатой бумаги поезда саней, и шла
в клубе "Свадьба с приданым". Ха-ра-шо нам жить на све-е-те, беспа-
кой-ны-ым ма-ла-а-дым! - пела артистка Васильева через повешенный на
площади колокол. Но и праздник кончался - одно похмелье тянулось беско-
нечно, и в едком его чаду плыли, покачиваясь, лица Зои Степановны и уми-
рающего от рака отставного капитана; лица Фани с Аб'гамчиком; лица рас-
порядительных профкомовцев, несущих к автобусу заваленный георгинами и
гладиолусами гроб с телом георгиевского кавалера; и лицо Гали-хромонож-
ки, молоденькой фрезеровщицы с ГАЗа, первой волковой женщины, оставлен-
ной им через четыре месяца после того зимнего вечера со снежком, синко-
пировано похрустывающим под ногами, лица!
Снова хлопнула дверь - я так увлекся, что и не слышал подъехавшего
логова - и Волк с Натальей проскользнули в спальню: на цыпочках - якобы
чтоб не мешать мне работать. Теперь онемела и ненаписанная книга, и
единственное, о чем я мог думать: что? что происходит за увешанною чешс-
кими полками стеною, за тонкой дверью из прессованных опилок? Только ду-
мать: постучать, позвать, войти - на это я не решился бы никогда.
Наверное, с час просидел я за столом, тупо уставясь на узкую полоску
ночного неба, проглядывающего в створе штор, потом лег, не раздеваясь,
на диван, лицом к спинке, и - самое смешное - заснул.
13. ВОДОВОЗОВ
Наталья умело пользовалась положением единственной любимой дочери ра-
зошедшихся и не поддерживающих отношений, вечно в командировках, журна-
листов: говоря, например, отцу, что она у матери, а матери - что у отца,
распоряжалась собою, как считала нужным; Крившину, спросившему, не про-
пустила ли институт, и в голову, вероятно, не могло прийти, что девочка
почти полную неделю прожила со мною на даче - правда, вполне целомудрен-
ную неделю, несмотря на влюбленный восторг, с которым неизвестно почему
ко мне относилась, и вопреки моему умозрительному представлению о совре-
менных акселератках, вдобавок так вольно воспитывающихся. Однажды, приз-
наться, я попытался поцеловать Наталью в расчете на удовольствие не
столько для себя, сколько для нее, но она вспыхнула, задрожала, отпихну-
ла меня и заплакала - это при том, что поцелуя и, может, даже большего в
глубине души, безусловно желала: организм, девственный ее организм бун-
товал сам по себе. Не могу сказать, чтобы ночами, проведенными вдвоем с
Натальей на даче, меня не посещали эротические видения, порою яркие, но
с искушением встать с постели и подняться в мансарду я справлялся срав-
нительно легко, потому что ясно понимал бесперспективность для себя, а,
стало быть - невыносимость для Наташки - такого романа. Не знаю, спра-
вился бы с собою, если б она спустилась ко мне, но к этому она там, на
даче, казалась еще не готовой. Три же дня назад, со смертью Митеньки, в
Наталье, по-моему, случилась перемена: ее посетило интуитивное прозре-
ние, что я не просто осиротевший отец, а еще и намеренный виновник
собственного сиротства - то есть, она разглядела во мне убийцу. Это, на-
до думать, прибавило мне привлекательности в ее глазах - бабы падки на
солененькое - и Наталья, кажется, решила с организмом совладать и меня
не упустить ни в коем случае. Мы сидели в кино, и она сначала робко, не
зная, как я отреагирую, а потом, когда узнала - все смелее и настойчи-
вее, ласкала мою руку, но прикосновения мягких, нежных подушечек ее
пальцев, резко отличающихся от мозолистых, загрубевших подушечек гита-
ристки Альбины, отнюдь не отвлекали меня от экрана, и я с интересом сле-
дил за героями картины, которые, не зная, куда пристроить случайный
труп, долго возили его в багажнике машины и, наконец, устанавливали
снежной бабою с метлою в руках и кастрюлькою на голове где-то в горах, в
Швейцарии. Была я баба нежная, пела некогда Альбина, а стала баба снеж-
ная. В общем, фильм оказался хорош, из области черного юмора - даже
странно, что его крутили у нас:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172
прав, но он только улыбнулся - снова одними губами - и сказал: что ж!
если новая! Ты с нами не хочешь? Не придя еще в себя, я пробормотал, что
лучше, пожалуй, поработаю, и они с облегчением пошли одеваться.
Хлопнула дверь - я остался в квартире один. Зажег обе настольные лам-
пы, задернул плотную штору - внизу, далеко, взревело логово, потом звук
пошел diminuendo и смолк - укатили. Последние годы я совсем плохо пере-
носил пасмурную московскую осень, вернее, ее дни: болела голова, сла-
бость и лень растекались по телу, невозможно казалось заставить себя ни
взяться за что-нибудь, ни выйти на улицу, но, едва опускалась на город
полная тьма, скрывая низкие, задевающие за шпили сталинских небоскребов
тучи, ко мне обычно возвращались бодрость, работоспособность, и окна я
занавешивал по привычке, а не из желания отгородиться от погоды. Сейчас,
конечно, было не то: никакая работа в голову не шла, я тупо перебирал
листы неоконченной статьи для "Науки и жизни", а сам думал о Волке, о
его отце, о его сыне, обо всей этой кошмарной истории. Наконец, отодви-
нув статью в сторону, я достал из дальнего уголка нижнего ящика хрупкие,
пожелтевшие по краям заметки к ненаписанной книге, и передо мною пошли в
беспорядке, тесня друг друга, ее запахи, ландшафты, интерьеры, ее герои!
Рвались рядом с поручиком Водовозовым, копающимся в моторе броневика,
немецкие бомбы и выпускали желтоватый ядовитый газ; теснились толпы на
севастопольской пристани, давя людей, спихивая их с мостков в узкую щель
подернутого радужным мазутом моря; где-то на Больших бульварах полков-
ник-таксист исповедовался бывшему подчиненному в грехах и горестях па-
рижской жизни и просил денег; высокие дубовые двери посольства пахли
распускающимися почками русских берез, но этот запах перебивался запаха-
ми пота и переполненной параши, которыми шибала в нос под завязку наби-
тая лубянская камера; предводимая старшим лейтенантом Хромыхом, безжа-
лостно сжимала кольцо вокруг оголодавшей волчьей стаи облава - тот, ко-
торому я предназначен! усмехнулся! и поднял! р-р-р-ужье! - и зимняя тай-
га потрескивала под пятидесятиградусным безветренным морозом, но в пер-
воначальных, шоковых слезах и народной скорби приходил-таки март и (с
огромным, правда замедлением - почти год спустя) радость и надежды этого
марта выплескивались на праздновании никого в Ново-Троицком не волнующе-
го воссоединения с Украиной, и висели по улицам древнерусские щиты из
фанеры с цифрами 1654-1954, и трепыхали флаги, и раскатывали веселые,
украшенные еловыми лапами и цветами из жатой бумаги поезда саней, и шла
в клубе "Свадьба с приданым". Ха-ра-шо нам жить на све-е-те, беспа-
кой-ны-ым ма-ла-а-дым! - пела артистка Васильева через повешенный на
площади колокол. Но и праздник кончался - одно похмелье тянулось беско-
нечно, и в едком его чаду плыли, покачиваясь, лица Зои Степановны и уми-
рающего от рака отставного капитана; лица Фани с Аб'гамчиком; лица рас-
порядительных профкомовцев, несущих к автобусу заваленный георгинами и
гладиолусами гроб с телом георгиевского кавалера; и лицо Гали-хромонож-
ки, молоденькой фрезеровщицы с ГАЗа, первой волковой женщины, оставлен-
ной им через четыре месяца после того зимнего вечера со снежком, синко-
пировано похрустывающим под ногами, лица!
Снова хлопнула дверь - я так увлекся, что и не слышал подъехавшего
логова - и Волк с Натальей проскользнули в спальню: на цыпочках - якобы
чтоб не мешать мне работать. Теперь онемела и ненаписанная книга, и
единственное, о чем я мог думать: что? что происходит за увешанною чешс-
кими полками стеною, за тонкой дверью из прессованных опилок? Только ду-
мать: постучать, позвать, войти - на это я не решился бы никогда.
Наверное, с час просидел я за столом, тупо уставясь на узкую полоску
ночного неба, проглядывающего в створе штор, потом лег, не раздеваясь,
на диван, лицом к спинке, и - самое смешное - заснул.
13. ВОДОВОЗОВ
Наталья умело пользовалась положением единственной любимой дочери ра-
зошедшихся и не поддерживающих отношений, вечно в командировках, журна-
листов: говоря, например, отцу, что она у матери, а матери - что у отца,
распоряжалась собою, как считала нужным; Крившину, спросившему, не про-
пустила ли институт, и в голову, вероятно, не могло прийти, что девочка
почти полную неделю прожила со мною на даче - правда, вполне целомудрен-
ную неделю, несмотря на влюбленный восторг, с которым неизвестно почему
ко мне относилась, и вопреки моему умозрительному представлению о совре-
менных акселератках, вдобавок так вольно воспитывающихся. Однажды, приз-
наться, я попытался поцеловать Наталью в расчете на удовольствие не
столько для себя, сколько для нее, но она вспыхнула, задрожала, отпихну-
ла меня и заплакала - это при том, что поцелуя и, может, даже большего в
глубине души, безусловно желала: организм, девственный ее организм бун-
товал сам по себе. Не могу сказать, чтобы ночами, проведенными вдвоем с
Натальей на даче, меня не посещали эротические видения, порою яркие, но
с искушением встать с постели и подняться в мансарду я справлялся срав-
нительно легко, потому что ясно понимал бесперспективность для себя, а,
стало быть - невыносимость для Наташки - такого романа. Не знаю, спра-
вился бы с собою, если б она спустилась ко мне, но к этому она там, на
даче, казалась еще не готовой. Три же дня назад, со смертью Митеньки, в
Наталье, по-моему, случилась перемена: ее посетило интуитивное прозре-
ние, что я не просто осиротевший отец, а еще и намеренный виновник
собственного сиротства - то есть, она разглядела во мне убийцу. Это, на-
до думать, прибавило мне привлекательности в ее глазах - бабы падки на
солененькое - и Наталья, кажется, решила с организмом совладать и меня
не упустить ни в коем случае. Мы сидели в кино, и она сначала робко, не
зная, как я отреагирую, а потом, когда узнала - все смелее и настойчи-
вее, ласкала мою руку, но прикосновения мягких, нежных подушечек ее
пальцев, резко отличающихся от мозолистых, загрубевших подушечек гита-
ристки Альбины, отнюдь не отвлекали меня от экрана, и я с интересом сле-
дил за героями картины, которые, не зная, куда пристроить случайный
труп, долго возили его в багажнике машины и, наконец, устанавливали
снежной бабою с метлою в руках и кастрюлькою на голове где-то в горах, в
Швейцарии. Была я баба нежная, пела некогда Альбина, а стала баба снеж-
ная. В общем, фильм оказался хорош, из области черного юмора - даже
странно, что его крутили у нас:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172