- Ни-
кита постучал двушкою в стекло. Кудрявенькая обернулась, окрысившаяся:
погоди, дескать, мудак, разговор важный! Никите показалось, что он
где-то видел девицу, чуть ли не в столовке яузского заведения, однако,
может, только показалось. Прождав еще три-четыре минуты, Никита не стал
больше стучать, а приоткрыл дверь: девушка! Девушка только отмахнулась,
а в нос Никите ударил пряный, терпкий парфюмерный запах, и Катька Кишко
в давешней мизансцене вспомнилась сотый уже раз за сегодняшний вечер.
Ну разве можно так ревновать?! щебетала девица в трубку. Ты ж знаешь,
у меня смена до десяти! Мало ли что обещала? откуда я могла догадаться,
что генерала отравят. А Трупец Младенца Малого не отпустил! - действи-
тельно значит: встречались они с Никитою в столовой. Ты кто? То-то! По-
эт! А я - лейтенант госбезопасности! - и девица стала успокаивать рев-
ность жениха ли своего, любовника весьма своеобразным, учитывая при-
сутствие в будочке Никиты, способом: в подробностях, со смаком рассказы-
вать, какими изысканными эротическими блюдами она жениха ли, любовника
угощает в минуты интимных их встреч, то есть смысл улавливался такой:
могу ли, дескать, я любить не тебя одного, если я так тебя люблю?!
Эти речи вынести было уже невозможно - Никита одной рукою полез деви-
це под потную мышку, уцепился за высокую, упругую грудь, другою стал по-
жимать, поглаживать девице живот, стремясь держаться пониже, пониже, еще
пониже. Девицу никитины действия стимулировали, ее рассказ обретал все
большую выпуклость, зримость, все большую! осязательность, а тело играло
под никитиными пальцами, словно баян в руках генерала Обернибесова. Бу-
дочка, от половины застекленная, окружена была людьми, но девице и горя
мало, а Никиту присутствие посторонних только подхлестывало, он думал,
что и хорошо! и пусть смотрят! пусть даже советы подают! - потому что
коль уж летят - не существует ни непристойности, ни кощунства, ни че-
го-то там еще, связанного с чем-то эдаким.
Подойдя вплотную к началу, так сказать, начал, Никита отметил, что
подозрения жениха ли, любовника кудрявенькой совершенно основательны, то
есть не в связи с теперешним, сейчас вот происходящим, основательны, а в
связи с предыдущим: волоски у входа в начало начал были слипшиеся, зас-
корузлые и неопровержимо свидетельствовали о недавней любви в местности
без биде и душа, - но и это, черт возьми, не отталкивало, а подхлестыва-
ло. А девица все щебетала, щебетала в микрофон, уже задыхалась, кончала,
а тот, дурак, жених там или любовник, поэт, принимал это на свой счет и,
возможно, даже приглашал к трубке приятеля: послушай, дескать, какая бы-
вает любовь!
Когда же любовь завершилась, кудрявенькая сыто уронила в микрофон: ну
все, пока, тут народ, позвоню завтра, невозмутимо переступила через тру-
сики, оставшиеся на заплеванном полу кабины, и, посторонив Никиту, не
взглянув на него, гордо вышла вон. Опустошенный Никита привел себя в по-
рядок - пакость, омерзение лежали на душе, - потянулся к трубке, но так
и не снял ее, только подержался за нагретую кудрявенькой лейтенанточкою
пластмассу и вышел тоже. В конце концов, он и без звонка узнает в самом
скором времени, удалась Мэри ее миссия или нет. Все узнют!
Дождик перестал. Сквозь облачные прорехи то и дело выглядывала луна,
не умеющая, впрочем, соперничать с яркими газосветными фонарями. Народу
на площади сильно прибавилось, молодежь панк затерялась в толпе, и, если
бы не простынки, все это вполне можно было принять за праздничное гу-
лянье по случаю Дня Победы. На скорбно склоненной голове бронзового поэ-
та белел, время от времени невозмутимо оправляясь, нахальный жирный го-
лубь мира.
Никита постоял в неопределенности, прислушался к соседнему диалогу:
провокация! элементарная провокация! Чего ж вы прибежали сюда, раз про-
вокация? На вас, на дураков, посмотреть, сколько вас тут наберется. А
простынку постирать вынесли? - постоял-послушал и вдруг понял, что его
тянет к родителям. Они, наверное, первыми выскочили на ближайшую пло-
щадь, - и все равно тянет: просто домой, в родную, что ли, нору.
И Никита спустился в метро.
В метро народу тоже было много, большинство везло с собою детей. По-
езда ходили по-вечернему нечасто и потому - набитые битком. В Никите
проснулась неожиданная брезгливость ко всей этой публике, он прямо-таки
не мог заставить себя лезть в воняющие потом, перенаселенные вагоны и
пропускал, пропускал, пропускал, - но людской напор не спадал, напротив
- рос, пережидать было бессмысленно, назад, на поверхность, не хотелось
ни в коем случае, и Никита, зажмурясь и стараясь не дышать, втиснулся в
щель между сходящимися дверьми очередного поезда.
Проплывшие мимо окон, остановившиеся и поплывшие дальше хромированные
колонны Маяковской напомнили о каком-то легендарном митинге сорок, что
ли, первого года; на Белорусской перрон был огорожен буквально монолитом
из тел, двери поезда открылись с трудом и не все, - пора было подумать,
как выбираться: следующая станция никитина, Динамо. Люди, злее чертей,
не пропускали, словно бы специально смыкались друг к другу ближе, еще
ближе! - и неизвестно, удалось бы Никите выйти, если б вагон вдруг не
тряхнуло, как коробок, в котором на слух проверяют наличие спичек, и с
десятикратным g отрицательного ускорения не остановило, перекошенный, с
погасшими огнями, в глухой темноте тоннеля. Судя по истошным воплям бо-
ли, тех, кто ехал в головах вагонов, задавило ньютоновой силою, однако,
переполнение в каком-то смысле пошло во благо: и у задних, и у середин-
ных - ни пробитых голов, ни поломанных позвоночников.
Зычный партийный басок, едва сумев продраться сквозь вопли задавлен-
ных, принялся несколько абстрактно, ибо никаких дельных предложений не
подавал, призывать к спокойствию, но уже сыпались стекла дверей и окон,
уже иррациональные выкрики сменились более или менее прагматическими:
Миша! Мишенька! Держи папу за руку! Зайка! выбирайся на свою сторону и
иди к Белорусской - и так далее, и не сильно помятый Никита, следуя
внутренним токам толпы, оказался в проломе окна, а затем и в тоннеле.
Клочья тьмы то здесь, то там вырывались вспышками спичек и зажигалок.
Поезд, сойдя с рельсов, врезался головою в стенку, и те, кто вылез на
сторону столкновения, найдя себя в тупике, в ловушке, с энергией ужаса
двигались назад, - задние же, не зная, в чем дело, перли вперед, - Ники-
та по счастию оказался с другой стороны и довольно скоро миновал вагоны.
Ощупью, спотыкаясь о шпалы и упавших людей, он добрался до станции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172
кита постучал двушкою в стекло. Кудрявенькая обернулась, окрысившаяся:
погоди, дескать, мудак, разговор важный! Никите показалось, что он
где-то видел девицу, чуть ли не в столовке яузского заведения, однако,
может, только показалось. Прождав еще три-четыре минуты, Никита не стал
больше стучать, а приоткрыл дверь: девушка! Девушка только отмахнулась,
а в нос Никите ударил пряный, терпкий парфюмерный запах, и Катька Кишко
в давешней мизансцене вспомнилась сотый уже раз за сегодняшний вечер.
Ну разве можно так ревновать?! щебетала девица в трубку. Ты ж знаешь,
у меня смена до десяти! Мало ли что обещала? откуда я могла догадаться,
что генерала отравят. А Трупец Младенца Малого не отпустил! - действи-
тельно значит: встречались они с Никитою в столовой. Ты кто? То-то! По-
эт! А я - лейтенант госбезопасности! - и девица стала успокаивать рев-
ность жениха ли своего, любовника весьма своеобразным, учитывая при-
сутствие в будочке Никиты, способом: в подробностях, со смаком рассказы-
вать, какими изысканными эротическими блюдами она жениха ли, любовника
угощает в минуты интимных их встреч, то есть смысл улавливался такой:
могу ли, дескать, я любить не тебя одного, если я так тебя люблю?!
Эти речи вынести было уже невозможно - Никита одной рукою полез деви-
це под потную мышку, уцепился за высокую, упругую грудь, другою стал по-
жимать, поглаживать девице живот, стремясь держаться пониже, пониже, еще
пониже. Девицу никитины действия стимулировали, ее рассказ обретал все
большую выпуклость, зримость, все большую! осязательность, а тело играло
под никитиными пальцами, словно баян в руках генерала Обернибесова. Бу-
дочка, от половины застекленная, окружена была людьми, но девице и горя
мало, а Никиту присутствие посторонних только подхлестывало, он думал,
что и хорошо! и пусть смотрят! пусть даже советы подают! - потому что
коль уж летят - не существует ни непристойности, ни кощунства, ни че-
го-то там еще, связанного с чем-то эдаким.
Подойдя вплотную к началу, так сказать, начал, Никита отметил, что
подозрения жениха ли, любовника кудрявенькой совершенно основательны, то
есть не в связи с теперешним, сейчас вот происходящим, основательны, а в
связи с предыдущим: волоски у входа в начало начал были слипшиеся, зас-
корузлые и неопровержимо свидетельствовали о недавней любви в местности
без биде и душа, - но и это, черт возьми, не отталкивало, а подхлестыва-
ло. А девица все щебетала, щебетала в микрофон, уже задыхалась, кончала,
а тот, дурак, жених там или любовник, поэт, принимал это на свой счет и,
возможно, даже приглашал к трубке приятеля: послушай, дескать, какая бы-
вает любовь!
Когда же любовь завершилась, кудрявенькая сыто уронила в микрофон: ну
все, пока, тут народ, позвоню завтра, невозмутимо переступила через тру-
сики, оставшиеся на заплеванном полу кабины, и, посторонив Никиту, не
взглянув на него, гордо вышла вон. Опустошенный Никита привел себя в по-
рядок - пакость, омерзение лежали на душе, - потянулся к трубке, но так
и не снял ее, только подержался за нагретую кудрявенькой лейтенанточкою
пластмассу и вышел тоже. В конце концов, он и без звонка узнает в самом
скором времени, удалась Мэри ее миссия или нет. Все узнют!
Дождик перестал. Сквозь облачные прорехи то и дело выглядывала луна,
не умеющая, впрочем, соперничать с яркими газосветными фонарями. Народу
на площади сильно прибавилось, молодежь панк затерялась в толпе, и, если
бы не простынки, все это вполне можно было принять за праздничное гу-
лянье по случаю Дня Победы. На скорбно склоненной голове бронзового поэ-
та белел, время от времени невозмутимо оправляясь, нахальный жирный го-
лубь мира.
Никита постоял в неопределенности, прислушался к соседнему диалогу:
провокация! элементарная провокация! Чего ж вы прибежали сюда, раз про-
вокация? На вас, на дураков, посмотреть, сколько вас тут наберется. А
простынку постирать вынесли? - постоял-послушал и вдруг понял, что его
тянет к родителям. Они, наверное, первыми выскочили на ближайшую пло-
щадь, - и все равно тянет: просто домой, в родную, что ли, нору.
И Никита спустился в метро.
В метро народу тоже было много, большинство везло с собою детей. По-
езда ходили по-вечернему нечасто и потому - набитые битком. В Никите
проснулась неожиданная брезгливость ко всей этой публике, он прямо-таки
не мог заставить себя лезть в воняющие потом, перенаселенные вагоны и
пропускал, пропускал, пропускал, - но людской напор не спадал, напротив
- рос, пережидать было бессмысленно, назад, на поверхность, не хотелось
ни в коем случае, и Никита, зажмурясь и стараясь не дышать, втиснулся в
щель между сходящимися дверьми очередного поезда.
Проплывшие мимо окон, остановившиеся и поплывшие дальше хромированные
колонны Маяковской напомнили о каком-то легендарном митинге сорок, что
ли, первого года; на Белорусской перрон был огорожен буквально монолитом
из тел, двери поезда открылись с трудом и не все, - пора было подумать,
как выбираться: следующая станция никитина, Динамо. Люди, злее чертей,
не пропускали, словно бы специально смыкались друг к другу ближе, еще
ближе! - и неизвестно, удалось бы Никите выйти, если б вагон вдруг не
тряхнуло, как коробок, в котором на слух проверяют наличие спичек, и с
десятикратным g отрицательного ускорения не остановило, перекошенный, с
погасшими огнями, в глухой темноте тоннеля. Судя по истошным воплям бо-
ли, тех, кто ехал в головах вагонов, задавило ньютоновой силою, однако,
переполнение в каком-то смысле пошло во благо: и у задних, и у середин-
ных - ни пробитых голов, ни поломанных позвоночников.
Зычный партийный басок, едва сумев продраться сквозь вопли задавлен-
ных, принялся несколько абстрактно, ибо никаких дельных предложений не
подавал, призывать к спокойствию, но уже сыпались стекла дверей и окон,
уже иррациональные выкрики сменились более или менее прагматическими:
Миша! Мишенька! Держи папу за руку! Зайка! выбирайся на свою сторону и
иди к Белорусской - и так далее, и не сильно помятый Никита, следуя
внутренним токам толпы, оказался в проломе окна, а затем и в тоннеле.
Клочья тьмы то здесь, то там вырывались вспышками спичек и зажигалок.
Поезд, сойдя с рельсов, врезался головою в стенку, и те, кто вылез на
сторону столкновения, найдя себя в тупике, в ловушке, с энергией ужаса
двигались назад, - задние же, не зная, в чем дело, перли вперед, - Ники-
та по счастию оказался с другой стороны и довольно скоро миновал вагоны.
Ощупью, спотыкаясь о шпалы и упавших людей, он добрался до станции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172