На свет появился знакомый мне стилет. Вэл по рукоять вогнал его в неприметную щель, дважды повернул, налегая всем телом. Потом вынул, проделал ту же операцию в другом месте и в заключение надавил большим пальцем на морду льва, которая служила вместо ручки.
Я ожидал, что мы окажемся в аудитории, но Черный провел меня сразу в лабораторию.
Подвал тускло освещался единственным окном. Длинный стол посреди комнаты был заставлен таким количеством колб, пробирок, реторт, банок, пузырьков и коробок, что я не берусь описать их все. Полки вдоль стен тоже ломились от препаратов. Я уж не говорю про кованые сундуки и пучки трав, подвешенные по углам и под потолком на лесках. Тут и там стояли перегонные кубы, чучела различных животных, какие-то ящики и приборы. Я замер на пороге, боясь ненароком зацепиться за что-либо, а Черный, оставив меня, с ловкостью змея пробрался в дальний угол, где зажег лампу и занялся своими травами.
– Идите сюда, – позвал он приказным тоном. Пока я пробирался между ящиками, мешками и коробками, под моими ногами дважды что-то хрустнуло, а однажды раздался предсмертный писк, но Вэл и ухом не повел. Сильными движениями он протер мои руки, смывая с них мазь, потом прижег царапины – я вскрикнул от боли, – пинцетом извлек из одной крошечный стеклянный осколок, залил это место самым обыкновенным йодом и наконец, обработав раны, плотно перебинтовал ладони, оставив на виду только пальцы.
– Вот так, – сказал он, все еще держа мои руки в своих и словно любуясь результатами труда. – До свадьбы заживет. Завтра и в субботу повязку надо поменять, а потом все. С моей мазью любая рана заживает в трехдневный срок. Любая обычная рана. Разве что убираться в ваших клетках эти дни будет трудно. Но да у вас же есть заклинания…
– Я в живом уголке не пользуюсь лишними заклятиями, – сказал я. – Как только приехал, сразу снял почти все.
– Почему?
– Ну, животным без них лучше.
– А-а-а… – Он все еще держал меня за руки, и мне это было неловко.
– Спасибо, – сказал я. – Я не думал, что вы… такой.
– Какой?
Его скрипучий голос стал совсем противным, но я все-таки ответил:
– Я думал, вы более… э-э… суровый. Более… жестокий и… вообще.
– Все так думают, – отрезал он, выпустил мои руки, отвернулся и стал разбираться на столе.
– Простите, – сказал я ему в спину.
– Я привык. – Он уже чем-то булькал, переливая из пузырька в пузырек. – Где вы поранились?
Запинаясь – неудобно как-то говорить со спиной собеседника, – я поведал о вчерашнем ночном происшествии и о том, что прятался от ожившего мертвеца на карнизе за окном. Вэл никак не реагировал на мой рассказ – даже отошел от стола и стал копаться в сухих травах. Но к тому времени, как я замолчал, он повернулся ко мне с бокалом в руке. В нем что-то дымилось. Пряно пахло травами и вином.
– Пейте! Заметив мой недоуменный взгляд, предвосхитил вопрос: – От простуды.
Обжигаясь, я выпил горячее, обильно сдобренное пряностями вино, и мне показалось, что внутри меня начал таять огромный ледяной ком. Возвращая бокал Вэлу, я заметил, что он смотрит на меня как-то странно.
– Спасибо, – сказал я снова, чтобы как-то разрядить обстановку. – Вы просто совершили чудо!
– Нет, – он отвернулся, пошел вдоль стола, перебирая стоявшие на нем приборы, – этого я не могу.
Я поставил бокал и огляделся по сторонам. Черный Вэл больше не обращал на меня внимания, и я, не зная стоит ли уходить, не прощаясь, исподтишка рассматривал окружающее.
Фотография пятилетней девочки привлекла мое внимание именно потому, что выглядела в лаборатории весьма необычно. Малышка была чудо как хороша. В чертах ее лица было что-то эльфийское. Она держала на руках белого пушистого зверька с большими ушами и улыбалась.
– Кто это?
Вэл мигом оказался рядом и перевернул снимок тыльной стороной, словно я мог осквернить его своим взглядом.
– Моя дочь, – скривился он, как от зубной боли.
– Она умерла?
– Я умер. – Он опять отвернулся.
– Простите, – сказал я ему в спину.
– Пустое. – Он опять чем-то булькал. – Выпьете?
Я не хотел обижать коллегу, но все-таки не удержался от замечания:
– Вам не кажется, что вы слишком много пьете? В конце концов, что подумают дети? Ведь мы же…
Тут я заметил, что он смотрит на перевернутую фотографию, и заткнулся. У Черного было такое лицо…
– Вам со мной не страшно? – вдруг спросил он. Я помотал головой, и он опять поморщился. – А вот ей было… Я детдомовский. Кто мои родители – неизвестно. В корзинке, где я лежал, обнаружили письмо. В нем сообщалось, что родившая меня женщина опозорила себя и недостойна называться моей матерью. Я воспитывался среди простых смертных. Знаете, что это такое – детдом простых смертных для мага? Ведь мои способности проснулись слишком рано – в неполные шесть лет. В восемь лет я убежал. Вокзалы, бомжатник, пустые бутылки, попрошайничество… Магия помогала выжить и уцелеть. А потом меня нашел один маг. Почувствовал мою Силу. Пристроил в интернат. Но мне и там было плохо. Я попал туда в тринадцать лет, после пяти лет жизни на улице. Попал на первый курс, к малышне. У них были свои законы. Я не смог в них вписаться, хотя очень хотел учиться. И в пятнадцать лет ушел. К нему.
Он произнес это слово так, что я сразу понял – этот человек много для него значил. И похолодел, когда услышал имя:
– К Белому Мигуну… Что? – Черный Вэл заметил мое смятение и подмигнул. – Не знал?… Да, я был сектантом. А куда еще податься мальчишке с моим прошлым? Я только-только начал постигать науки, но превзошел своих сверстников-магов в одной – науке выживать и бороться за жизнь. У Мигуна я был востребован, я был ему нужен. И он любил таких, как я. Он любил нас всех, и мы шли к нему с открытыми сердцами – все те, кого не понимали родители, друзья, одноклассники, те, кого не принимал этот мир и кто не принимал законы этого мира. Мы свято верили ему. Мы его любили. Для нас Белый Мигун был восьмым в Великой Семерке.
– Вы знали мою мать? – не удержался я от вопроса.
– Знал ли Женни? – Вэл залпом допил свой бокал и налил себе снова. – Да она и притащила меня в секту!.. Мы встретились на улице. Ей даже не пришлось особо меня уговаривать – я бы пошел за нею на край света… Да, Максимилиан, я хорошо знал твою мать. Я любил ее. Она и Белый Мигун – все, кого я любил. Я был старше ее на год, но слушался беспрекословно. Ее слушались все. Иногда мне казалось, что даже сам Мигун и тот… Я ведь мог быть твоим отцом – если бы не Иероним Мортон. Когда я впервые увидел его рядом с… с нею, я все понял. Он был лучше меня. Сам молодой лорд Мортон! А когда Женни и ее мужа арестовали, я сам пришел к инквизиторам и сдался. Мне тогда казалось, что жизнь кончена и бороться больше не за что. Я был одним из немногих, кто сдался, и поэтому со мной поступили мягче, чем с большинством арестованных боевиков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106