Саранча чередовала резкие и замедленные движения: то тратя долю секунды на то, чтобы обратить живого и невредимого еще мгновение назад солдата в кусок рефлекторно дрожащего студня, плещущегося в остатках его панциря — то садясь на землю, ползая по ней и смотря своими пустыми глазами-зеркалами на тех, кто уже бежал.
Несколько секунд — вот сколько времени заняло все это. Но осознал странный факт Рональд уже в то время, когда понял, что лежит под грудой трепещущих конечностей, кусков живых и мертвых тел — своих и вражеских. Груда эта давила на его грудь точно так же, как скрежет крыл саранчи — на его душу.
И был вечер: красный и необычайно плоский диск висел невысоко над горизонтом, над полем клубился дым — но не все еще были мертвы. Оглохший и отупевший от страшной тяжести, вминавшей его доспехи, Рональд видел движущиеся фигуры вокруг себя — и одна из них была особенно страшной.
Медная саранча с человеческим лицом ползла по полю прямо к нему, он потянулся за мечом, но меч утонул в этом слое тел, и он только успел повернуть голову к этому металлическому бесстрастному лицу — когда она ужалила его.
И он сразу же почувствовал, как внутрь его сознания потекла какая-то болотистая зелень, тело его перестало ему повиноваться — да и ни к чему это было, ибо шевелиться под этой горой рук, ног, спин, животов и текущей из них жидкой ткани он все равно не мог.
Саранча глянула на него своими черными стеклянными глазами, втянула хоботок и поползла дальше.
В освобожденном ее телом пространстве Рональд увидел жерло мощного единорога, плевавшееся огнем, но криков монахов, которые выронили его в следующее мгновение, он не услышал, а увидел лишь, как сверкнули в закатном свете крылья саранчи, одним прыжком повалившей всех этих людей. Огонь стал вырываться из единорога пятнами, падая на разбросанные по полю тела, и вмиг покрыл все вокруг ядовитым дымом.
Сквозь этот дым летели ядра расположенной на холме артиллерии, опрокидывая саранчу, пробивая ее гладкие стальные бока, взрывая землю все ближе и ближе к тому месту, где он лежал.
Несмотря на охватившее его тело отупение, Рональд прекрасно понимал, что случится в следующее мгновение.
Главное — собрать все хорошее, что было и есть, в одну крохотную белую точку сознания. Я знаю, сейчас ударит огонь и превратит мое тело в пепел и мой мозг — в пар, но он пройдет сквозь эту точку, не причинив ей вреда. Минут войны, темные времена, когда варвары будут сжигать наши города, когда сами цивилизованные жители будут есть мясо своих соплеменников, предаваться свальному греху, жечь книги и разбивать статуи, смеяться над Богом — все это уйдет, а добро и красота, спрятанные в этой крохотной точке в моем сознании и в сознании тысяч таких же людей, взойдут по всему этому полю смерти чудесными белыми цветами. Ибо чувство красоты есть в самом извращенном человеческом сознании, и у каннибалов и чернокнижников родятся внучки-поэтессы и внуки-аристократы духа, и прежняя мораль вернется, поскольку красота и есть мораль, и красота и есть Бог.
Я верую.
Он видел эту нежно-белую, молочного цвета точку, которая сияла над ним, как звезда. И когда его сознание рухнуло по бессчетным ступенькам каменной лестницы, ведущей в небытие, точка не погасла.
Он шел над этим полем трупов, ступая ногами по воздуху, так что даже самый большой скептик и лжесвидетель не мог бы сказать, что он идет по трупам. Легко ступая, он подошел к тому месту, где лежал Рональд, взял его за руку и безо всякого усилия извлек из-под этой кучи шевелящихся останков.
Лицо его было светло, как лица святых на иконах. И как ни был Рональд слаб, и туманен его взор сколь бы ни был, он в тот же миг понял, что это Лоренс Праведник. Рыцарю захотелось закричать, заплакать, пасть перед святым ниц, но ничего он не мог — ибо душа его жила и чувствовала совсем отдельно от тела.
Лоренс улыбался, неся тело рыцаря на руках. Они вмиг пересекли поле брани и оказались у околицы деревни. Там святой положил Рональда на земле, еще раз улыбнулся и вложил ему в руки Карту мира.
Свет переполнял душу рыцаря. Это была и вправду достойная смерть, думал он. Лоренс Праведник похлопал его по плечу, а затем повернулся к нему спиной и плавно растворился в воздухе. И Рональду стало так хорошо, как никогда не было.
Эпилог
Белые цветы — благоухающий сад переполнил его душу. Он не мог думать внятно: просто смотрел, зная, что это за место. Эта красота искупила сразу все; люди напакостили в безумии своем, но Господь глянул с неба — и прислал весну, чтобы она исправила все. Эта весна, видно, и есть тот Светлый рай, которого мы все заслужили, подумал он наконец. Мысль его снова облекалась в слова. Он посмотрел на свои руки и увидел, что все они в красных пятнах. Слабенькие у меня ожоги, повезло, — подумал он, и это была его вторая мысль. А вот и башня Правителей, подумал он, подняв голову, — и это была его третья мысль.
Он все еще находился на земле, хотя было совершенно ясно, что с тех пор, к коим относились его последние воспоминания, минуло довольно много времени: борода, которую он брил каждые три дня, находясь в своем походе, отросла и придала ему вид почти растительный; он провел по ней руками и почувствовал, как горит кожа его подбородка и щек. Вот почему его не брили. Ну да ладно, успеем еще.
Он сидел на скамейке, открыв свое сердце белому саду. Казалось, время остановилось, солнце стояло в своей высшей точке и опускаться не собиралось. «Какая красота!» — думал Рональд. — «Никогда бы не подумал, что может быть такая красота!»
Те боль и грязь, которые ему довелось увидеть в последние дни, уже не казались ему пощечиной божественной гармонии. Если такова была награда за них, то в справедливости мироздания можно было не сомневаться. И не было ничего темного, что могло осквернить сейчас эту красоту — ибо воспоминания его ушли куда-то.
На скамейку присел седовласый человек. Он улыбнулся.
— Никогда не сомневался в том, что ты — достойный сын своего отца. Думаю, во всем государстве был только один дворянин, которому я мог доверить такое опасное дело.
— Правитель Арьес, я не сделал бы этого в одиночку. Иегуда… Что с ним?
— Он жив и здоров, будь покоен. Почивает на лаврах заслуженной славы. Человек, залечивший язву Муравейника, этого достоин, и что можем мы добавить к его славе? Правда, горечь его еще сильней: почти все иноки монастыря Св. Картезия погибли в битве… Как и большая часть наших воинов. Ты спасся чудом, просто чудом. Врачи намеренно держали тебя в состоянии сна, чтобы боль и страх быстрее улетучились. Ты совершенно здоров, отделался ожогами и царапинами.
Арьес снял корону и вертел ее в руках.
— Не хочу расставаться с ней — вовсе не из-за властолюбия, вовсе не потому, что считаю себя достаточно мудрым, чтобы управлять страной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
Несколько секунд — вот сколько времени заняло все это. Но осознал странный факт Рональд уже в то время, когда понял, что лежит под грудой трепещущих конечностей, кусков живых и мертвых тел — своих и вражеских. Груда эта давила на его грудь точно так же, как скрежет крыл саранчи — на его душу.
И был вечер: красный и необычайно плоский диск висел невысоко над горизонтом, над полем клубился дым — но не все еще были мертвы. Оглохший и отупевший от страшной тяжести, вминавшей его доспехи, Рональд видел движущиеся фигуры вокруг себя — и одна из них была особенно страшной.
Медная саранча с человеческим лицом ползла по полю прямо к нему, он потянулся за мечом, но меч утонул в этом слое тел, и он только успел повернуть голову к этому металлическому бесстрастному лицу — когда она ужалила его.
И он сразу же почувствовал, как внутрь его сознания потекла какая-то болотистая зелень, тело его перестало ему повиноваться — да и ни к чему это было, ибо шевелиться под этой горой рук, ног, спин, животов и текущей из них жидкой ткани он все равно не мог.
Саранча глянула на него своими черными стеклянными глазами, втянула хоботок и поползла дальше.
В освобожденном ее телом пространстве Рональд увидел жерло мощного единорога, плевавшееся огнем, но криков монахов, которые выронили его в следующее мгновение, он не услышал, а увидел лишь, как сверкнули в закатном свете крылья саранчи, одним прыжком повалившей всех этих людей. Огонь стал вырываться из единорога пятнами, падая на разбросанные по полю тела, и вмиг покрыл все вокруг ядовитым дымом.
Сквозь этот дым летели ядра расположенной на холме артиллерии, опрокидывая саранчу, пробивая ее гладкие стальные бока, взрывая землю все ближе и ближе к тому месту, где он лежал.
Несмотря на охватившее его тело отупение, Рональд прекрасно понимал, что случится в следующее мгновение.
Главное — собрать все хорошее, что было и есть, в одну крохотную белую точку сознания. Я знаю, сейчас ударит огонь и превратит мое тело в пепел и мой мозг — в пар, но он пройдет сквозь эту точку, не причинив ей вреда. Минут войны, темные времена, когда варвары будут сжигать наши города, когда сами цивилизованные жители будут есть мясо своих соплеменников, предаваться свальному греху, жечь книги и разбивать статуи, смеяться над Богом — все это уйдет, а добро и красота, спрятанные в этой крохотной точке в моем сознании и в сознании тысяч таких же людей, взойдут по всему этому полю смерти чудесными белыми цветами. Ибо чувство красоты есть в самом извращенном человеческом сознании, и у каннибалов и чернокнижников родятся внучки-поэтессы и внуки-аристократы духа, и прежняя мораль вернется, поскольку красота и есть мораль, и красота и есть Бог.
Я верую.
Он видел эту нежно-белую, молочного цвета точку, которая сияла над ним, как звезда. И когда его сознание рухнуло по бессчетным ступенькам каменной лестницы, ведущей в небытие, точка не погасла.
Он шел над этим полем трупов, ступая ногами по воздуху, так что даже самый большой скептик и лжесвидетель не мог бы сказать, что он идет по трупам. Легко ступая, он подошел к тому месту, где лежал Рональд, взял его за руку и безо всякого усилия извлек из-под этой кучи шевелящихся останков.
Лицо его было светло, как лица святых на иконах. И как ни был Рональд слаб, и туманен его взор сколь бы ни был, он в тот же миг понял, что это Лоренс Праведник. Рыцарю захотелось закричать, заплакать, пасть перед святым ниц, но ничего он не мог — ибо душа его жила и чувствовала совсем отдельно от тела.
Лоренс улыбался, неся тело рыцаря на руках. Они вмиг пересекли поле брани и оказались у околицы деревни. Там святой положил Рональда на земле, еще раз улыбнулся и вложил ему в руки Карту мира.
Свет переполнял душу рыцаря. Это была и вправду достойная смерть, думал он. Лоренс Праведник похлопал его по плечу, а затем повернулся к нему спиной и плавно растворился в воздухе. И Рональду стало так хорошо, как никогда не было.
Эпилог
Белые цветы — благоухающий сад переполнил его душу. Он не мог думать внятно: просто смотрел, зная, что это за место. Эта красота искупила сразу все; люди напакостили в безумии своем, но Господь глянул с неба — и прислал весну, чтобы она исправила все. Эта весна, видно, и есть тот Светлый рай, которого мы все заслужили, подумал он наконец. Мысль его снова облекалась в слова. Он посмотрел на свои руки и увидел, что все они в красных пятнах. Слабенькие у меня ожоги, повезло, — подумал он, и это была его вторая мысль. А вот и башня Правителей, подумал он, подняв голову, — и это была его третья мысль.
Он все еще находился на земле, хотя было совершенно ясно, что с тех пор, к коим относились его последние воспоминания, минуло довольно много времени: борода, которую он брил каждые три дня, находясь в своем походе, отросла и придала ему вид почти растительный; он провел по ней руками и почувствовал, как горит кожа его подбородка и щек. Вот почему его не брили. Ну да ладно, успеем еще.
Он сидел на скамейке, открыв свое сердце белому саду. Казалось, время остановилось, солнце стояло в своей высшей точке и опускаться не собиралось. «Какая красота!» — думал Рональд. — «Никогда бы не подумал, что может быть такая красота!»
Те боль и грязь, которые ему довелось увидеть в последние дни, уже не казались ему пощечиной божественной гармонии. Если такова была награда за них, то в справедливости мироздания можно было не сомневаться. И не было ничего темного, что могло осквернить сейчас эту красоту — ибо воспоминания его ушли куда-то.
На скамейку присел седовласый человек. Он улыбнулся.
— Никогда не сомневался в том, что ты — достойный сын своего отца. Думаю, во всем государстве был только один дворянин, которому я мог доверить такое опасное дело.
— Правитель Арьес, я не сделал бы этого в одиночку. Иегуда… Что с ним?
— Он жив и здоров, будь покоен. Почивает на лаврах заслуженной славы. Человек, залечивший язву Муравейника, этого достоин, и что можем мы добавить к его славе? Правда, горечь его еще сильней: почти все иноки монастыря Св. Картезия погибли в битве… Как и большая часть наших воинов. Ты спасся чудом, просто чудом. Врачи намеренно держали тебя в состоянии сна, чтобы боль и страх быстрее улетучились. Ты совершенно здоров, отделался ожогами и царапинами.
Арьес снял корону и вертел ее в руках.
— Не хочу расставаться с ней — вовсе не из-за властолюбия, вовсе не потому, что считаю себя достаточно мудрым, чтобы управлять страной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98