Этот шатер был виден на фоне полуострова, что вдается в пролив со стороны Кайяны, и сначала фон был сизо-черным, а потом, по мере того как солнце поднималось и заглядывало на западные стороны холмов, — становился алым, точно солнце, не скупясь, проливало на него драгоценную кайяну, не требуя за это ни единого хелка и ни единого медяка.
В этот утренний час через узкий пролив шла приливная волна. Окажись она на том же самом месте получасом позже, однодеревка Хюсмера прошла бы над врытым в дно бревном, не ободрав о него даже ракушки со своего киля.
Однако в любом случае они должны были помнить о полосе задержки и о том, что остатки ее еще могли стоять на своих местах.
Эти бревна и цепи, коварно расставленные под водою на разной глубине (северяне тогда гадали и не могли догадаться, с помощью какой силы или колдовства), были для морских крепостей почти то жесамое, что наполненный водою ров для сухопутных, а вдобавок походили также на ловушки и рогатки, поставленные против всадников, и на шипы, разбросанные в траве для вражеских лошадей. На рвы они походили тем, что их точно так же можно было в конце концов преодолеть, соорудив что-то вроде моста-волока (а подвергшиеся нападению, в свою очередь, обстрелами, вылазками и всевозможными ухищрениями мешали этому по мере сил); а на ловушки — тем, что были весьма опасны для каждого, кто не ожидал их встретить. Вдобавок впереди главной полосы задержки — вот уж вправду подлые выдумки! — бывали расставлены, беспорядочно и непредсказуемо, одинокие бревна, нарочно для того, чтобы беспечные натыкались на них.
Сама-то по себе полоса задержки для опытного глаза заметна, — волны толкутся над ней немного по-другому, точно там вечная зыбь.
Остров Мона — это не Аршеб, чьи жители чересчур полагались на наносы своего Кадира, а кроме того, понимали: обзаведясь полосою задержки в море; где так часто ходят корабли, выставишь не только «десять тысяч бревен», но и десять тысяч причин для случайной опасности безвинному торговому мореплаванию. Процветающий порт и морская крепость — такое в одной бухте невозможно.
Остров Мона — это и не Чьянвена, где вот такую же полосу задержки, и даже двойную, они попросту обошли далеко кругом, высадясь на суше, а потом уже была работа для костровых: проделывать дорогу через тамошние леса.
Мона с ее кольцом охранной полосы была молчаливым свидетелем того, что здешние монахи умели и учиться чему-то новому, а не только хранить знания старины.
За пять месяцев, в которые заклинания (не было возможности) никто не обновлял, это кольцо распалось, то, чему природа судила тонуть, — утонуло, бревна полегче, способные плавать, — всплыли, и волны раскидали их по берегам пролива. Построить охранную полосу заново, как было, — не быстрое дело, хлопотное, — когда еще до него дойдут руки, а ведь с ухода Бирага минуло всего-то полтора десятка дней. Но некоторые бревна, как видно, вставленные в полосу поздней других, все еще могли держаться — и держались. От этого можно было обезопасить себя наверняка, выслав вперед лодку для проверки и идя точно за нею, как ходят волки след в след, но задним числом до чего не додумаешься! А если бы Сколтис и впрямь так поступил, про него непременно сказали бы, что у него уже объявляются замашки Гэвина. Потому «Крепконосая» хоть и шла одной из последних, но нашла то место, рядом с которым безопасно прошли другие, — налетела скулою на это бревно с ходу, так что оно проломило доски, и однодеревка наделась на него на добрых два локтя, как на гвоздь.
Хруст от удара услышали все; а кроме того, от толчка упала мачта — штаги выдержали, спружинив, а вот само дерево треснуло и завалилось набок, покалечив двух человек. Такое у «Крепконогой» было счастье, что больше никто не пострадал.
Если бы удалось снять ее с «гвоздя»-бревна, застрявшего в обшивке, она сразу бы потонула, — а так держалась, только все сильнее оседая кормой, в которую сбегала сочившаяся вода. Носовая часть судна от этого опасно хрустела и по тому, как ее выворачивало, должна было скоро захлебнуться в черной, как уголь, забортной воде, топящей корабли. Затем за дело взялся прилив и стал поднимать все — «Крепконосую» тоже, — чему бревно теперь мешало, опять грозя разворотить однодеревке скулу. К тому времени, когда с нее снимали последних людей и часть груза, у «Крепконогой» был уже вид готовящейся нырнуть утки.
Решиться на это — снимать с нее людей — было, кстати, не так легко. Ведь для этого нужно было встать рядом, или хотя бы сильно сбавить ход, отправляя туда лодку, а потом остановиться-таки, чтобы принимать лодку обратно. Остановиться на виду у кайянского берега, — что, правда, был весьма далеко, — и у острова Мона. Но здесь был один корабль, которым хозяева его согласны были рискнуть. Лишние люди с него на ходу перепрыгнули на подвалившую «змею» Сколтисов, а потом тарибн подошел к Хюсмеровой однодеревке, пока остальные сторожкими кругами ходили невдалеке. За всем этим, без сомнения, следили с Моны, и понятно, какие царили тогда у монахов настроения. Зло, очевидно, буйствует нынче в мире. И порождений Зла, очевидно, здесь слишком много. Какой прок взять один корабль? Остальные ринутся к берегу, и вот тогда стены монастыря увидят, что такое штурм северных пиратов, доведенных до забвения всего на свете, включая жизнь и смерть.
У Хюсмера были такие настроения, что он слал проклятия любому сущему в мире вокруг, кроме Сколтиса.
Чтоб не думать о людях лучше, чем они есть, — и хуже, чем они есть, — надобно тут сказать, что кого другого Сколтис мог бы и бросить. Но с Хюсмером, сыном Круда, он не мог так поступить. Ведь тот с некоторых пор стал его человеком, одним из тех, кто полагал, что «Дом Всадников» куда лучше звучит, чем «Дом Щитов». В самом деле, всякому человеку ведь приятно, когда с ним заговаривают уважительно, когда с ним считаются, когда с ним даже пару раз советуются, — а не обрушиваются с шутками, а может, и не шутками, которых не поймет ни один человек. Дом Всадников умел привлекать себе сторонников, — помня и то, что и незначительные, и неименитые люди могут быть чьими-нибудь сторонниками. И что Сколтис был бы за политик и что за северянин, — если бы бросал своих?
Что же до Сколтена, то брат встретил его на носу, когда он тоже перебрался на «Коня, приносящего золото»; и какое-то время они стояли там одни.
«Конь, приносящий золото» шумно пел, взрывая веслами воду, и его морда хищно-причудливо скалилась, глядя на разворачивающиеся перед ними скалы Королевской Стоянки, еще далекие и черно-пурпурные на пурпурных волнах.
— Мог не делать это, — сказал Сколтис. Его брат ведь оставался на тарибне все это время. Но тут же Сколтис добавил, коротко усмехаясь:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156