– А-а, как же, помню. Там ещё стена пучилась, ветер свистел. Вечно я дырки глиной замазывала, чтобы не шипело…
– Место указать сможешь? – перебил сын.
– Пошли покажу.
Она взяла первенца за руку и повела вниз. В четвёртом, конном, ярусе пахло степью, полынью, золотились овсы, скакали бесчисленные табуны. Ниже хода не было. Эсеге вновь вооружился лопатой и принялся копать. Когда дошёл до деревянного основания, его окликнул конный глава, Добёдой.
– Интересно, чем ты тут занимаешься, отец всех тенгри? – спросил пастух. – Почему роешься как архиолух?
– Не знаю, о чём ты талдычишь, а я веду раскопки.
– И под кого копаешь?
– Веду ход до нижнего яруса.
– Зачем ещё?
– Не твоего пастушьего ума дело, – отмахнулся верховный божок. – Лучше помоги.
– Помогу, как не помочь, – охотно согласился Добёдой. – Чем могу служить?
– Гони табуны, вези верёвки и хомуты. Станем брёвна из третьего яруса выдёргивать.
Пришлось помучиться, пока приловчились накидывать верёвки на торчащие как попало жерди. Это же одни разговоры, что они уложены в штабеля. На самом деле Хухе Мунхе в своё время навалил лес как придётся. Но с пятого на десятое дело пошло: они набрасывали петли, концы которых тянулись к хомутам (это что-то вроде воловьего ярма, которое Эсеге придумал в незапамятные годы своего пребывания в среднем мире), стегали коней бичами, скоты напрягались и выдёргивали лесины из уплотнившегося за века древесного слоя.
Трудились не покладая рук. Времени не считали, хотя иногда Эсеге замечал, что Цаганку опять сменила Хара. Наконец пробились до костяного слоя. Над образовавшейся ямой соорудили шалаш из четырёх брёвен, собрали плот, привязали его канатами и спустили вниз. Божок добирался до костей, стоя на платформе и махая, помощнику лопатой, а Добёдой стравливал канат, следя, чтобы груз не перевернулся.
– Тащи! – скомандовал плешивый отец, накидав на плот огромную кучу из хребтов и черепов.
Табунщик лихо щёлкнул бичом, лошади потянули груз.
Конечно, когда они подняли платформу, выяснилось, что высыпать содержимое можно только вниз: поднять плот над ямой одно, а как опорожнить? Так и стояли – табунщик наверху, божок внизу, а платформа с костями между ними. Добёдой сообразил накинуть аркан на грубо отломленный сучок и потянул плот на себя. Часть костей при этом просыпалась, коровий череп наделся на голову Эсеге, тот замычал и рявкнул, мол, растяпа, нужно ссыпать наверху, а внизу костей и без того много!
Табунщик оправдывался, он, мол, не нарочно и – сам же видишь! – у него не шесть рук. Один канат надо стравливать, а другой тянуть, а лошади пятиться не умеют, вот бы богиня-мать не просто так коротала время в сторонке, а взяла да и помогла…
– Матушка, помоги! – воззвал из ямы плешивый сын.
Вдвоём у праматери богов и конского главы дело пошло веселей, хотя всё равно не меньше трети груза каждый раз возвращалось на дно. Но так или иначе, костяной слой в конце концов был пройден. Навоз копать было совсем легко, смрад, правда, стоял невыносимый. Эсеге оторвал рукав рубахи и завязал узлом на затылке. Импровизированный респиратор хоть чуть-чуть смягчал вонь. Божок совковой лопатой пробивал ход рядом со стеной и нечаянно проломил дыру в открытый космос. Воздух и навоз устремились наружу где-то на уровне его колена. Услышав шипение, он встал на четвереньки и высунул голову наружу. Там стояла тьма, сверкали тысячи звёзд и висело косматое Солнце, ничуть не похожее на Пересвета. Но дышать в ином мире было нечем. Божок задохнулся и едва успел выдернуть голову, прежде чем глаза выскочили из орбит. А воздух между тем выходил из небесного дворца. Эсеге сообразил, что эдак вся атмосфера в космос улетучится, и принялся срывать с себя одежду, чтобы заткнуть дыру. В ход пошли штаны и подштанники, рубаха и жилетка, сапоги и портянки. Худо-бедно пробоина была заделана, тенгри успел спасти свой мир от неминуемой гибели. Пробку из одежды неудачливый путешественник в иные миры замазал навозом, разведя его собственной мочой. Когда шипение прекратилось, он уселся, привалившись к навозной стенке, и перевёл дух. В божественном озарении понял, что едва не погубил свой мир, а цели не достиг: куда делся сын, он так и не выяснил.
– Добёдой! – крикнул он, задрав бороду вверх. – Вытаскивай меня отсюда!
– Нашёл искомое? – спросил, табунщик, когда голый и в навозе с головы до пят божок выбрался на степной ярус.
– Чуть погибель не нашёл.
– А что ты искал, сынок? – спросила Дар-эке. Глава тенгри посмотрел в глаза Белой Звёздочки и тоскливо сказал:
– Горе у меня, матушка. Первенец пропал, Шаргай, может, вспомнишь такого?
– Как пропал? – обеспокоилась бабушка.
– Сам не пойму. Исчез, и нигде нет. Я весь мир обшарил, как корова языком слизала Шаргаюшку. Тело есть, а сын пропал. Душу подменили.
– Душу, говоришь? – зловеще прошептала Дар-эке, обращаясь в гневное своё воплощение Ухин. – Знаю, кто у нас душами ведает!
– Эрлик! – ахнул Эсеге. – Неужели он, Эрлен? Неужели забыл, как я ему бороду до колена вытянул и едва пополам не разорвал? Как чёрные усы за спиной свёл, удушить хотел? Волосы-то небось до сих пор дыбом стоят! Да я ж его!
Схватил лесину поувесистей и в чём мать родила побежал на битву с интриганом из нижнего мира. Шаги его громом пронеслись по небесному дворцу, по Земле покатились огромнейшие валы потопов, вулканы изрыгали в небо огонь и раскалённые камни, тряслись горы и долины, месяц кувыркнулся в ясном небе, и началось затмение, проступили звёзды, затем их закрыли чернейшие тучи, вниз полетели молнии и болиды. Всё, что шевелится в срединном мире, замерло в необъяснимом страхе: небо гневается!
Август 1996 – август 1999 гг.
Красноярск – Санкт-Петербург

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109