Мозжай поднырнул под секиру и непременно бы вышиб дух из осмелевшего новгородца, но ему пришлось сосредоточиться на моей атаке, поэтому Платона он просто толкнул плечом, забросив обратно в окоп. А вот меня уже встретил во всеоружии: растопырив сильные крепкие пальцы, оскалив клыки, сверкая налитыми неприятной желтизной глазами.
От моих ударов он уклонился, часть блокировал, обнаружив неплохое знакомство с основами рукопашного боя. Выбрав момент, сделал подсечку. Каким-то чудом я успел зацепиться за его лохмотья и потянул вслед за собой, падая в окоп. Пока падали, он трижды укусил меня, ударил под дых и выдрал клок шерсти на боку – хорошо еще ребро не сломал.
И все бы ничего, но этот гад, видя, что мне мало, под конец вцепился зубами мне в нос! Ох, вот это, я вам скажу, было испытание… Я совершенно потерял контроль над собой, лежа на спине, стал отбиваться всеми четырьмя лапами сразу, рискуя зашибить и Баюна, и Платона, и Рудю, окажись они поблизости, но только не трансильванца, так ловко устроившегося у меня на животе, что мои лапы скользили по его бедрам и плечам, не нанося никакого ущерба.
Больно было так, что я даже не заметил, как он начал меня душить. Платона, опять подошедшего с секирой, он отшвырнул пинком, и на сей раз практически выведя из строя. Запрыгнувшего ему на голову Баюна просто проигнорировал.
И вот, уже чувствуя, что нахожусь на грани беспамятства, я последним усилием, напрягшись весь, до кончика хвоста, сумел оторвать лопатки от земли и перекатился, оказавшись над противником. Наконец-то мои удары достигли цели. Правда, череп у Мозжая оказался покрепче, чем у Молкая, и все-таки я оглушил его, странно дергающегося под моим весом… Клыки его разжались, и я изведал, что такое блаженство. Блаженство – это когда тебя не кусают за нос.
Кровь у меня хлестала ручьем, и, разумеется, запахов я не ощущал, зато увидел, в чем причина неожиданной слабости Мозжая. Оказывается, он упал затылком точно в центр самобранки, оказавшись среди широкого ассортимента чесночных блюд! Едва сообразив это, я схватил скатерть за края и намертво спеленал голову трансильванского упыря…
Если я сейчас напишу: читатели со слабыми желудками, вы, пожалуйста, эту главку не читайте – все равно же кто-то не удержится, правда? И получится, что я виноват… Так что, извиняйте, не стану описывать, какие звуки неслись из свертка.
Лет через пять словечко «плющить», наверное, канет в небытие, и мне его, в общем, не жалко, хотя именно оно способно с максимально возможной точностью передать, что творилось с Мозжаем.
Коротко говоря, его рев за считаные секунды из угрожающего превратился в жалобный и тут же сменился явственной предсмертной икотой.
Потом, как ни противно было, я собственноручно отстирывал самобранку, и не ругался при этом – нет, ласково величал барыней, голубушкой, и благодарил за верную службу.
Чеснок и вообще-то полезная вещь: микробы убивает, как Рэмбо супротивничков, пачками и колоннами, из него и настойку можно делать – от простуды первейшее средство, и еду приправлять – не морщитесь, это вкусно, а если насморк – можно в комнате на блюдце оставлять дольки, они воздух очищают, а еще… Ладно, хватит отвлекаться. Еще, как видите, от упырей помогает. Чеснок форева, микробз энд вэмпайарз – маздай!..
Хорошо, что мы все лежали, иначе ливень пуль и стрел смел бы нас в мгновение ока. Вырвавшиеся на оперативный простор викинги выпустили по окопу тучу стрел – не ради того, чтобы перебить нас, а просто чтобы не дать высунуться, и им это удалось. Картечь раскалывала щиты, рикошетила от «бункера» над аленьким цветочком, из бруствера вырывала комья, летевшие на нас вперемежку со щепами. Казалось, это продолжается бесконечно долго но на самом деле прошло всего несколько секунд.
Вдруг я заметил шевеление. Рудя! Ожил, немчик! И тут же стал геройствовать, потянулся к пистолетам.
Стрельба со стороны противника сошла на нет, и я поднялся на лапы. Одновременно первые викинги вскочили на бруствер. Платон, все еще лежа, встретил их дуплетом из кремнёвых пистолетов, еще одного подстрелил Рудя. Кого-то я свалил, ударив когтями под колено, после чего сам прыгнул вперед.
Наверное, в последний бой принято ходить иначе, с другим душевным настроем. Но я человек в этом деле неопытный, мной владело одно чувство – ошеломление. Понимаете, одно дело представлять себе, скажем, сотню врагов умозрительно, даже видеть их вдалеке, тем более мелкими группами. Но совсем другое – встретиться с ними разом лицом к лицу, вот тогда не просто понимаешь, а каждым нервом ощущаешь, какая же это чертова уймища народу.
Это ж сколько времени их нужно молотить, пока не угомонятся?
Сказать по правде, дальнейшее я помню смутно. Как-то стерлось все или сразу не закрепилось, память сохранила только отдельные фрагменты, как старый альбом – фотографии давно позабытых событий. Например, не могу поручиться, что я действительно в тот момент подумал о времени – но если подумал, то отстраненно, без бравирования, это могу сказать наверняка.
Запомнились лица – но без индивидуальных черт, как одна размноженная на ксероксе злая карикатура. Помню, как физически, кожей, шкурой своей мохнатой ощущал исходившие от викингов волны ненависти. Помню брызги крови.
Ну а так, чтоб подробно рассказать, – ничего существенного. Пожалуй, только одно: к моменту, когда ход битвы резко изменился, я обнаружил, что сжимаю в левой лапе копье, в правой меч, а хвостом цепко держу секиру и молочу ей из стороны в сторону, как взбесившийся скорпион. Ход сражения по этому фрагменту, наверное, не восстановишь, но некоторое представление он дать может.
Не знаю, что делал Баюн, он сам потом не рассказывал, но наверняка рисковал оставить своих котяток сиротами. Платон – это я видел – ни на шаг не отходил от Руди, который, не в силах подняться, тыкал в разные стороны обломком копья, норовя кольнуть кого-нибудь в ногу. Новгородец защищал его, что-то крича, наверное, уговаривал уматывать в Фатерлянд, в часовню с привидениями, да куда угодно, но Рудя его попросту не слышал из-за криков и лязга стали о сталь.
А потом шум усилился и натиск врагов вдруг ослаб. Что-то неуловимо изменилось, и они перестали быть единой неразличимой массой ярости, разбились на отдельных людей: светлых и черноволосых, рослых и низких, плечистых и заморенных, с профилями римскими, кавказскими, еврейскими, рязанскими – вся пестрая палитра народов континента, как током пронизанная единым чувством страха.
Новые голоса зазвучали у меня за спиной, прокатилась русская речь, волной нахлынула на многоязычную россыпь, кое-как склеенную грубыми звуками мертвого наречия.
Викинги бросились наутек еще прежде, чем я оглянулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
От моих ударов он уклонился, часть блокировал, обнаружив неплохое знакомство с основами рукопашного боя. Выбрав момент, сделал подсечку. Каким-то чудом я успел зацепиться за его лохмотья и потянул вслед за собой, падая в окоп. Пока падали, он трижды укусил меня, ударил под дых и выдрал клок шерсти на боку – хорошо еще ребро не сломал.
И все бы ничего, но этот гад, видя, что мне мало, под конец вцепился зубами мне в нос! Ох, вот это, я вам скажу, было испытание… Я совершенно потерял контроль над собой, лежа на спине, стал отбиваться всеми четырьмя лапами сразу, рискуя зашибить и Баюна, и Платона, и Рудю, окажись они поблизости, но только не трансильванца, так ловко устроившегося у меня на животе, что мои лапы скользили по его бедрам и плечам, не нанося никакого ущерба.
Больно было так, что я даже не заметил, как он начал меня душить. Платона, опять подошедшего с секирой, он отшвырнул пинком, и на сей раз практически выведя из строя. Запрыгнувшего ему на голову Баюна просто проигнорировал.
И вот, уже чувствуя, что нахожусь на грани беспамятства, я последним усилием, напрягшись весь, до кончика хвоста, сумел оторвать лопатки от земли и перекатился, оказавшись над противником. Наконец-то мои удары достигли цели. Правда, череп у Мозжая оказался покрепче, чем у Молкая, и все-таки я оглушил его, странно дергающегося под моим весом… Клыки его разжались, и я изведал, что такое блаженство. Блаженство – это когда тебя не кусают за нос.
Кровь у меня хлестала ручьем, и, разумеется, запахов я не ощущал, зато увидел, в чем причина неожиданной слабости Мозжая. Оказывается, он упал затылком точно в центр самобранки, оказавшись среди широкого ассортимента чесночных блюд! Едва сообразив это, я схватил скатерть за края и намертво спеленал голову трансильванского упыря…
Если я сейчас напишу: читатели со слабыми желудками, вы, пожалуйста, эту главку не читайте – все равно же кто-то не удержится, правда? И получится, что я виноват… Так что, извиняйте, не стану описывать, какие звуки неслись из свертка.
Лет через пять словечко «плющить», наверное, канет в небытие, и мне его, в общем, не жалко, хотя именно оно способно с максимально возможной точностью передать, что творилось с Мозжаем.
Коротко говоря, его рев за считаные секунды из угрожающего превратился в жалобный и тут же сменился явственной предсмертной икотой.
Потом, как ни противно было, я собственноручно отстирывал самобранку, и не ругался при этом – нет, ласково величал барыней, голубушкой, и благодарил за верную службу.
Чеснок и вообще-то полезная вещь: микробы убивает, как Рэмбо супротивничков, пачками и колоннами, из него и настойку можно делать – от простуды первейшее средство, и еду приправлять – не морщитесь, это вкусно, а если насморк – можно в комнате на блюдце оставлять дольки, они воздух очищают, а еще… Ладно, хватит отвлекаться. Еще, как видите, от упырей помогает. Чеснок форева, микробз энд вэмпайарз – маздай!..
Хорошо, что мы все лежали, иначе ливень пуль и стрел смел бы нас в мгновение ока. Вырвавшиеся на оперативный простор викинги выпустили по окопу тучу стрел – не ради того, чтобы перебить нас, а просто чтобы не дать высунуться, и им это удалось. Картечь раскалывала щиты, рикошетила от «бункера» над аленьким цветочком, из бруствера вырывала комья, летевшие на нас вперемежку со щепами. Казалось, это продолжается бесконечно долго но на самом деле прошло всего несколько секунд.
Вдруг я заметил шевеление. Рудя! Ожил, немчик! И тут же стал геройствовать, потянулся к пистолетам.
Стрельба со стороны противника сошла на нет, и я поднялся на лапы. Одновременно первые викинги вскочили на бруствер. Платон, все еще лежа, встретил их дуплетом из кремнёвых пистолетов, еще одного подстрелил Рудя. Кого-то я свалил, ударив когтями под колено, после чего сам прыгнул вперед.
Наверное, в последний бой принято ходить иначе, с другим душевным настроем. Но я человек в этом деле неопытный, мной владело одно чувство – ошеломление. Понимаете, одно дело представлять себе, скажем, сотню врагов умозрительно, даже видеть их вдалеке, тем более мелкими группами. Но совсем другое – встретиться с ними разом лицом к лицу, вот тогда не просто понимаешь, а каждым нервом ощущаешь, какая же это чертова уймища народу.
Это ж сколько времени их нужно молотить, пока не угомонятся?
Сказать по правде, дальнейшее я помню смутно. Как-то стерлось все или сразу не закрепилось, память сохранила только отдельные фрагменты, как старый альбом – фотографии давно позабытых событий. Например, не могу поручиться, что я действительно в тот момент подумал о времени – но если подумал, то отстраненно, без бравирования, это могу сказать наверняка.
Запомнились лица – но без индивидуальных черт, как одна размноженная на ксероксе злая карикатура. Помню, как физически, кожей, шкурой своей мохнатой ощущал исходившие от викингов волны ненависти. Помню брызги крови.
Ну а так, чтоб подробно рассказать, – ничего существенного. Пожалуй, только одно: к моменту, когда ход битвы резко изменился, я обнаружил, что сжимаю в левой лапе копье, в правой меч, а хвостом цепко держу секиру и молочу ей из стороны в сторону, как взбесившийся скорпион. Ход сражения по этому фрагменту, наверное, не восстановишь, но некоторое представление он дать может.
Не знаю, что делал Баюн, он сам потом не рассказывал, но наверняка рисковал оставить своих котяток сиротами. Платон – это я видел – ни на шаг не отходил от Руди, который, не в силах подняться, тыкал в разные стороны обломком копья, норовя кольнуть кого-нибудь в ногу. Новгородец защищал его, что-то крича, наверное, уговаривал уматывать в Фатерлянд, в часовню с привидениями, да куда угодно, но Рудя его попросту не слышал из-за криков и лязга стали о сталь.
А потом шум усилился и натиск врагов вдруг ослаб. Что-то неуловимо изменилось, и они перестали быть единой неразличимой массой ярости, разбились на отдельных людей: светлых и черноволосых, рослых и низких, плечистых и заморенных, с профилями римскими, кавказскими, еврейскими, рязанскими – вся пестрая палитра народов континента, как током пронизанная единым чувством страха.
Новые голоса зазвучали у меня за спиной, прокатилась русская речь, волной нахлынула на многоязычную россыпь, кое-как склеенную грубыми звуками мертвого наречия.
Викинги бросились наутек еще прежде, чем я оглянулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108