Присутствовали также священник, приставленный к следствию епископом в качестве наблюдателя, и доверенный слуга. Еще был палач, зевавший от скуки, но как раз тогда его отослали на кухню принести ужин.
На слова Руди все трое с редким единодушием заявили, что в жизни не слышали ничего глупее, что поверить в это никак невозможно, ибо сатана сам – первейший жадина и ни за что не уступил бы столь редкую вещицу какому-то ничем не примечательному умертвию, и, стало быть, поскольку никто из присутствующих еще не выжил из ума, они даже мысли не допустят, что даже если увидят собственными… «Да я могу показать», – сумел-таки Рудя вставить слово. Рыцарек и священник подняли его на смех, а слуга в это время уже бежал за кольцом.
Дальше просто. Рудя стал объяснять, что кольцо нужно катать в пальцах особенным образом, а чтобы показать – попросил освободить ему руки. Просьба не вызвала опасений – уж кто-кто, а дознаватели прекрасно знали, в какой физической форме находится «подследственное умертвие», и Цвейхорну удалось надеть кольцо на правый мизинец…
Под конец рассказа на меня смотрели глаза самого несчастного человека на свете – но, по крайней мере, телесно и душевно здорового, несмотря на пережитое потрясение.
Баюн украдкой смахнул слезу, но голос его был спокоен, когда он спросил:
– А при чем тут твоя новая идеология?
– Ни при чем, – быстро ответил Рудя и потупил взор.
Нет, он никогда врать не научится.
– Ты где лапшу вешаешь? – не совсем точно процитировал меня кот. – Уж мы-то тебя как облупленного знаем. Ты ведь об этом начал, так уж сознавайся теперь.
– Я… когда еще плеткой не били, пытался… рассказать им о своих мыслях. И они меня слушали! Они говорили, что узнают мою манеру речи, мои слова… А потом пришел этот негодяй, предатель Вольфрам, и сказал, будто я морочу головы честным католикам, чтобы они забыли о моих истинных намерениях погубить их души. Велел пороть… и только по делу спрашивать… А ведь сам теперь мои идеи присвоит, гад, я его знаю, знаю! – в отчаянии воскликнул Рудя и зажмурил глаза.
На острове стало одним невозвращенцем больше. Когда Платон и Семен вышли завтракать, Рудя решительно встал с постели и положил на полку волшебное кольцо, сказав:
– Теперь и мне некуда спешить. У меня отняли все, что было нажито моими предками, все, что я стяжал верной службой. У меня больше нет…
Он не договорил, но за этой фразой мне почудилось нечто посущественнее утраченного состояния.
Гривна не знал подоплеки дела, а тактичный Платон обошелся без вопросов. Семену Рудя сперва обрадовался, разом задвинув куда-то свой националистический гонор, но, услышав, что купец не собирается задерживаться на острове, потерял к нему интерес. А у Семена только это и было на уме:
– Нет, не полечу в Новгород, – решился он, – Пока дела свои буду обустраивать, слухи до Саремы докатятся, и Настасьюшка моя самочинно замуж выйдет, как пить дать. Отец далеко, так ей мачеха с особым удовольствием благословение выдаст. Всю я ноченьку не спал, думу думал, и теперь ясно вижу: не будет мне покоя, коли дочери любимой судьбу сломаю. Не люб ей жених! А так хоть и засиделась в девках, зато душой свободна.
– Ты же говорил, что плохо знаешь свою Сарему. Где приземляться будешь? Не боишься, как Платон?
– Что-нибудь придумаю, выкручусь. Лишь бы… Вот мы давеча с Платоном спорили, за-ради чего богатство человеку. Я все красивости говорил… Повинюсь: за минувшую ночь передумал. Все мое богатство – это Настенька. Ради нее, кровиночки, я в дальние края хаживал, лишения претерпевал. Думал так ее счастливой сделать. Слепец! Разлада в семье не замечал, а ведь нужно-то было поближе к сродникам быть… Да что теперь, одна надежда, что сумею дочь от постылого замужества спасти.
– Твердо решил? Хорошо, допивай сыто – и пойдем.
– Куда?
– Увидишь.
Я подвел купца к плательному сундуку.
– Хотя Баюн и прав, я, пожалуй, дал бы тебе денег взаймы, бессрочно, да денег на острове практически нет. Однако не хочу отпускать тебя без подарка. Вот…
Я откинул крышку, но внутри ничего достойного внимания не обнаружилось. Ничего, это с сундуком бывает, он по какому-то своему разумению предлагает наряды. Несколько раз закрывал я его и открывал снова, и лицо Семена вытягивалось при виде того, как стремительно сменяются внутри воинские доспехи кожаными фартуками, крестьянские порты – боярскими шубами, а простецкие треухи – горностаевыми шапками. Наконец сундук понял, что я от него хочу, и выдал полный комплект царски богатых одеяний, где все: и лакированные сапоги, и свита на шелковом подбое, и шуба с разрезами на рукавах – были украшены несметным числом дорогих самоцветов.
– Держи. Одевайся, одевайся, от меня без подарка живым не уйдешь.
У Семена глаза на лоб полезли. Это в наши культурные времена что под руку попалось, то человек и рад на себя нацепить, лишь бы покруче смотрелось. А в диком средневековье к внешнему виду подходили ответственней, ибо он свидетельствовал не только о состоятельности, но и вообще обо всем: о социальном статусе, об этнической и религиозной принадлежности. Нарядом, который я предложил Семену, даже самый удачливый купец на свете не стал бы злоупотреблять, потому что «царски богатый» – это не просто фигура речи. Это объективное определение.
– Не заслужил я такой милости, Чудо-юдо…
– Это мне судить. Понравился ты мне, Семен… Или что, хочешь отказаться от подарка?
Ну нет, на такое оскорбление наши дикие предки, к счастью, не способны! Семен замотал головой, и мы перешли к следующему сундуку. Этот оказался покладистей и сразу явил девичий наряд, состоящий из такого количества поддевок и так обильно расшитый самоцветами, что его и в руках-то держать было трудно.
– Это для твоей дочери.
– Благодарствуй, Чудо-юдо. – Семену пришлось положить сверкающий ворох на лавку, чтобы отвесить поясной поклон.
– Да на здоровье. Ну что, в путь?
– В путь!
Ты, читатель, наверное, уже обо всем догадался, да? Я прямо-таки вижу, как ты крутишь пальцем у виска: ну что, мол, за недотепа этот Чудо-юдо! А еще из нашего мира! Такой простой сюжет не узнал. А еще любителем фэнтези прикидывался.
Но я уверяю: это тебе не убийцу в детективе разгадывать. Там хотя бы точно знаешь, что один из шести проходивших между тремя и четырьмя часами утра мимо запертой изнутри комнаты – убийца. А мне еще нужно было элементарно поверить в саму возможность такой сюжетной простоты.
Со стороны, наверное, виднее. Однако побывал бы ты в моей шкуре (в фигуральном смысле, конечно), на собственном опыте понял бы, как легко ускользают порой самые очевидные истины…
Дополнительно проинструктированный купец старательно сосредоточился, воображая место, в котором пожелал очутиться – где-то, говорил он, за причалами, среди камней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
На слова Руди все трое с редким единодушием заявили, что в жизни не слышали ничего глупее, что поверить в это никак невозможно, ибо сатана сам – первейший жадина и ни за что не уступил бы столь редкую вещицу какому-то ничем не примечательному умертвию, и, стало быть, поскольку никто из присутствующих еще не выжил из ума, они даже мысли не допустят, что даже если увидят собственными… «Да я могу показать», – сумел-таки Рудя вставить слово. Рыцарек и священник подняли его на смех, а слуга в это время уже бежал за кольцом.
Дальше просто. Рудя стал объяснять, что кольцо нужно катать в пальцах особенным образом, а чтобы показать – попросил освободить ему руки. Просьба не вызвала опасений – уж кто-кто, а дознаватели прекрасно знали, в какой физической форме находится «подследственное умертвие», и Цвейхорну удалось надеть кольцо на правый мизинец…
Под конец рассказа на меня смотрели глаза самого несчастного человека на свете – но, по крайней мере, телесно и душевно здорового, несмотря на пережитое потрясение.
Баюн украдкой смахнул слезу, но голос его был спокоен, когда он спросил:
– А при чем тут твоя новая идеология?
– Ни при чем, – быстро ответил Рудя и потупил взор.
Нет, он никогда врать не научится.
– Ты где лапшу вешаешь? – не совсем точно процитировал меня кот. – Уж мы-то тебя как облупленного знаем. Ты ведь об этом начал, так уж сознавайся теперь.
– Я… когда еще плеткой не били, пытался… рассказать им о своих мыслях. И они меня слушали! Они говорили, что узнают мою манеру речи, мои слова… А потом пришел этот негодяй, предатель Вольфрам, и сказал, будто я морочу головы честным католикам, чтобы они забыли о моих истинных намерениях погубить их души. Велел пороть… и только по делу спрашивать… А ведь сам теперь мои идеи присвоит, гад, я его знаю, знаю! – в отчаянии воскликнул Рудя и зажмурил глаза.
На острове стало одним невозвращенцем больше. Когда Платон и Семен вышли завтракать, Рудя решительно встал с постели и положил на полку волшебное кольцо, сказав:
– Теперь и мне некуда спешить. У меня отняли все, что было нажито моими предками, все, что я стяжал верной службой. У меня больше нет…
Он не договорил, но за этой фразой мне почудилось нечто посущественнее утраченного состояния.
Гривна не знал подоплеки дела, а тактичный Платон обошелся без вопросов. Семену Рудя сперва обрадовался, разом задвинув куда-то свой националистический гонор, но, услышав, что купец не собирается задерживаться на острове, потерял к нему интерес. А у Семена только это и было на уме:
– Нет, не полечу в Новгород, – решился он, – Пока дела свои буду обустраивать, слухи до Саремы докатятся, и Настасьюшка моя самочинно замуж выйдет, как пить дать. Отец далеко, так ей мачеха с особым удовольствием благословение выдаст. Всю я ноченьку не спал, думу думал, и теперь ясно вижу: не будет мне покоя, коли дочери любимой судьбу сломаю. Не люб ей жених! А так хоть и засиделась в девках, зато душой свободна.
– Ты же говорил, что плохо знаешь свою Сарему. Где приземляться будешь? Не боишься, как Платон?
– Что-нибудь придумаю, выкручусь. Лишь бы… Вот мы давеча с Платоном спорили, за-ради чего богатство человеку. Я все красивости говорил… Повинюсь: за минувшую ночь передумал. Все мое богатство – это Настенька. Ради нее, кровиночки, я в дальние края хаживал, лишения претерпевал. Думал так ее счастливой сделать. Слепец! Разлада в семье не замечал, а ведь нужно-то было поближе к сродникам быть… Да что теперь, одна надежда, что сумею дочь от постылого замужества спасти.
– Твердо решил? Хорошо, допивай сыто – и пойдем.
– Куда?
– Увидишь.
Я подвел купца к плательному сундуку.
– Хотя Баюн и прав, я, пожалуй, дал бы тебе денег взаймы, бессрочно, да денег на острове практически нет. Однако не хочу отпускать тебя без подарка. Вот…
Я откинул крышку, но внутри ничего достойного внимания не обнаружилось. Ничего, это с сундуком бывает, он по какому-то своему разумению предлагает наряды. Несколько раз закрывал я его и открывал снова, и лицо Семена вытягивалось при виде того, как стремительно сменяются внутри воинские доспехи кожаными фартуками, крестьянские порты – боярскими шубами, а простецкие треухи – горностаевыми шапками. Наконец сундук понял, что я от него хочу, и выдал полный комплект царски богатых одеяний, где все: и лакированные сапоги, и свита на шелковом подбое, и шуба с разрезами на рукавах – были украшены несметным числом дорогих самоцветов.
– Держи. Одевайся, одевайся, от меня без подарка живым не уйдешь.
У Семена глаза на лоб полезли. Это в наши культурные времена что под руку попалось, то человек и рад на себя нацепить, лишь бы покруче смотрелось. А в диком средневековье к внешнему виду подходили ответственней, ибо он свидетельствовал не только о состоятельности, но и вообще обо всем: о социальном статусе, об этнической и религиозной принадлежности. Нарядом, который я предложил Семену, даже самый удачливый купец на свете не стал бы злоупотреблять, потому что «царски богатый» – это не просто фигура речи. Это объективное определение.
– Не заслужил я такой милости, Чудо-юдо…
– Это мне судить. Понравился ты мне, Семен… Или что, хочешь отказаться от подарка?
Ну нет, на такое оскорбление наши дикие предки, к счастью, не способны! Семен замотал головой, и мы перешли к следующему сундуку. Этот оказался покладистей и сразу явил девичий наряд, состоящий из такого количества поддевок и так обильно расшитый самоцветами, что его и в руках-то держать было трудно.
– Это для твоей дочери.
– Благодарствуй, Чудо-юдо. – Семену пришлось положить сверкающий ворох на лавку, чтобы отвесить поясной поклон.
– Да на здоровье. Ну что, в путь?
– В путь!
Ты, читатель, наверное, уже обо всем догадался, да? Я прямо-таки вижу, как ты крутишь пальцем у виска: ну что, мол, за недотепа этот Чудо-юдо! А еще из нашего мира! Такой простой сюжет не узнал. А еще любителем фэнтези прикидывался.
Но я уверяю: это тебе не убийцу в детективе разгадывать. Там хотя бы точно знаешь, что один из шести проходивших между тремя и четырьмя часами утра мимо запертой изнутри комнаты – убийца. А мне еще нужно было элементарно поверить в саму возможность такой сюжетной простоты.
Со стороны, наверное, виднее. Однако побывал бы ты в моей шкуре (в фигуральном смысле, конечно), на собственном опыте понял бы, как легко ускользают порой самые очевидные истины…
Дополнительно проинструктированный купец старательно сосредоточился, воображая место, в котором пожелал очутиться – где-то, говорил он, за причалами, среди камней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108