— Это свобода, согласен. Свобода, когда ты уже не видишь другого выхода: или стать рабом, подлецом, жить недостойно, превратиться в животное — или уйти в смерть. Тогда это свобода, согласен. Даже не избавление от страданий: страдания посланы нам свыше — это тот горн, в котором нас либо сожгут, либо выкуют из нас меч Господень. Но я пока не раб и не подлец, у меня пока есть и руки, и ноги, и сердце; я могу любить и ненавидеть, и на земле у меня осталось много дел.
— Правилен твой ответ, о рыцарь, — отвечал мертвец. — Ибо и я иногда задумываюсь: а верно ли я поступил, уйдя туда?
— А вот у меня не было выбора, — сообщил другой мертвец. — Меня убили, убили собственные родители, продав маркизу за деньги для опытов. Во время которых я и умер. Но я тоже могу любить и ненавидеть — и отличаюсь от живого человека только тем, что у меня нет будущего и я никогда не буду счастлив. Я мог бы жениться и иметь детей, мог бы работать в поле и приходить к жене, усталый и довольный делом рук своих — но теперь сердце мое не бьется и легкие мои не дышат; кожа моя желта, лицо безобразно, и единственное, что мне остается — месть.
— Маркизу? — Рональд был поражен таким огнем в словах существа, в самом наименовании которого — «покойник» — указывалось, что вообще-то оно должно пребывать в покое.
— И маркизу, и родителям, и всем жестоким людям. Родителей своих я уже отправил туда, откуда прихожу теперь сам. Маркиз умрет, но не от моей руки — тут кое у кого есть преимущественные права передо мной. А всех жестоких людей мира ждет кара в самом ближайшем времени.
Они вдруг словно перестали замечать Рональда и заговорили о своем. В избе сделалось тускло и желто. Четверо мертвецов разговаривали вокруг него о своих делах, вполне обычных — когда вскапывать картошку, у кого взять лошадей для посева овса — и жутко было слышать эти загробные беседы на рутинные темы.
— Дедушка! Дедушка! — крикнул вбежавший в избу ребенок и взгромоздился на руки одному из мертвецов. Ребенок был розовощекий, глаза его горели радостью бега и недавних веселых салок с товарищами — тем страшнее он смотрелся сейчас на руках у мертвеца, который ласково с ним разговаривал, целовал его, гладил сухими пальцами светлый вихор.
Рональд почувствовал страшную тошноту и головную боль. Изба плыла вокруг него, становясь желтой и тусклой, словно он смотрел сквозь дымное марево. Эти сухие лица, в которых все было таким человеческим, и в то же время столь бесконечно отличные от живых человеческих лиц; жестикулирующие руки, движения которых словно ткали вокруг рыцаря какую-то материю или паутину; глухие голоса мертвецов — все это уходило куда-то в сон. Он начал падать на лавке; это движение было заботливо остановлено; его подняли и куда-то понесли.
Слуги замка, приехавшие вместе с рыцарем, были поражены мрачной и странной картиной: четверо мертвецов, несущих на плечах живого.
Он проснулся от этого сна точно так же, как от предыдущего — и тут же понял: а вот это был не сон. И на душе стало пакостно и мерзко.
ГЛАВА 7
Драконы — санитары сказок
Витражи окон изображали битву кентавров с лапифами: кентавры лапифов предпочитали отчего-то душить, а те пассивно оборонялись, пиная своих противников по копытам.
Гости сидели за столом и облизывались на блюда. Более всех смущал умы аппетитный поросенок, возглавлявший парад яств. Однако маркиза все не было, а без него слуги стояли как истуканы, раздражая своим бездействием всю честную компанию.
Прошло пять минут с того, как все уселись за стол, десять, пятнадцать… на двадцатой минуте гости стали роптать и интересоваться друг у друга, не будет ли бесцеремонно начать пиршество без маркиза. Но, поскольку никто из них не был осведомлен в этом вопросе более других, на это решиться было сложно.
— Господа, это несносно! — воскликнул кто-то, хватаясь одной рукой за вилку, а другой — за сердце.
В этот самый момент двери растворились, и в залу вошел маркиз. Удивительно: он был одет в роскошную, шитую золотом кофточку и кожаную юбку с высоким разрезом; сапоги, на манер охотничьих, но много изящнее, открывали его белоснежные бедра.
— Рыцари Круглого стола собрались вместе после кровопролитных битв. С Востока вернулись они, где искали мудрости, и с Севера, где сражались с варварами, и с Юга, где дошли до самого последнего моря. Восседали рыцари и размышляли о вечности.
Гости напряглись, не понимая, чего ждать после такой речи, пока маркиз изящно, стуча каблуками, шел по зале.
— Но не было среди них мудрого Мерлина, и пустым оставалось его место за Круглым столом, — закончил маркиз и уселся во главе стола.
Вино полилось в бокалы, ножи и вилки зазвенели, рты дружно зачавкали. Нравы в замке были хоть и изысканные, но правилам хорошего тона обучен был лишь сам маркиз, сидящая напротив Рональда хорошенькая девушка в белом кружевном платье — Роксана, племянница хозяина замка, — да Агвилла, который чавкать не мог по определению, разве что слегка поскрипывал клювом, когда отправлял в него очередной кусок.
Более же всех чавкал барон Лукас, племянник маркиза, сидевший, по счастью, довольно далеко от Рональда. Впрочем, звуки, что издавали его дюжие челюсти, разносились по всей пиршественной зале.
Лукас, подобно своему дяде маркизу, был человек эксцентрический. Более всего поражали его лихо закрученные и поднятые торчком тонкие усики-усищи. Усы были, впрочем, самым примечательным на его лице, все остальное терялось в их тени, как Непал у подножия Джомолунгмы: крошечный вздернутый нос-пуговка, мутные от попоек глаза, кривой ехидный рот и сморщенный лобик. Как все некрасивые и незаметные люди, Лукас стремился украсить себя одеждой — грязные его волосы покрывала расшитая золотом треуголка, непропорционально короткое и кривоногое тельце было упаковано в мундир, какого не носил, наверное, сам маршал империи. На боку висела шпага такого виду, что любой незнакомец устрашился бы, шпоры сапог при ходьбе звенели, как колокола римского собора. Словом, где бы Лукас не появлялся, люди начинали опасливо расступаться — тем более, что барону сопутствовала слава отчаянного бретера и отъявленного мерзавца. По обыкновению всех мелких и заурядных мужчин, Лукас считал себя неотразимым красавцем и с женщинами особо не чикался — отчего они разбегались от барона еще быстрее, нежели мужчины.
— Славное винцо! — то и дело восклицал барон, толкая в бок дородного соседа. — Не правда ли, сударь? Если вы со мной не согласны, я швырну вам в лицо свою перчатку!
Толстяк с плохо скрываемой, впрочем, ленивой досадой поспешно кивал головою.
— Дайте же мне попробовать поросенка! — вскричал Лукас, окидывая сердитым взглядом залу, словно кто-то ему мешал это сделать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
— Правилен твой ответ, о рыцарь, — отвечал мертвец. — Ибо и я иногда задумываюсь: а верно ли я поступил, уйдя туда?
— А вот у меня не было выбора, — сообщил другой мертвец. — Меня убили, убили собственные родители, продав маркизу за деньги для опытов. Во время которых я и умер. Но я тоже могу любить и ненавидеть — и отличаюсь от живого человека только тем, что у меня нет будущего и я никогда не буду счастлив. Я мог бы жениться и иметь детей, мог бы работать в поле и приходить к жене, усталый и довольный делом рук своих — но теперь сердце мое не бьется и легкие мои не дышат; кожа моя желта, лицо безобразно, и единственное, что мне остается — месть.
— Маркизу? — Рональд был поражен таким огнем в словах существа, в самом наименовании которого — «покойник» — указывалось, что вообще-то оно должно пребывать в покое.
— И маркизу, и родителям, и всем жестоким людям. Родителей своих я уже отправил туда, откуда прихожу теперь сам. Маркиз умрет, но не от моей руки — тут кое у кого есть преимущественные права передо мной. А всех жестоких людей мира ждет кара в самом ближайшем времени.
Они вдруг словно перестали замечать Рональда и заговорили о своем. В избе сделалось тускло и желто. Четверо мертвецов разговаривали вокруг него о своих делах, вполне обычных — когда вскапывать картошку, у кого взять лошадей для посева овса — и жутко было слышать эти загробные беседы на рутинные темы.
— Дедушка! Дедушка! — крикнул вбежавший в избу ребенок и взгромоздился на руки одному из мертвецов. Ребенок был розовощекий, глаза его горели радостью бега и недавних веселых салок с товарищами — тем страшнее он смотрелся сейчас на руках у мертвеца, который ласково с ним разговаривал, целовал его, гладил сухими пальцами светлый вихор.
Рональд почувствовал страшную тошноту и головную боль. Изба плыла вокруг него, становясь желтой и тусклой, словно он смотрел сквозь дымное марево. Эти сухие лица, в которых все было таким человеческим, и в то же время столь бесконечно отличные от живых человеческих лиц; жестикулирующие руки, движения которых словно ткали вокруг рыцаря какую-то материю или паутину; глухие голоса мертвецов — все это уходило куда-то в сон. Он начал падать на лавке; это движение было заботливо остановлено; его подняли и куда-то понесли.
Слуги замка, приехавшие вместе с рыцарем, были поражены мрачной и странной картиной: четверо мертвецов, несущих на плечах живого.
Он проснулся от этого сна точно так же, как от предыдущего — и тут же понял: а вот это был не сон. И на душе стало пакостно и мерзко.
ГЛАВА 7
Драконы — санитары сказок
Витражи окон изображали битву кентавров с лапифами: кентавры лапифов предпочитали отчего-то душить, а те пассивно оборонялись, пиная своих противников по копытам.
Гости сидели за столом и облизывались на блюда. Более всех смущал умы аппетитный поросенок, возглавлявший парад яств. Однако маркиза все не было, а без него слуги стояли как истуканы, раздражая своим бездействием всю честную компанию.
Прошло пять минут с того, как все уселись за стол, десять, пятнадцать… на двадцатой минуте гости стали роптать и интересоваться друг у друга, не будет ли бесцеремонно начать пиршество без маркиза. Но, поскольку никто из них не был осведомлен в этом вопросе более других, на это решиться было сложно.
— Господа, это несносно! — воскликнул кто-то, хватаясь одной рукой за вилку, а другой — за сердце.
В этот самый момент двери растворились, и в залу вошел маркиз. Удивительно: он был одет в роскошную, шитую золотом кофточку и кожаную юбку с высоким разрезом; сапоги, на манер охотничьих, но много изящнее, открывали его белоснежные бедра.
— Рыцари Круглого стола собрались вместе после кровопролитных битв. С Востока вернулись они, где искали мудрости, и с Севера, где сражались с варварами, и с Юга, где дошли до самого последнего моря. Восседали рыцари и размышляли о вечности.
Гости напряглись, не понимая, чего ждать после такой речи, пока маркиз изящно, стуча каблуками, шел по зале.
— Но не было среди них мудрого Мерлина, и пустым оставалось его место за Круглым столом, — закончил маркиз и уселся во главе стола.
Вино полилось в бокалы, ножи и вилки зазвенели, рты дружно зачавкали. Нравы в замке были хоть и изысканные, но правилам хорошего тона обучен был лишь сам маркиз, сидящая напротив Рональда хорошенькая девушка в белом кружевном платье — Роксана, племянница хозяина замка, — да Агвилла, который чавкать не мог по определению, разве что слегка поскрипывал клювом, когда отправлял в него очередной кусок.
Более же всех чавкал барон Лукас, племянник маркиза, сидевший, по счастью, довольно далеко от Рональда. Впрочем, звуки, что издавали его дюжие челюсти, разносились по всей пиршественной зале.
Лукас, подобно своему дяде маркизу, был человек эксцентрический. Более всего поражали его лихо закрученные и поднятые торчком тонкие усики-усищи. Усы были, впрочем, самым примечательным на его лице, все остальное терялось в их тени, как Непал у подножия Джомолунгмы: крошечный вздернутый нос-пуговка, мутные от попоек глаза, кривой ехидный рот и сморщенный лобик. Как все некрасивые и незаметные люди, Лукас стремился украсить себя одеждой — грязные его волосы покрывала расшитая золотом треуголка, непропорционально короткое и кривоногое тельце было упаковано в мундир, какого не носил, наверное, сам маршал империи. На боку висела шпага такого виду, что любой незнакомец устрашился бы, шпоры сапог при ходьбе звенели, как колокола римского собора. Словом, где бы Лукас не появлялся, люди начинали опасливо расступаться — тем более, что барону сопутствовала слава отчаянного бретера и отъявленного мерзавца. По обыкновению всех мелких и заурядных мужчин, Лукас считал себя неотразимым красавцем и с женщинами особо не чикался — отчего они разбегались от барона еще быстрее, нежели мужчины.
— Славное винцо! — то и дело восклицал барон, толкая в бок дородного соседа. — Не правда ли, сударь? Если вы со мной не согласны, я швырну вам в лицо свою перчатку!
Толстяк с плохо скрываемой, впрочем, ленивой досадой поспешно кивал головою.
— Дайте же мне попробовать поросенка! — вскричал Лукас, окидывая сердитым взглядом залу, словно кто-то ему мешал это сделать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98