И «Дубовый Борт» разорил Певкину не хуже, чем хиджарские «чистильщики» в облаву восемь зим назад.
Сколько ни разоряй, все одно в те времена вновь и вновь объявлялись на Певкине беззаконные люди, сбежавшие отовсюду, откуда только возможно сбежать, с татуировкой вокруг глаз, какой метят в тех краях по приговору преступников, или с отметинами на плечах, изобличающими беглых рабов. Жестоко море вокруг Певкины, и жестока ее бесплодная земля, а еще жесточе — те, кто поселяется на ее берегах. Но взять с этих полунищих прибрежных грабителей было нечего, кроме только сундучка с серебром, который певкинийскпй предводитель припрятал от собственных же людей, и четырех женщин, ревевших от страха, — как ни худо жилось пленницам на Певкине, от перемены своей доли не ждали они ничего хорошего.
И вот теперь «Дубовый Борт» возвращался. Из туманов, которыми дарит ее холодное течение, Кажвела вставала впереди. Но почему-то Гэвин ответил кормщику:
— Это еще не она. Это тучи.
— Кажвела, — спокойно возразил тот. И, снимая с крепления рулевое весло, прокричал протяжно, будто в небо: — Луши-и-и эй! Посматрива-ай!
— Нету еще ничего, — отвечал тот с мачты.
— Это тучи, — упрямо сказал Гэвин.
— Я хожу кормщиком на «Дубовом Борте», не на «Крепконосой», — миролюбиво проговорил Фаги, кормщик. — Или я перепутал?
«Крепконосая» — так называлась однодеревка Xюсмера.
— Это «Дубовый Борт», верно. А вот это, — Гэвин кивнул на горизонт под краем паруса, — тучи.
— Слева-а! — крикнул Луши с мачты. (Гэвин невольно вскинул голову.) — Слева и вперед (и он указал расстояние так, как частенько делают моряки — в длинах своего корабля) на сорок!
Мели. Мели на подходе к Кажвеле.
Положено, чтобы капитан не перечил кормщику в таких вещах. Точно так же, как кормщик капитану — насчет того, как в бою с кораблем обходиться, а уж куда идти, тем более. Конечно, случается, что у капитана есть талант и к кораблевождению тоже, Корабельные Траппы все были из таких, и Гэвин был из таких. А Хюсмер, как он был рыбак и человек, к плаваниям привычный, покуда бродил среди своих родных островов, обходился сам и, только отправляясь в незнаемые южные моря, вынужден был взять кормщика, знакомого с ними. Делиться же, властью над своим кораблем с чужим, непривычным человеком он не сумел, отчего и пошли на «Крепконосой» ее беды.
Фаги, не отвечая больше ничего Гэвину, стал командовать смене, чтоб переносили парус, дозорщик с мачты выкрикивал еще направления и расстояния. Гэвин, стиснув зубы, стоял рядом.
А ведь ему всего лишь хотелось, чтоб покой одинокого плавания продолжался еще чуть-чуть.
Хотя что значит «всего лишь»? Ничего себе «всего лишь»! Неведомо для самого Гэвина это означало: он не хотел видеть в Кажвеле Кажвелу, как до самого мыса Хелиб боялся поглядеть на Метки Кораблей.
Птичий остров встречал их своими мелями. Гэвин все стоял на корме. Через некоторое время Фаги сказал ему:
«Дай-ка мне гребцов, капитан». Мог бы сказать прямо бортовому, но сказал Гэвину. Вдобавок к парусной смене усадили на весла три дюжины человек. Потом мачту и вовсе пришлось спустить и поставить на нос несколько человек с шестами, чтоб отталкивали «змею» от песка, как на речке. Гэвин прошел на нос, к ним, и некоторое время он и Фаги работали, как всегда, спокойно и слаженно. Как будто ничего не случилось.
«Имо рэйк киннит» — так это звучало на языке, на котором Гэвин повторял эти слова про себя. «Как бы ничего не было», «как ни в чем не бывало». Или еще так: «Притворимся, что ничего не было». Тоже правильный перевод. Но люди запомнили этот случай, и для Гэвина он выглядел совсем не хорошо.
Когда корабль подходил к берегу, чернохвостая крачка закружилась над ним. Если эта птица добралась уже сюда из страны своих гнезд, где летом не заходит, а зимою не всходит солнце, — осень и вправду катит по островам. И Звери, бредя ночами по Небесному Пути, говорили о том же. Через две дюжины ночей пора настанет поворачивать носы кораблей на север.
А Кажвела вся точно клонилась на ветру, наискось расчерчена была побуревшими тростниками. Синели Соленые озерца между рядами дюн, шатры надувало, как паруса, и только кое-где приземистые деревья со странно перекрученными узловатыми ветвями не шевелились, и жесткие их листья торчали наперекор наклону всего мира. Над плоскою Кажвелой возвышались мачты двух кораблей: еще одно судно южной постройки добавилось к килитте с корабельным лесом, которая так и не доплыла до острова Гийт-Кун, оттого что северяне в Добычливых Водах разживаются деревом для починки своих кораблей, так же как бараниной для своей похлебки.
От Йиррина Гэвин узнал, что это «Конь, приносящий золото» повстречал тарибн с пенькой; в другое время Сколтис на него бы не позарился, но тут привел с собою и теперь позволял каждому, у кого не хватало (или кому казалось, что не хватает), брать пеньку с этого корабля безо всякого расчета. «У нас хватило и так», — сказал Йиррин. Он был теперь единственным человеком, с которым Гэвин все еще мог разговаривать. А с остальными говорил Гэвин-с-Доброй-Удачей, которого он пытался удержать в себе так, будто бы само по себе это было делом достойным и хорошим, и совершенно искренне ухитряясь не замечать, что у него это не получается, да и не могло получаться, ибо нет сил на свете, способных вернуть прошлое.
Тот Гэвин — тот, что был еще хотя бы год назад — и не вздумал бы обращать внимания на этот тарибн. Точнее, на то, кто именно привел его. Тот Гэвин зашел бы к Сколтисам вгости, сказал бы: «Ну, хвалитесь — что у вас за обнова?», а выслушав, самолично отправился бы на суденышко — посмотреть, в каком оно виде, облазил бы его с кормы до носа (он любил корабли — всякие корабли, иногда даже южные), а потом сказал бы Сколтису — или Сколтену, — кто там отправился бы его проводить: «Хорош! Молодцы, что догадались». И было бы в этой похвале столько безотчетной самоуверенности и уверенности в своей власти, до которой Дому Всадников все одно не достать, что Сколтен подумал бы: вот так, наверное, хвалят короли своих удачливых латников. А Сколтис спросил бы себя уж в который раз, как же это он ухитрился на одном из пиров праздника Середины Зимы объявить, что отправится в Летний Путь с Гэвином вместе. На этих пирах всегда хвастаются будущими подвигами. А потом приходится исполнять сказанное и порою жалеть о том, что сорвалось с языка.
А нынешний Гэвин выслушал Йиррина и не сказал в ответ ни слова.
На берегу, искромсанном ветром, костровой с корабля рыбаков проговорил, возясь с непослушным пламенем: «Да что за непогода, гаснет и только». Парень, только что подтащивший ему еще охапку тростника, оглянулся в сторону «Дубового Борта». Это всегда само собою в таких случаях получается, и костровой оглянулся тоже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156
Сколько ни разоряй, все одно в те времена вновь и вновь объявлялись на Певкине беззаконные люди, сбежавшие отовсюду, откуда только возможно сбежать, с татуировкой вокруг глаз, какой метят в тех краях по приговору преступников, или с отметинами на плечах, изобличающими беглых рабов. Жестоко море вокруг Певкины, и жестока ее бесплодная земля, а еще жесточе — те, кто поселяется на ее берегах. Но взять с этих полунищих прибрежных грабителей было нечего, кроме только сундучка с серебром, который певкинийскпй предводитель припрятал от собственных же людей, и четырех женщин, ревевших от страха, — как ни худо жилось пленницам на Певкине, от перемены своей доли не ждали они ничего хорошего.
И вот теперь «Дубовый Борт» возвращался. Из туманов, которыми дарит ее холодное течение, Кажвела вставала впереди. Но почему-то Гэвин ответил кормщику:
— Это еще не она. Это тучи.
— Кажвела, — спокойно возразил тот. И, снимая с крепления рулевое весло, прокричал протяжно, будто в небо: — Луши-и-и эй! Посматрива-ай!
— Нету еще ничего, — отвечал тот с мачты.
— Это тучи, — упрямо сказал Гэвин.
— Я хожу кормщиком на «Дубовом Борте», не на «Крепконосой», — миролюбиво проговорил Фаги, кормщик. — Или я перепутал?
«Крепконосая» — так называлась однодеревка Xюсмера.
— Это «Дубовый Борт», верно. А вот это, — Гэвин кивнул на горизонт под краем паруса, — тучи.
— Слева-а! — крикнул Луши с мачты. (Гэвин невольно вскинул голову.) — Слева и вперед (и он указал расстояние так, как частенько делают моряки — в длинах своего корабля) на сорок!
Мели. Мели на подходе к Кажвеле.
Положено, чтобы капитан не перечил кормщику в таких вещах. Точно так же, как кормщик капитану — насчет того, как в бою с кораблем обходиться, а уж куда идти, тем более. Конечно, случается, что у капитана есть талант и к кораблевождению тоже, Корабельные Траппы все были из таких, и Гэвин был из таких. А Хюсмер, как он был рыбак и человек, к плаваниям привычный, покуда бродил среди своих родных островов, обходился сам и, только отправляясь в незнаемые южные моря, вынужден был взять кормщика, знакомого с ними. Делиться же, властью над своим кораблем с чужим, непривычным человеком он не сумел, отчего и пошли на «Крепконосой» ее беды.
Фаги, не отвечая больше ничего Гэвину, стал командовать смене, чтоб переносили парус, дозорщик с мачты выкрикивал еще направления и расстояния. Гэвин, стиснув зубы, стоял рядом.
А ведь ему всего лишь хотелось, чтоб покой одинокого плавания продолжался еще чуть-чуть.
Хотя что значит «всего лишь»? Ничего себе «всего лишь»! Неведомо для самого Гэвина это означало: он не хотел видеть в Кажвеле Кажвелу, как до самого мыса Хелиб боялся поглядеть на Метки Кораблей.
Птичий остров встречал их своими мелями. Гэвин все стоял на корме. Через некоторое время Фаги сказал ему:
«Дай-ка мне гребцов, капитан». Мог бы сказать прямо бортовому, но сказал Гэвину. Вдобавок к парусной смене усадили на весла три дюжины человек. Потом мачту и вовсе пришлось спустить и поставить на нос несколько человек с шестами, чтоб отталкивали «змею» от песка, как на речке. Гэвин прошел на нос, к ним, и некоторое время он и Фаги работали, как всегда, спокойно и слаженно. Как будто ничего не случилось.
«Имо рэйк киннит» — так это звучало на языке, на котором Гэвин повторял эти слова про себя. «Как бы ничего не было», «как ни в чем не бывало». Или еще так: «Притворимся, что ничего не было». Тоже правильный перевод. Но люди запомнили этот случай, и для Гэвина он выглядел совсем не хорошо.
Когда корабль подходил к берегу, чернохвостая крачка закружилась над ним. Если эта птица добралась уже сюда из страны своих гнезд, где летом не заходит, а зимою не всходит солнце, — осень и вправду катит по островам. И Звери, бредя ночами по Небесному Пути, говорили о том же. Через две дюжины ночей пора настанет поворачивать носы кораблей на север.
А Кажвела вся точно клонилась на ветру, наискось расчерчена была побуревшими тростниками. Синели Соленые озерца между рядами дюн, шатры надувало, как паруса, и только кое-где приземистые деревья со странно перекрученными узловатыми ветвями не шевелились, и жесткие их листья торчали наперекор наклону всего мира. Над плоскою Кажвелой возвышались мачты двух кораблей: еще одно судно южной постройки добавилось к килитте с корабельным лесом, которая так и не доплыла до острова Гийт-Кун, оттого что северяне в Добычливых Водах разживаются деревом для починки своих кораблей, так же как бараниной для своей похлебки.
От Йиррина Гэвин узнал, что это «Конь, приносящий золото» повстречал тарибн с пенькой; в другое время Сколтис на него бы не позарился, но тут привел с собою и теперь позволял каждому, у кого не хватало (или кому казалось, что не хватает), брать пеньку с этого корабля безо всякого расчета. «У нас хватило и так», — сказал Йиррин. Он был теперь единственным человеком, с которым Гэвин все еще мог разговаривать. А с остальными говорил Гэвин-с-Доброй-Удачей, которого он пытался удержать в себе так, будто бы само по себе это было делом достойным и хорошим, и совершенно искренне ухитряясь не замечать, что у него это не получается, да и не могло получаться, ибо нет сил на свете, способных вернуть прошлое.
Тот Гэвин — тот, что был еще хотя бы год назад — и не вздумал бы обращать внимания на этот тарибн. Точнее, на то, кто именно привел его. Тот Гэвин зашел бы к Сколтисам вгости, сказал бы: «Ну, хвалитесь — что у вас за обнова?», а выслушав, самолично отправился бы на суденышко — посмотреть, в каком оно виде, облазил бы его с кормы до носа (он любил корабли — всякие корабли, иногда даже южные), а потом сказал бы Сколтису — или Сколтену, — кто там отправился бы его проводить: «Хорош! Молодцы, что догадались». И было бы в этой похвале столько безотчетной самоуверенности и уверенности в своей власти, до которой Дому Всадников все одно не достать, что Сколтен подумал бы: вот так, наверное, хвалят короли своих удачливых латников. А Сколтис спросил бы себя уж в который раз, как же это он ухитрился на одном из пиров праздника Середины Зимы объявить, что отправится в Летний Путь с Гэвином вместе. На этих пирах всегда хвастаются будущими подвигами. А потом приходится исполнять сказанное и порою жалеть о том, что сорвалось с языка.
А нынешний Гэвин выслушал Йиррина и не сказал в ответ ни слова.
На берегу, искромсанном ветром, костровой с корабля рыбаков проговорил, возясь с непослушным пламенем: «Да что за непогода, гаснет и только». Парень, только что подтащивший ему еще охапку тростника, оглянулся в сторону «Дубового Борта». Это всегда само собою в таких случаях получается, и костровой оглянулся тоже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156