На разглядывание комка у Хухе ушло веков двадцать. Всё это время он неизвестно что ел и пил, поглощённый загадкой: а что там, собственно, шевелится? Наконец синий тенгри не выдержал, подпрыгнул и оторвал кусок таинственной грязи. Усевшись на пол, Мунхе разломил ком. Из него выкатились намертво сцепившиеся Ухин Хара и Цаган Дар-эке. Тенгри немедленно взял их себе в жёны.
Цаган оказалась доброй и ласковой женой, но никудышной любовницей. Отнекивалась, когда Хухе Мунхе приставал с ласками: неудобно, мол, заниматься любовью днём, очень уж светло. Зато Ухин предавалась страсти так неистово, что готова была истязать мужа ночи напролёт. Жаль только, всё остальное время злилась и ворчала. И то ей не так, и это не эдак.
Ночная супруга сражалась с мужем на полу небесного дворца и других развлечений не признавала, а Дара полюбила наблюдать за действиями населяющих срединный мир существ, прильнув к прозрачному люку в днище котла. Её интересовало всё: во что одеваются мужчины и женщины, как обустраивают жилища, на чём спят, как и что едят. Насмотревшись, она потребовала от супруга, чтобы тот развёл ей костёр, изготовил ножи, котелки, сковородки и вертела, а также пригнал на выпас стада баранов и коров, табун лошадей и стаю собак. Хухе отмахивался от приставучей бабы, мол, как-нибудь погодя пригоню. Пришлось Цаганке объявлять сексуальную забастовку. Она наотрез отказалась вступать с мужем в интимные отношения до тех пор, пока не исполнит её немудрящую женскую прихоть.
Делать нечего. Мунхе переоделся до неузнаваемости – в шаровары, красную рубаху навыпуск, расшитую жилетку, сапоги, – подпоясался кушаком, вооружился кнутом и под покровом ночи спустился на землю. Угнал стадо коров и овец, а когда пытался украсть табун, забрехали собаки. На лай сбежались пастухи и принялись метелить конокрада. Хухе пытался объяснить, что лошади требуются ему не корысти ради, а дабы ублажить супругу Цаганку. Хочется ей поесть баранинки.
– Баран, баран, – повторял он, уворачиваясь от крепких кулаков и катаясь в пыли, сбитый удачными пинками.
Пастухи поняли так, что грабить их пришёл сам цыганский барон, и пустили в ход свои пастушьи кнуты. Но тут они погорячились: кнутом верховный тенгри владел куда лучше их всех, вместе взятых. Кнутовище в его руках плясало как живое, плеть косила направо и налево, путая ноги нападающих и валя их в траву рядами и колоннами. Казалось, что Мунхе вооружён не обычным кнутом, а японскими нунчаками, – никто из нападающих не мог пробить сферическую защиту, созданную вращением божественной плётки.
Тогда пастухи взяли своего повелителя в топоры. Получив пару тумаков обушком по затылку, тенгри понял в божественном озарении: плетью обуха не перешибёшь, – и бросился наутёк так быстро, что на лошади не догнать. Конная погоня поняла это и быстро догадалась швырять вслед Хухе подковы которые, устрашающе свистя, догоняли бегущего, хлопали по загривку, спине, рукам и ногам и возвращались назад в ловкие руки пастухов. Тенгри зауважал умных землян.
– Подков… (тут ещё один доисторический бумеранг ударил его по башке). – Бог потерял половину мысли…
– …ков бой! – подумал он, оглянувшись. Загляделся на рослого пастуха и получил подковой в лоб. Упал и был бы, наверное, забит насмерть за конокрадство, хорошо, что Ухин Хара, выручая мужа, погрузила землю в незапланированную тьму. Преследователи потеряли цыганского барона. Он же, продышавшись, подкрался к истекающей в течке кобыле, намочил рукав, а потом сунул его в ноздри вожаку табуна. Жеребец учуял запах и, свесив чуть ли не до земли орудие огула, бросился на конокрада. Хотел потоптать, но тенгри, спасая задницу, ринулся в небеса. Жеребец бросился следом, а за вожаком и весь табун поскакал прямо по воздуху в верхний мир.
От грохота копыт по медному своду под колпаком раздался трудновыносимый гром, а от искр из-под подков родились молнии. Так земляне впервые познакомились с грозой.
Они привыкали к новому страшному явлению природы, пока гроза не сменилась безопасными зарницами. Это Дар-эке по примеру срединных жителей развела на небе костёр пожарче, перерезала горло барану пожирней, а тушу насадила на вертел и принялась готовить ужин.
– Понюхай, как пахнет, – теребила она супруга, тыча мордой в густой дым.
Божку запах жареного мяса понравился, с тех пор стал он большим поклонником баранины на вертеле. Земляне быстро разгадали пристрастие верхнего владыки и принялись приносить ему в жертву овец да баранов. Им доставалось мясо, а тенгри – запах, и все были довольны. За каждого жертвенного барана племенам земным давались поблажки вроде хорошей погоды, богатого приплода и долгой счастливой судьбы.
Для прокорма небесных стад Хухе создал под хрустальным куполом тучные нивы, и через век-другой по навозу стало невозможно ходить не проваливаясь, а от запаха коровьих лепёшек перекашивало даже злую харю Ухин, равнодушной к прочим ароматам.
– Весь дворец засрали! – ругалась ночная жена, провалившись в дерьмо с головой и махая руками для демонстрации глубины.
– Так больше жить нельзя, – поддержала её Дара. – Вот что, супруг: или убирай говно сам, или я позову Херакла!
– А что это ещё за хер? – удивился Мунхе. – Бог, полубог?
– Не тенгри, а тень гри, – пошутила Цаганка. – ещё не родился, но поговаривают, что хрен станет иметь побольше твоего.
Тенгри позавидовал овощу будущего полубога и, чтобы не вводить в искушение супругу, вооружился совковой лопатой и принялся сбрасывать кизяки в открытый люк. Работа ему вскоре надоела, тем более что на непривычных к физическому труду ладонях появились кровавые мозоли. Тогда он божьей волей создал из отходов небесных пиршеств (скотских костей) новенький настил поверх дерьма. Его вновь пришлось засевать злаками, чтобы кормить живых пока коров да баранов. Хухе понял, что веками копить отходы, как в первый раз, не стоит, поэтому стал устраивать субботники: раз в неделю брался за лопату и швырял навоз вниз. Земля от небесного говна становилась весьма плодородной, и жители славили небесного дерьмовежца: «Во субботу, день ненастный, нельзя в поле работАть», – пели они гнусавыми голосами, жарили баранов, а Мунхе швырял вниз лопату за лопатой и радовался, вдыхая пропитанный мясным духом дым.
На этот раз ушло не два, а четыре века, пока настил покрылся слоем отходов выше божьего роста. А роста в тенгри было тридцать шесть метров! Отходы теперь состояли не из навоза, а из скотских костей, каковые он сам же и разбрасывал как попало во время божьих пиров. Хухе сплясал танец на чужих костях, утрамбовал их босыми пятками, тем самым сотворил новый ярус. Пришлось наращивать стенки наблюдательного колодца-мусоропровода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109