И сразу догадался, что пролетел: в пылу упоительного полёта проскакал мимо родных мест и угодил вместо вожделенной северной страны Лин в южную страну Инь, где и своих правителей хватало в загородке гор и морей. Придётся возвращаться, понял Джору.
Но не с пустыми же руками!
Тем более что живот у него был пустой, как бубен. Стукнешь по пузу кулаком – грому на три версты.
ГЛАВА 6
Золотая жена, страна Инь, Сарафанные горы
Отдай жену дяде, а сам ступай к бляди.
Хасбулат удалой
Пятнадцатилетний богатур двинулся в глубь страны Инь. Местность была пустынной – песок да песок, никакой воды. Хорошо, что конь летел так быстро, что жара не докучала. Впереди показался холм, а из-за него открылось озеро. На берегу стояла белая юрта. Парень скрытно понаблюдал из-за холма, вычислил желтопузого хозяина, его детей и наёмных пастухов, три стада верблюдов и восемь овечьих – всех счёл, только жён не сумел сосчитать – они носились туда-сюда и все похожие, не то три, не то тридцать три. Когда нашёл старую и рваную соломенную шляпу, в голове Гессера созрел план.
Переодевшись до неузнаваемости скверным мальчишкой и распустив сопли, Джору пешком двинулся к юрте, Огонька вёл в поводу.
– Твоя-моя ходя, хотишь кушай-кушай, пей, но себя блюдуй, – попросил он на древнеиньском языке.
Скверного сопляка накормили и напоили, во все глаза глядя на великолепного золотого коня.
– Корос конь, ой корос, заль совсема кромой, болтай-нога! – с плохо скрытой завистью сказал хозяин Сяо. – Будь болтай-нога дилины, как в цузых руках куй, моя подарила бы мандарин.
– Кому? – не понял Гессер.
– Циво «кому»? – не понял хозяин.
– Кому твоя подарила бы мандарин?
– Мандарина – больсой насяльника, моя не дарить мандарин, мандарин сама моя дарить другой насяльника.
– Моя твоя не понимай! – рассердился Джору и в сердцах позабыл древнеиньский. – Подари мандарин мне, – он постучал кулаком в грудь, – я его буду кушать.
– Кусать мандарин? – закатил глаза Сяо. – Увазаемая сопляка – людоеда?
– Пришлось раз отведать, – вздохнув, признался Шаргай. – Но я не знал, матушкой клянусь. Думал – наваристый бульон ем. Но съел людоеда, а таких кушать справедливо, прав я или не прав?
Шестая или двенадцатая жена Сяо (их и за столом было невозможно подсчитать, до того все были на одно жёлтое раскрашенное лицо), которой очень понравилось распухшее от пчелиных укусов лицо гостя с заплывшими и оттого узенькими щёлками глаз, подтвердила его слова.
– Недаром в старом свитке, – сказала она, – найденном лунной ночью на кладбище, расположенном на левом склоне горы Фунь, у разверстой могилы под цветущей сливой, в свете вышеизложенного говорится:
Чиновник государственного мужа
Приглашает на изысканный ужин,
Состоящий из прекрасного серебристого гольяна
И красного гаоляна.
Гессеру не оставалась ничего другого, как поддержать поэтическую беседу. Он подтянул маскировочные сопли и изобразил, поматывая пальцем в поисках слов, нечто вроде:
– Я обычно карий глаз называю «медный таз», а нефритовую вазу даже не видал ни разу.
Раскосая дама поняла поэтический изыск неискушённого в любовных играх гостя превратно и принялась тайком щипать за задницу. Тот морщился, но терпел. Хозяин, казалось, не замечал её вольностей, а подливал и подливал парню вина. Впервые Джору попробовал не ягодной бражки, а настоящего, хорошо перебродившего виноградного сока. С непривычки выблевал прямо в ложбинку грудей первой-второй жены (в глазах двоилось) и извинился в рифму (от неловкости в его речи появились даже некоторые поэтические проблески):
– Я взглянул, золотая краса, наклонившись, как ива, за вырез, чуть желудок на свет от усилий не вылез. Я б и ниже б взглянул бы, особенно б если б на шару. Я б под юбку бы глазом проник бы, мешают твои шаровары.
Юноша алкоголь выблевал, а хозяева были к вину привычными, потому скоро все опьянели и попадали лунообразными ликами в красный гаолян. Воистину не зря говорится:
Разнесу-ка я членом все юрты на вашей стоянке,
Разметаю в тоске их до самых последних жердинок!
Так что лучше, красотка, про прадедов битвы не пой:
Потому что расстроится очень отец-ветеран.
Пора, решил гость. Хромой на правую ногу Гессер, стараясь не греметь, выбрался в звёздную ночь, запряг хромого на левую жеребца и притаился у входа. Светало, когда откинулся полог и наружу выбралась жена Сяо. Спустила шаровары и присела в тёмном уголке посреди великой пустыни. Но не успела она оросить песок, юноша натянул ей на голову её же алые шёлковые штаны и заткнул рот ладонью. Перебросил женщину поперёк Огонька, накинул аркан на светлую верблюдицу и тихо-тихо двинулся прочь – на север. Кражу оправдывал тем, что и его хотели обокрасть: иначе зачем поили редким в песках виноградным вином? Как говорится:
Полюбила красавица Минь хулигана
и заказала придворному живописцу портрет.
А спозаранку проснулась – в постели так одиноко:
хули висит на бумажной стене, если гана-то нет?
На этот раз более короткая нога коня уводила его куда надо – на запад. Но скорость была невелика, и Гессер мог ориентироваться по звёздам, мху на стволах деревьев, сторонам муравейников и другим приметам. Вначале он опасался погони и очень удивлялся, что желтопузые не преследуют. Не догадывался, что сверху наблюдает отец небесный, храня от неприятностей.
Сяо, конечно же, быстро обнаружил пропажу своего любимого золотого коня (Огонька он уже считал своим), любимой верблюдицы и ещё более любимой жены. Тут же кинулся в погоню, но предусмотрительный Малан велел Яшил Сагану метко швырять в преследователя метеориты.
Когда Сяо впервые получил по лбу посреди пустыни, где негде было укрыться самому опытному врагу, где и разведчик-невидимка торчал бы, как клён одинокий, и обязательно отбрасывал предательскую тень, он решил – случайность. Получив горячим булыжником вторично – аж длинные зубы выпали, – он задумался. Когда небесный камень навернул по затылку, да так, что коса вспыхнула, Сяо понял: дело нечисто. Погоне препятствует сам Гуй. Доказательства просты: враг не отбрасывает тени, остаётся невидим, а ещё поджигает, кого не полюбит. Значит, перед ним огненный Хогуй.
Как избавиться от злого духа, Сяо знал: нужно очень громко читать классическую литературу (хотя свитков у владельца стад верблюдов и овец не могло быть в принципе). Гуй страшно боится календарей (но откуда календари у бедного скотовладельца?) и опасается тростника, трясясь, что тростинкой напишут какую-нибудь занудную классику (но в пустыне тростник не растёт), брезгует мочи и плевков (а вот этого добра хватало). Хозяин помочился сам и слугам велел. А те верблюдов заставили. Потом Сяо восемь раз плюнул, и слуги плюнули, и верблюды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
Но не с пустыми же руками!
Тем более что живот у него был пустой, как бубен. Стукнешь по пузу кулаком – грому на три версты.
ГЛАВА 6
Золотая жена, страна Инь, Сарафанные горы
Отдай жену дяде, а сам ступай к бляди.
Хасбулат удалой
Пятнадцатилетний богатур двинулся в глубь страны Инь. Местность была пустынной – песок да песок, никакой воды. Хорошо, что конь летел так быстро, что жара не докучала. Впереди показался холм, а из-за него открылось озеро. На берегу стояла белая юрта. Парень скрытно понаблюдал из-за холма, вычислил желтопузого хозяина, его детей и наёмных пастухов, три стада верблюдов и восемь овечьих – всех счёл, только жён не сумел сосчитать – они носились туда-сюда и все похожие, не то три, не то тридцать три. Когда нашёл старую и рваную соломенную шляпу, в голове Гессера созрел план.
Переодевшись до неузнаваемости скверным мальчишкой и распустив сопли, Джору пешком двинулся к юрте, Огонька вёл в поводу.
– Твоя-моя ходя, хотишь кушай-кушай, пей, но себя блюдуй, – попросил он на древнеиньском языке.
Скверного сопляка накормили и напоили, во все глаза глядя на великолепного золотого коня.
– Корос конь, ой корос, заль совсема кромой, болтай-нога! – с плохо скрытой завистью сказал хозяин Сяо. – Будь болтай-нога дилины, как в цузых руках куй, моя подарила бы мандарин.
– Кому? – не понял Гессер.
– Циво «кому»? – не понял хозяин.
– Кому твоя подарила бы мандарин?
– Мандарина – больсой насяльника, моя не дарить мандарин, мандарин сама моя дарить другой насяльника.
– Моя твоя не понимай! – рассердился Джору и в сердцах позабыл древнеиньский. – Подари мандарин мне, – он постучал кулаком в грудь, – я его буду кушать.
– Кусать мандарин? – закатил глаза Сяо. – Увазаемая сопляка – людоеда?
– Пришлось раз отведать, – вздохнув, признался Шаргай. – Но я не знал, матушкой клянусь. Думал – наваристый бульон ем. Но съел людоеда, а таких кушать справедливо, прав я или не прав?
Шестая или двенадцатая жена Сяо (их и за столом было невозможно подсчитать, до того все были на одно жёлтое раскрашенное лицо), которой очень понравилось распухшее от пчелиных укусов лицо гостя с заплывшими и оттого узенькими щёлками глаз, подтвердила его слова.
– Недаром в старом свитке, – сказала она, – найденном лунной ночью на кладбище, расположенном на левом склоне горы Фунь, у разверстой могилы под цветущей сливой, в свете вышеизложенного говорится:
Чиновник государственного мужа
Приглашает на изысканный ужин,
Состоящий из прекрасного серебристого гольяна
И красного гаоляна.
Гессеру не оставалась ничего другого, как поддержать поэтическую беседу. Он подтянул маскировочные сопли и изобразил, поматывая пальцем в поисках слов, нечто вроде:
– Я обычно карий глаз называю «медный таз», а нефритовую вазу даже не видал ни разу.
Раскосая дама поняла поэтический изыск неискушённого в любовных играх гостя превратно и принялась тайком щипать за задницу. Тот морщился, но терпел. Хозяин, казалось, не замечал её вольностей, а подливал и подливал парню вина. Впервые Джору попробовал не ягодной бражки, а настоящего, хорошо перебродившего виноградного сока. С непривычки выблевал прямо в ложбинку грудей первой-второй жены (в глазах двоилось) и извинился в рифму (от неловкости в его речи появились даже некоторые поэтические проблески):
– Я взглянул, золотая краса, наклонившись, как ива, за вырез, чуть желудок на свет от усилий не вылез. Я б и ниже б взглянул бы, особенно б если б на шару. Я б под юбку бы глазом проник бы, мешают твои шаровары.
Юноша алкоголь выблевал, а хозяева были к вину привычными, потому скоро все опьянели и попадали лунообразными ликами в красный гаолян. Воистину не зря говорится:
Разнесу-ка я членом все юрты на вашей стоянке,
Разметаю в тоске их до самых последних жердинок!
Так что лучше, красотка, про прадедов битвы не пой:
Потому что расстроится очень отец-ветеран.
Пора, решил гость. Хромой на правую ногу Гессер, стараясь не греметь, выбрался в звёздную ночь, запряг хромого на левую жеребца и притаился у входа. Светало, когда откинулся полог и наружу выбралась жена Сяо. Спустила шаровары и присела в тёмном уголке посреди великой пустыни. Но не успела она оросить песок, юноша натянул ей на голову её же алые шёлковые штаны и заткнул рот ладонью. Перебросил женщину поперёк Огонька, накинул аркан на светлую верблюдицу и тихо-тихо двинулся прочь – на север. Кражу оправдывал тем, что и его хотели обокрасть: иначе зачем поили редким в песках виноградным вином? Как говорится:
Полюбила красавица Минь хулигана
и заказала придворному живописцу портрет.
А спозаранку проснулась – в постели так одиноко:
хули висит на бумажной стене, если гана-то нет?
На этот раз более короткая нога коня уводила его куда надо – на запад. Но скорость была невелика, и Гессер мог ориентироваться по звёздам, мху на стволах деревьев, сторонам муравейников и другим приметам. Вначале он опасался погони и очень удивлялся, что желтопузые не преследуют. Не догадывался, что сверху наблюдает отец небесный, храня от неприятностей.
Сяо, конечно же, быстро обнаружил пропажу своего любимого золотого коня (Огонька он уже считал своим), любимой верблюдицы и ещё более любимой жены. Тут же кинулся в погоню, но предусмотрительный Малан велел Яшил Сагану метко швырять в преследователя метеориты.
Когда Сяо впервые получил по лбу посреди пустыни, где негде было укрыться самому опытному врагу, где и разведчик-невидимка торчал бы, как клён одинокий, и обязательно отбрасывал предательскую тень, он решил – случайность. Получив горячим булыжником вторично – аж длинные зубы выпали, – он задумался. Когда небесный камень навернул по затылку, да так, что коса вспыхнула, Сяо понял: дело нечисто. Погоне препятствует сам Гуй. Доказательства просты: враг не отбрасывает тени, остаётся невидим, а ещё поджигает, кого не полюбит. Значит, перед ним огненный Хогуй.
Как избавиться от злого духа, Сяо знал: нужно очень громко читать классическую литературу (хотя свитков у владельца стад верблюдов и овец не могло быть в принципе). Гуй страшно боится календарей (но откуда календари у бедного скотовладельца?) и опасается тростника, трясясь, что тростинкой напишут какую-нибудь занудную классику (но в пустыне тростник не растёт), брезгует мочи и плевков (а вот этого добра хватало). Хозяин помочился сам и слугам велел. А те верблюдов заставили. Потом Сяо восемь раз плюнул, и слуги плюнули, и верблюды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109