Тут уже и Ямхир вмешался и начал говорить, что, мол, такие слова между порядочными людьми ничем иным, кроме как поединком, кончать неуместно. И Йолмер (его только не хватало) начал вопить, что его, мол, не поняли, а он, мол, говорил совсем другое. И тут Долф Увалень, пристукнув кулаком по колену, молвил так:
— А если б вы послушали, что ваш предводитель может вам сказать.
Когда Долф Увалень говорил что-нибудь, и говорил громко, тут уж все поневоле замолкали и прислушивались — это все равно, как нельзя не прислушаться, если кит зашумит. А Гэвин встал и сказал, с усмешкой оглядывая всех:
— Что я могу сказать? Если б Дейди имел право потребовать платы за смерть «Вепря», вот тогда был бы разговор. А права такого он не имеет. Он не капитан, это первое. А второе — он не полный Румейр.
— Я человек из дома Румейров, — проговорил Дейди, дрожа, но уж не от страха, конечно.
— Да? — спросил Гэвин, усмехаясь.
— Восемь зим назад, и все это знают, отец принял меня в род как положено, на пиру, — сказал Дейди.
— А у тебя здесь есть шесть законных свидетелей, которые там были и клятвенно могли бы это подтвердить?
Дейди молчал. Потом Сколтиг, сын Сколтиса, засмеялся и сказал:
— Его свидетели на дне морском.
— Вот, — хмыкнул Гэвин. — Когда потребуют эту плату законно, тогда и будем разбирать.
А коли Гэвин говорил что-нибудь в совете, — во всяком случае, тогда он завел себе уже такую привычку, — он говорил так, точно никаких других мнений и быть не может и точно всем остальным ничего и делать не остается, кроме как соглашаться. Все и соглашались. Согласились и на этот раз. А Йиррин, сын Ранзи, сказал так:
Шести языков
Не нашел Дейди,
Чтоб подтвердить то, что было
Восемь зим назад.
Но вот что было
Нынче — подтвердят
Десять «змей» и его клинка
Щедрая жатва!
И больше на этом совете не случилось ничего, о чем рассказывают.
Потом, уж совсем ночью, когда Йиррин с Гэвином оказались как-то на мгновение от других в стороне, — даже дружинники Гэвина не могли расслышать, хоть костер их был рядом, — Гэвин сказал:
— Ты не Палли Каша. Мог не щеголять сегодня, как легко стихи у тебя сходят с языка.
— Не мог, — ответил Йиррин.
— А по-моему, мог.
— А по-моему, не мог.
Гэвин помолчал.
— Твое дело — хвалить добрые удары, — согласился он наконец. Но тут же добавил: — А мое дело — чтобы у меня на совете прекращалась грызня.
Негоже корить, —
сказал Йиррин, -
Тропинки в горах —
Лучше быть они не могут
И мужчин в горе.
— Это мне, по-твоему, горе глаза застит?!
Йиррин уже почти притерпелся к тому, что порою Гэвин чересчур похож на свою сестру. Но тут и он не выдержал.
— Хочешь так понимать — понимай так! — сказал он. — Только ты мог бы и заметить, что «Вепрь» потонул не у тебя одного, и люди «Вепря» не у одного тебя погибли, но и у Румейров тоже!
И оба они остались не очень довольны этим разговором. А скелы об этом походе утверждают, что на следующий день Йиррин сказал еще такую «прядь» в четыре строки:
Приплывет домой
«Вепрь» не морями,
Не тропой глубин лососьей —
Памятью людской.
А Дейди Лесовоз подарил ему десяток звеньев из своей золотой нашейной цепи. Это была единственная драгоценность, что у него осталась, и то чудом, но он очень не любил оказываться у кого-то в долгу, этот Дейди.
А еще той же ночью был другой разговор, никем лишним не услышанный, между Сколтисами. О нем ничего не рассказывают в скелах.
Сколтисы все были, как уж говорено, друг на друга похожи нравом, но разнились все же чуть-чуть, если приглядеться. Сколтиг — попроще, и на то, чтоб решить, скор, и на то, чтоб передумать; Сколтен поспокойней братьев (вот по нему как раз видно, что внук Йолма, только в бою он и показывался по-настоящему); а старший — подлинный Сколтис, и лучше всего ему из троих подходило зваться «морским князем», как зовут капитанов порой. Он был добродушный человек — от здоровья и от нестарых лет; добродушный так, как бывают князья, или еще пышноусые, как солнце, тигры, что живут в уремных лесах на материке, — у них глаза цвета топазов, пронизанных светом, и порою они выходят на дороги, садятся и с любопытством подолгу смотрят на прохожих, поигрывая концом длинного, как сам тигр, хвоста.
Вот такой тигр однажды вышел из леса перед Айзрашем Завоевателем, когда тот ехал в столицу, в те давние, туманом перевитые времена, что так красиво выглядят в скелах о старине. Тигр вышел навстречу королю Айзрашу, первому этого имени, первому королю народа йертан, как зовут себя сами северяне. И король остановил коня, а конь не испугался, королевский конь, не боявшийся ничего на свете, зато лошади всадников свиты вздыбились… А когда, поглядев ему в глаза своими топазовыми яркими глазами, тигр мягко поднялся и ушел, — только качнулся у дороги папоротник, — Айзраш Завоеватель сказал:
— С сегодняшнего дня это будет королевский лес.
И человек, обученный в Вирунгате хитромудрому искусству этой страны приковывать к свитку слова цепями значков из туши, записал это черною вязью на белом шелке и составил королевское повеление для всех, кто признает над собою власть Айзраша, видевшего, как горят развалины прекрасной Симоры, и сказавшего тогда: «Вирунгат — был. Я. — есть», и еще — добавляют рассказчики — король, оглянувшись на то, как работает кисточка писца, усмехнулся в усы и кивнул на заросли, где исчез тигр:
— А уж если по правде, скажу я вам, это его лес. Поэтому охотиться там не советую…
Король Айзраш тоже никогда не охотился в том заповедном лесу. Впрочем, ему было не до охот. А и будь на них время, наверное, не заглянул бы сюда: даже горные львы, встретившись с тигром, понимают — этот не будет их подданным. И ничьим…
Так вот, Сколтис, сын Сколтиса, был добродушный человек, но добродушие его на незаконных сыновей не распространялось. Поэтому, когда Сколтен сказал ему:
— А ведь он может и с кем угодно так обойтись, вот как нынче с Дейди, — Сколтис ответил только:
— С нами — нет. Хотел бы я посмотреть, как он это сделает. Хотя вот некоторые, — тут же добавил он, — со смешками своими на совете, прямо напрашиваются.
— А что я такого сказал?! — немедленно фыркнул Сколтиг. — Ты вон Гэвина лучше учи, как на совете разговаривать!
— Вот, Тен, — вздохнул Сколтис, обращаясь к улыбнувшемуся брату, — вот что значит, когда человек в первом своем боевом плавании только что по Палубе захваченного корабля походил. Интересно, а мы с тобой тоже такими вот были?
— Да что я сказал-то? — повторил Сколтиг, но уже совсем другим голосом.
— Ничего умного не сказал, — объяснил ему Сколтис. — А на совете стоит открывать рот, только если хочешь сказать что-то такое, чтоб люди повторяли. Ладно. Иди вон, сторожа проверь.
А когда он ушел, хрустя сухими водорослями под ногами, Сколтен заметил, глядя ему вслед:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156
— А если б вы послушали, что ваш предводитель может вам сказать.
Когда Долф Увалень говорил что-нибудь, и говорил громко, тут уж все поневоле замолкали и прислушивались — это все равно, как нельзя не прислушаться, если кит зашумит. А Гэвин встал и сказал, с усмешкой оглядывая всех:
— Что я могу сказать? Если б Дейди имел право потребовать платы за смерть «Вепря», вот тогда был бы разговор. А права такого он не имеет. Он не капитан, это первое. А второе — он не полный Румейр.
— Я человек из дома Румейров, — проговорил Дейди, дрожа, но уж не от страха, конечно.
— Да? — спросил Гэвин, усмехаясь.
— Восемь зим назад, и все это знают, отец принял меня в род как положено, на пиру, — сказал Дейди.
— А у тебя здесь есть шесть законных свидетелей, которые там были и клятвенно могли бы это подтвердить?
Дейди молчал. Потом Сколтиг, сын Сколтиса, засмеялся и сказал:
— Его свидетели на дне морском.
— Вот, — хмыкнул Гэвин. — Когда потребуют эту плату законно, тогда и будем разбирать.
А коли Гэвин говорил что-нибудь в совете, — во всяком случае, тогда он завел себе уже такую привычку, — он говорил так, точно никаких других мнений и быть не может и точно всем остальным ничего и делать не остается, кроме как соглашаться. Все и соглашались. Согласились и на этот раз. А Йиррин, сын Ранзи, сказал так:
Шести языков
Не нашел Дейди,
Чтоб подтвердить то, что было
Восемь зим назад.
Но вот что было
Нынче — подтвердят
Десять «змей» и его клинка
Щедрая жатва!
И больше на этом совете не случилось ничего, о чем рассказывают.
Потом, уж совсем ночью, когда Йиррин с Гэвином оказались как-то на мгновение от других в стороне, — даже дружинники Гэвина не могли расслышать, хоть костер их был рядом, — Гэвин сказал:
— Ты не Палли Каша. Мог не щеголять сегодня, как легко стихи у тебя сходят с языка.
— Не мог, — ответил Йиррин.
— А по-моему, мог.
— А по-моему, не мог.
Гэвин помолчал.
— Твое дело — хвалить добрые удары, — согласился он наконец. Но тут же добавил: — А мое дело — чтобы у меня на совете прекращалась грызня.
Негоже корить, —
сказал Йиррин, -
Тропинки в горах —
Лучше быть они не могут
И мужчин в горе.
— Это мне, по-твоему, горе глаза застит?!
Йиррин уже почти притерпелся к тому, что порою Гэвин чересчур похож на свою сестру. Но тут и он не выдержал.
— Хочешь так понимать — понимай так! — сказал он. — Только ты мог бы и заметить, что «Вепрь» потонул не у тебя одного, и люди «Вепря» не у одного тебя погибли, но и у Румейров тоже!
И оба они остались не очень довольны этим разговором. А скелы об этом походе утверждают, что на следующий день Йиррин сказал еще такую «прядь» в четыре строки:
Приплывет домой
«Вепрь» не морями,
Не тропой глубин лососьей —
Памятью людской.
А Дейди Лесовоз подарил ему десяток звеньев из своей золотой нашейной цепи. Это была единственная драгоценность, что у него осталась, и то чудом, но он очень не любил оказываться у кого-то в долгу, этот Дейди.
А еще той же ночью был другой разговор, никем лишним не услышанный, между Сколтисами. О нем ничего не рассказывают в скелах.
Сколтисы все были, как уж говорено, друг на друга похожи нравом, но разнились все же чуть-чуть, если приглядеться. Сколтиг — попроще, и на то, чтоб решить, скор, и на то, чтоб передумать; Сколтен поспокойней братьев (вот по нему как раз видно, что внук Йолма, только в бою он и показывался по-настоящему); а старший — подлинный Сколтис, и лучше всего ему из троих подходило зваться «морским князем», как зовут капитанов порой. Он был добродушный человек — от здоровья и от нестарых лет; добродушный так, как бывают князья, или еще пышноусые, как солнце, тигры, что живут в уремных лесах на материке, — у них глаза цвета топазов, пронизанных светом, и порою они выходят на дороги, садятся и с любопытством подолгу смотрят на прохожих, поигрывая концом длинного, как сам тигр, хвоста.
Вот такой тигр однажды вышел из леса перед Айзрашем Завоевателем, когда тот ехал в столицу, в те давние, туманом перевитые времена, что так красиво выглядят в скелах о старине. Тигр вышел навстречу королю Айзрашу, первому этого имени, первому королю народа йертан, как зовут себя сами северяне. И король остановил коня, а конь не испугался, королевский конь, не боявшийся ничего на свете, зато лошади всадников свиты вздыбились… А когда, поглядев ему в глаза своими топазовыми яркими глазами, тигр мягко поднялся и ушел, — только качнулся у дороги папоротник, — Айзраш Завоеватель сказал:
— С сегодняшнего дня это будет королевский лес.
И человек, обученный в Вирунгате хитромудрому искусству этой страны приковывать к свитку слова цепями значков из туши, записал это черною вязью на белом шелке и составил королевское повеление для всех, кто признает над собою власть Айзраша, видевшего, как горят развалины прекрасной Симоры, и сказавшего тогда: «Вирунгат — был. Я. — есть», и еще — добавляют рассказчики — король, оглянувшись на то, как работает кисточка писца, усмехнулся в усы и кивнул на заросли, где исчез тигр:
— А уж если по правде, скажу я вам, это его лес. Поэтому охотиться там не советую…
Король Айзраш тоже никогда не охотился в том заповедном лесу. Впрочем, ему было не до охот. А и будь на них время, наверное, не заглянул бы сюда: даже горные львы, встретившись с тигром, понимают — этот не будет их подданным. И ничьим…
Так вот, Сколтис, сын Сколтиса, был добродушный человек, но добродушие его на незаконных сыновей не распространялось. Поэтому, когда Сколтен сказал ему:
— А ведь он может и с кем угодно так обойтись, вот как нынче с Дейди, — Сколтис ответил только:
— С нами — нет. Хотел бы я посмотреть, как он это сделает. Хотя вот некоторые, — тут же добавил он, — со смешками своими на совете, прямо напрашиваются.
— А что я такого сказал?! — немедленно фыркнул Сколтиг. — Ты вон Гэвина лучше учи, как на совете разговаривать!
— Вот, Тен, — вздохнул Сколтис, обращаясь к улыбнувшемуся брату, — вот что значит, когда человек в первом своем боевом плавании только что по Палубе захваченного корабля походил. Интересно, а мы с тобой тоже такими вот были?
— Да что я сказал-то? — повторил Сколтиг, но уже совсем другим голосом.
— Ничего умного не сказал, — объяснил ему Сколтис. — А на совете стоит открывать рот, только если хочешь сказать что-то такое, чтоб люди повторяли. Ладно. Иди вон, сторожа проверь.
А когда он ушел, хрустя сухими водорослями под ногами, Сколтен заметил, глядя ему вслед:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156