Оглянулся.
Муравейника больше не было: была еще одна лесная поляна, может быть, и банальная, но куда менее мрачная, чем лабиринт, пройти по которому им пришлось целых три раза.
Иегуда стоял в центре поляны и беззвучно шептал губами — молился.
— Ну что, теперь можно и домой, — сказал Рональд, наблюдая великолепие зеленого пространства. Но в этот миг произошло нечто неожиданное: докатившись до пределов Муравейника, бумажная волна вдруг пошла в обратном направлении: лужайка хоть и не исчезла, но подернулась на мгновение рябью. Концентрические круги достигли центра разложенной Карты, где стоял Иегуда, и прихлопнули его к земле, да так, что он ойкнуть даже не успел. Там, где стоял Слепец, ныне была зеленая трава — точно такая же, как и вся остальная лужайка.
— Иегуда! — страшным голосом крикнул Рональд, еще не осознав всей непоправимости случившегося.
Ответом ему было молчание. Рональд ринулся к центру лужайки, и в этот миг случилось нечто, еще более чудесное и необъяснимое — некий отголосок волны, прокатившейся от середины Муравейника и вернувшейся назад, вновь пошел от центра: и Муравейник вернулся — но какой он теперь был! у! листы Карты висели в воздухе в беспорядке, а дивнее всего было то, что, с одной стороны каждый лист изображал часть стены Муравейника, а с другой — ту самую зеленую лужайку, которую пытался водворить на его месте Иегуда. Рональд обходил всю конструкцию, напоминающую карточный домик, и не верил глазам своим. Теперь это место было одновременно двумя, плохо уживавшимися между собой, одинаково иллюзорными и одинаково до ужаса и удивления реальными.
Но самое поразительное заключалось в том, что Иегуда, почти целый и невредимый, стоял в центре Муравейника-поляны, тоже распавшийся на несколько частей, каждая из которых двигалась на отдельном листе Карты, словно силуэт человека, на который пьяница смотрит сквозь граненый стакан.
— Иегуда! Как ты? — крикнул Рональд.
— Я — ничего, — отвечал Слепец своим обыкновенным голосом. — В какое странное место я попал! Даже объяснить не могу, как отсюда выглядит окружающий мир.
— А ты не можешь выбраться? — поинтересовался Рональд.
— Попытаюсь, — и Иегуда стал двигаться по листам карты. Он прошел всю лужайку (Муравейник?), но так и остался нарисованным на прямоугольничках, из которых слагалась вся мозаика; части его свободно парили на некотором расстоянии друг от друга.
— Нет, не получается, — констатировал Слепец. — Ну да ладно: видимо, вера моя была слишком мала, чтобы использовать Карту. Делать нечего: я согрешил, имея преувеличенное мнение о своих духовных способностях. Грех гордыни, не такая уж редкая вещь.
— Как мне вызволить тебя оттуда?
— Никак. Лучше б тебе вернуться к битве и не отвлекать меня, пока я буду молиться.
Рональда такой ответ немного обидел, но он тут же осознал, что человеку, находящемуся в положении Иегуды, простительно абсолютно все, и, пожав плечами, отошел в сторону.
Странно, но сражаться абсолютно не хотелось — то ли азарт битвы ушел, то ли Рональд просто осознал, что исход боя будет зависеть вовсе не от силы и натиска одной из сторон.
Рональд обходил сферу-карточный домик, которым стал теперь Муравейник, и пытался углядеть, что там делает Иегуда. И сам он не заметил, как волны битвы захватили его и потащили прочь. Вышло это поразительно: сперва он совершенно механически отразил один случайный удар мечом — человека, которому он ничего не сделал, затем другой, и вдруг понял, что находится довольно далеко от Муравейника. В этот момент копье скользнуло по его броне; меч рональдов сверкнул и снес голову мертвецу; тот свалился на руки своим товарищам, затем пополз, ища голову.
А Рональд с удивлением осознавал, что он все дальше от Муравейника.
— Эй! Эй! — вырвалось у него. — Куда вы меня тащите?
Но это не мертвецы тащили его и не союзные ему монахи — это Судьба искала ему место во всей этой истории, сама запутавшись в ее сложном сюжете.
— Иегуда! Иегуда! — кричал Рональд, то ли малодушно, то ли наоборот, самоотверженно пытаясь пробиться к тому месту, где его несчастный друг путешествовал по кусочкам Карты мира. Краем глаза он увидел бегущую из лесу армию крестьян, которая до того пряталась в засаде. Монахи и солдаты отступали, боясь оказаться в окружении и занимая позиции на пригорке, готовили свои метательные снаряды.
Грузный чернец поднял над головой свою склянку со смоляно-черной жидкостью, крикнул — и швырнул ее в толпу крестьян. И вмиг те упали, как подкошенные, хватаясь за горло. Ядовитые клубы газа ринулись во все стороны от разбившейся склянки и образовали проплешину в битве, словно ленивый косарь рубанул косой, срубив тугие колосья ржи — а потом бросил косу, да и пошел спать, оставив соседние нетронутыми.
На мертвецов газ не действовал: даже те, кто оказался рядом, шли как ни в чем не бывало. Зато крестьянам от этих склянок досталось: монахи кидали их без передышки.
Рональд вдруг понял, что, пока он искал Иегуду, его до пояса завалило телами дерущихся насмерть людей. Живые руки, через минуты долженствующие превратиться в мертвые, вцепились в мертвые, которые дрались еще лучше живых. Толпа эта росла, накрывая его с головой; он пытался лезть вверх, цепляясь за переплетшиеся руки и ноги, словно за ветви деревьев.
Бил огонь — тела над его головой пылали, жидкое пламя прожигало в них колодцы, скатываясь в этой свалке до самого дна громадными каплями, превращающими в пар все, к чему прикасалось.
Работая руками, словно заправский пловец, граф сумел выползти на поверхность груды тел. Правда, ноги были там, глубоко — он никак не мог их вытащить и почти не чувствовал. Рыцарь, хватая ртом воздух, посмотрел поверх блестящих закатных красных доспехов, наваленных вокруг — и увидел, что Муравейник опять появился. Нет, опять исчез! Снова появился…
Иегуда вступил в схватку с врагом гораздо сильнее себя.
И тут из Муравейника явилось нечто, что на миг заслонило солнце.
Сперва солдаты увидели радужный блеск, который, словно лучезарное облако, покрыл собою каменную громаду, затем в этом блеске стали видны отдельные элементы: жужжащие крылья, подрагивающие лапки, быстро поворачивающиеся круглые головы. И грохот, точно от целой вереницы колесниц, металлический скрежет и скрип.
То была саранча, вполне человеческих размеров насекомые с человеческими же лицами — женскими.
Мигом она опрокинула стройные свежие полки, только что вступившие в битву; даже дикие крики ужаса и боли покрыл этот страшный скрежет. Тысячи римских воинов вовсе не прервали шага, который готовились сделать в своем уверенном натиске на врага — но шаг этот был сделан кем-то уже без головы, кем-то без половины тела, а кем-то одной лишь оставшейся от человека ногой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98