Они все были недвижны. И даже неагрессивны. Музей.
Гулкое эхо сопровождало их шаги. Словно умные слоны, смотрели на них механизмы.
— Интересно, какие опасности нас здесь ожидают? — поинтересовался Рональд.
— Думаю, почти никаких. Может быть, в самом конце круга что-нибудь будет.
Рыцарь загрустил. Зал машин кончился, пошли какие-то стенды с минералами, полки книг, написанных на непонятном языке, склянки с цветными жидкостями. Иегуда некоторые открывал, нюхал, кое-что брал с собой.
Граф уже было выхватил меч, подойдя к входу в новый зал, загроможденный силуэтами громадных чудовищ; но оказалось, что это только скелеты. Он вздохнул, спрятал клинок и заскользил ладонью по желтым костям диплодока.
Музей отнюдь не производил впечатления запущенности — все экспонаты выглядели так, словно их ежедневно протирали. Во всем этом чувствовалась некая сонная жизнь: они даже на зоопарк набрели, такой, перед которым королевский зверинец мерк и бледнел — правда, все животные — волки, медведи, обезьяны, райские птицы, приве зенные с далеких островов, даже плавающий за толстенной стеклянной стеной синий кит — спали. Рональд погладил желтую голову львицы и, вспомнив Розалинду, вздохнул.
В другом зале они попали в райский сад цветущих растений: гуляли средь пальм, рвали золотые яблоки с деревьев, глотали холодные виноградины, срывая с лозы тяжелые гроздья. А следующий зал они пробежали, затыкая носы: экспонатами здесь были горстки помета различных животных — тут уже всматриваться не хотелось.
Еще в одном месте были собраны явления природы: на квадратном метре пространства лился из облачка дождь, далее висел кусок радуги (на всю, видимо, не хватило места), за радугой шел снег, а в самом конце зала непрестанно била в неопалимый пол ослепительно белая молния, от которой глаза на секунду слепли. Рональд вспомнил Бартоломео.
Бедняга был прав: в Муравейнике действительно есть все. Рональд шел между стеклянными витринами, на которых располагались микроскопы, засушенные бабочки, чучела птиц и животных, мимо стен, на которых висели потрясающей красоты картины неизвестных авторов, пробирался сквозь густой лес колоссальных машин из стали и пластмассы, назначения которых он не понимал. Все это было бесконечно интересно: у него даже дух захватывало. Но осмотреть все бесчисленные экспонаты этого странного музея не было никакой возможности. В тот самый момент, когда ему стало скучно и грустно от этой мысли, музей вдруг закончился — впереди показалась балюстрада с двумя полукруглыми лестницами, а за ними красные стены последнего зала.
Вместе с Иегудой они бросили взгляд вниз — туда, куда вели эти лестницы, и увидели клетчатый пол, а на нем трупы людей.
Человеческие тела, лежащие на полу, страшно распухшие от разложения, ездили по полу, словно их тянули за невидимые нити и раскачивали головами столь яростно, что казалось, невидимый судия обвиняет их в каких-то грехах, а они вот так отрицают… Минута — и голова начинала отделяться от тела, а за ней тянулся блестящий панцирь, спрятанный в трупе: насекомое поднимало надкрылья, расправляло блестящую золотистую ткань, пыталось летать… Мерзкие жуки гроздьями сидели на громадных металлических конструкциях, которыми был уставлен зал, ползали по стенам, их огромные глаза на мраморных человеческих лицах мертво блестели…
— Ну вот это зачем? — вырвалось у Рональда. Какая хорошая была сказка до того, как он попал в красный зал!
Но дорога лежала именно через это сонмище. Они с Иегудой взглянули друг на друга. Слепец развел руками и вздохнул — и одним прыжком они оказались внизу и помчались, словно ветер, быстрее, чем мчатся кони и движется волна, сметающая город.
Насекомые заверещали, заметались, закружились над головой, почти касаясь их своими мерзкими лапками. Рональд заскользил сапогами по полу — и тут страшная тяжесть навалилась ему на спину. Он упал, а на спине его висело отвратительное тело, мертвый, цепляющийся за живого.
— Закрой лицо! — крикнул Иегуда, и рыцарь зажмурил глаза и спрятался в ладони, как делают дети, когда им страшно. Огонь полыхнул по его голове и спине, сквозь пальцы проник, лизнул щеки и нос. Он вскочил. Обожженные ладони стягивало, острый запах жженого хитина ударил в ноздри.
Они вновь бежали, Исмигуль в терзаемой болью руке то и дело вырывалась вперед, отбрасывая бессмысленно падающие увесистые тела. Насекомые выглядывали из-за расставленных по залу приборов, их верещание казалось лицемерно-жалобным.
Впереди была словно арка, возникшая из стаи насекомых, в своем полете чертящих воронку — а за ней дверь.
— Мы не пройдем! — крикнул Рональд.
— Еще как пройдем, — кисло-оптимистично отозвался Иегуда. Насекомые летели к ним, разрушая контур арки.
— Вот вам! — крикнул Слепец и бросил на землю коробку, раскатившуюся мелко стучащими кубиками. «Сахар», — понял Рональд и осознал, что ничему в жизни уже не удивится достаточно сильно.
Жуки слетались на сладкое, сбивались в толстый ком, стучась лбами.
— Пойдем, пойдем, — Иегуда схватил заворожено смотрящего на это действо Рональда за руку и потащил. Они распахнули крашенную в белый цвет железную дверь и пулей влетели в сумрачное помещение. И там вздохнули — так, словно весь воздух мира не мог заполнить их легкие.
Дверь за ними резко захлопнулась, точно живая. Свет, и без того тусклый, погас совершенно.
— Черт побери! — выругался Рональд и, помешкавши немного, стал чиркать огнивом. Факел вспыхнул, ярко осветив комнату — и первое, что граф увидел, было бледное от страха лицо Иегуды.
В комнате стоял могильный — иного слова и не подберешь — холод. Кольчуга Рональда вдруг превратилась в стаю морозных рыбок, кувыркающихся над его кожей, словно над поверхностью моря. Меч обжигал руку, прилипал к ладони — даже факел, казалось, ничуть не грел. А еще в комнате стоял негромкий звук — точно дребезжание стекол или жужжание насекомых; звук этот подавлял, вызывал тоску и тревогу.
— Пойдем, о Иегуда! — громко сказал Рональд, твердо решив не поддаваться страху.
И тут монах впервые повел себя, как настоящий слепой — он протянул вперед руку и стал осторожно ощупывать пространство.
— Я ничего не вижу, — шептал он, — Господи Боже, я ничего не вижу.
Голос его был полон страха.
— Они погасили мой свет и отняли у предметов их голоса, — бормотал Иегуда. — Это ловушка, Рональд, специально придуманная для меня ловушка… Комната наполнена холодным воздухом, в котором я действительно слеп, а еще здесь стоит магическое устройство, издающее мерзкое дребезжание, в котором я слышу только наши с тобой голоса — я даже размеров комнаты не слышу!
— Это из-за холода, — понял Рональд. — Из-за холода и этого жужжания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
Гулкое эхо сопровождало их шаги. Словно умные слоны, смотрели на них механизмы.
— Интересно, какие опасности нас здесь ожидают? — поинтересовался Рональд.
— Думаю, почти никаких. Может быть, в самом конце круга что-нибудь будет.
Рыцарь загрустил. Зал машин кончился, пошли какие-то стенды с минералами, полки книг, написанных на непонятном языке, склянки с цветными жидкостями. Иегуда некоторые открывал, нюхал, кое-что брал с собой.
Граф уже было выхватил меч, подойдя к входу в новый зал, загроможденный силуэтами громадных чудовищ; но оказалось, что это только скелеты. Он вздохнул, спрятал клинок и заскользил ладонью по желтым костям диплодока.
Музей отнюдь не производил впечатления запущенности — все экспонаты выглядели так, словно их ежедневно протирали. Во всем этом чувствовалась некая сонная жизнь: они даже на зоопарк набрели, такой, перед которым королевский зверинец мерк и бледнел — правда, все животные — волки, медведи, обезьяны, райские птицы, приве зенные с далеких островов, даже плавающий за толстенной стеклянной стеной синий кит — спали. Рональд погладил желтую голову львицы и, вспомнив Розалинду, вздохнул.
В другом зале они попали в райский сад цветущих растений: гуляли средь пальм, рвали золотые яблоки с деревьев, глотали холодные виноградины, срывая с лозы тяжелые гроздья. А следующий зал они пробежали, затыкая носы: экспонатами здесь были горстки помета различных животных — тут уже всматриваться не хотелось.
Еще в одном месте были собраны явления природы: на квадратном метре пространства лился из облачка дождь, далее висел кусок радуги (на всю, видимо, не хватило места), за радугой шел снег, а в самом конце зала непрестанно била в неопалимый пол ослепительно белая молния, от которой глаза на секунду слепли. Рональд вспомнил Бартоломео.
Бедняга был прав: в Муравейнике действительно есть все. Рональд шел между стеклянными витринами, на которых располагались микроскопы, засушенные бабочки, чучела птиц и животных, мимо стен, на которых висели потрясающей красоты картины неизвестных авторов, пробирался сквозь густой лес колоссальных машин из стали и пластмассы, назначения которых он не понимал. Все это было бесконечно интересно: у него даже дух захватывало. Но осмотреть все бесчисленные экспонаты этого странного музея не было никакой возможности. В тот самый момент, когда ему стало скучно и грустно от этой мысли, музей вдруг закончился — впереди показалась балюстрада с двумя полукруглыми лестницами, а за ними красные стены последнего зала.
Вместе с Иегудой они бросили взгляд вниз — туда, куда вели эти лестницы, и увидели клетчатый пол, а на нем трупы людей.
Человеческие тела, лежащие на полу, страшно распухшие от разложения, ездили по полу, словно их тянули за невидимые нити и раскачивали головами столь яростно, что казалось, невидимый судия обвиняет их в каких-то грехах, а они вот так отрицают… Минута — и голова начинала отделяться от тела, а за ней тянулся блестящий панцирь, спрятанный в трупе: насекомое поднимало надкрылья, расправляло блестящую золотистую ткань, пыталось летать… Мерзкие жуки гроздьями сидели на громадных металлических конструкциях, которыми был уставлен зал, ползали по стенам, их огромные глаза на мраморных человеческих лицах мертво блестели…
— Ну вот это зачем? — вырвалось у Рональда. Какая хорошая была сказка до того, как он попал в красный зал!
Но дорога лежала именно через это сонмище. Они с Иегудой взглянули друг на друга. Слепец развел руками и вздохнул — и одним прыжком они оказались внизу и помчались, словно ветер, быстрее, чем мчатся кони и движется волна, сметающая город.
Насекомые заверещали, заметались, закружились над головой, почти касаясь их своими мерзкими лапками. Рональд заскользил сапогами по полу — и тут страшная тяжесть навалилась ему на спину. Он упал, а на спине его висело отвратительное тело, мертвый, цепляющийся за живого.
— Закрой лицо! — крикнул Иегуда, и рыцарь зажмурил глаза и спрятался в ладони, как делают дети, когда им страшно. Огонь полыхнул по его голове и спине, сквозь пальцы проник, лизнул щеки и нос. Он вскочил. Обожженные ладони стягивало, острый запах жженого хитина ударил в ноздри.
Они вновь бежали, Исмигуль в терзаемой болью руке то и дело вырывалась вперед, отбрасывая бессмысленно падающие увесистые тела. Насекомые выглядывали из-за расставленных по залу приборов, их верещание казалось лицемерно-жалобным.
Впереди была словно арка, возникшая из стаи насекомых, в своем полете чертящих воронку — а за ней дверь.
— Мы не пройдем! — крикнул Рональд.
— Еще как пройдем, — кисло-оптимистично отозвался Иегуда. Насекомые летели к ним, разрушая контур арки.
— Вот вам! — крикнул Слепец и бросил на землю коробку, раскатившуюся мелко стучащими кубиками. «Сахар», — понял Рональд и осознал, что ничему в жизни уже не удивится достаточно сильно.
Жуки слетались на сладкое, сбивались в толстый ком, стучась лбами.
— Пойдем, пойдем, — Иегуда схватил заворожено смотрящего на это действо Рональда за руку и потащил. Они распахнули крашенную в белый цвет железную дверь и пулей влетели в сумрачное помещение. И там вздохнули — так, словно весь воздух мира не мог заполнить их легкие.
Дверь за ними резко захлопнулась, точно живая. Свет, и без того тусклый, погас совершенно.
— Черт побери! — выругался Рональд и, помешкавши немного, стал чиркать огнивом. Факел вспыхнул, ярко осветив комнату — и первое, что граф увидел, было бледное от страха лицо Иегуды.
В комнате стоял могильный — иного слова и не подберешь — холод. Кольчуга Рональда вдруг превратилась в стаю морозных рыбок, кувыркающихся над его кожей, словно над поверхностью моря. Меч обжигал руку, прилипал к ладони — даже факел, казалось, ничуть не грел. А еще в комнате стоял негромкий звук — точно дребезжание стекол или жужжание насекомых; звук этот подавлял, вызывал тоску и тревогу.
— Пойдем, о Иегуда! — громко сказал Рональд, твердо решив не поддаваться страху.
И тут монах впервые повел себя, как настоящий слепой — он протянул вперед руку и стал осторожно ощупывать пространство.
— Я ничего не вижу, — шептал он, — Господи Боже, я ничего не вижу.
Голос его был полон страха.
— Они погасили мой свет и отняли у предметов их голоса, — бормотал Иегуда. — Это ловушка, Рональд, специально придуманная для меня ловушка… Комната наполнена холодным воздухом, в котором я действительно слеп, а еще здесь стоит магическое устройство, издающее мерзкое дребезжание, в котором я слышу только наши с тобой голоса — я даже размеров комнаты не слышу!
— Это из-за холода, — понял Рональд. — Из-за холода и этого жужжания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98