– Во-во, – согласился Никитенко. – Дрищут, но до горшка скачут бодренько.
– Им как будто клизму поставили… – задумчиво протянул Майкл. – Как в таких условиях можно поставить клизму, чтоб мы не заметили?
– Никак. У них воды для этого нет. А там еще трубки всякие нужны, или эти, груши резиновые.
– Ладно, вали спать. Дверь не запирай. И не разувайся. На всякий случай.
– Думаешь?
– Я ж сказал – на всякий случай. Окно запри тоже. Мало ли что.
Никитенко проникся.
«Клизма, – думал Майкл. – Клизма…» Вынул записку, развернул. Четыре слова. «Пятое согласно. Карты давай». Карты? Зачем им карты? И при чем тут пятое купе? А ведь пятое купе не дристало, осенило Майкла. Может тут быть связь?
В шестом купе, прямо за его спиной, кто-то с треском и стоном испражнился. Майкл зажмурился, еле справляясь с тошнотой. Когда вонь стала невыносимой, неслышно скользнул в сторону. Глаз ухватил странность, Майкл обернулся.
В седьмом купе один мужик нагло имел другого. Огромный бугай стоял нагнувшись, а сзади пристроился тощенький, студенческого вида юнец в прыщах. Штаны здоровяк снял, аккуратно положил на полку. Майкл вспомнил, что и в срущих купе «больные» сидели без штанов, и у всех одежда была сложена, будто они готовились.
Ни бугай, ни юнец не обращали внимания на конвоира, целиком занятые процессом. На лицах у обоих было написано искреннее любопытство. Нет, понял Майкл, это не опускалово. Хотя с виду оно – один позади другого, пидор держит руками раздвинутые ягодицы. Но оба не шевелятся. И тут юнец отступил, сделав характерный жест: он стряхнул с конца каплю. А из
анального отверстия бугая выпала свернутая воронкой игральная карта. Король – разглядел Майкл.
Тут они его заметили. Юнец тонко взвизгнул, бугай побелел, но «клизма» дала о себе знать, и он метнулся к горшку. Майкл, не дожидаясь развития событий, треснул кулаком по ближайшей тревожной кнопке.
Одновременно вывалились две рещетки – спереди и позади. Озверевшие каторжники, огромные и жуткие в сгустившихся сумерках, вырвались в коридор. Горло Майкла захлестнуло обжигающей болью. Он бросил шокер, обеими руками вцепился в удавку. Черная фигура перед ним. Молния по нервам, дикая боль в паху. Потом – в сердце. И еще раз, еще…
…Он очнулся в лазарете. На койке рядом сидел Никитенко в больничной пижаме. Улыбающийся.
– Наши успели вовремя, – похвастался он.
Майкл прикрыл глаза. Сердце еще болело. О том, что мерзавцы натворили с его гениталиями, страшно было подумать. Он и не думал. Разряда шокера хватает, чтоб бабы месяц не снились.
Пострадал от собственного оружия, хмуро признал он. Хотя какое это оружие – шокер? Так, средство для воспитания. Их использовали преимущественно для вразумления истериков, расстроенных потерей свободы. Ну и, конечно, для наказания.
Самым частым нарушением режима была переписка между арестантами. Им запрещалось разговаривать и общаться иначе чем с соседом по купе. Но решетки позволяли высунуть руку наружу. При определенной невнимательности конвоиров заключенные могли обмениваться короткими малявами. Особого вреда от переписки не происходило, но распорядком запрещалось. Потому солдаты обычно пришпаривали неосторожно высунутые конечности шокером. Исключительно для острастки – дураку понятно, кто захочет, тот улучит момент.
Шокер был единственным видом оружия, положенным охранникам в вагоне. Из-за узости коридора риск, что заключенные попросту притянут конвоира к рещетке и обезоружат, увеличивался. А шокер – это несерьезно. Даже если выставить переключатель на максимум, парализует конечность на полчаса. В роте Майкла было двое дедов, любителей поиздеваться, – они так и делали. Каторжники их люто ненавидели и называли фашистами. А остальные ребята настраивали шокеры так, чтоб разряд причинял ощутимую боль, но не мучения. Ни к чему зверствовать. В России ты сегодня на конвое, а завтра под конвоем. Майкл об этом не забывал.
Сейчас умеренность спасла его самого. Лучше не представлять, что с ним произошло бы, выставь он переключатель на максимум. Его ведь саданули не только в пах, но и не менее двух раз – в область сердца.
– Как ты догадался? – Никитенко на месте усидеть не мог от любопытства.
– Не догадался. Увидел. – Собственный голос показался Майклу надтреснутым. Потрогал горло, обнаружил вспухшую борозду от удавки. Закашлялся. – Вода для клизмы не нужна, они ж поссать могут. Но непосредственно член в жопу вставить не позволят, это опускалово. Кроме того, стоячим не поссышь, а мягкий не всунешь. У кого-то были игральные карты. Сворачивали их воронкой, засовывали и ссали друг другу в очко.
План, по мнению Майкла, был достаточно остроумен. Бежать из арестантского состава теоретически проще, чем с каторги. При посадке шмонают не так строго, пилку пронести можно. Но подточить решетки мало, потому что вагон заперт. У конвоиров ключей нет, они, заступая на пост, их снаружи в специальный шкафчик вешают – чтоб арестанты к решетке не притянули и ключи не отобрали. Так что каторжникам, чтоб выбраться, остается только прыгать в окна на полном ходу. При известном искусстве можно вылететь и отделаться синяками, а не сломанными костями. Но: выбить окна нельзя, они бронированные. Значит, надо заставить конвоиров их открыть. А для этого нужно как следует провонять тюрьму на колесах.
Майкл не знал, кто разработал этот план и как беглец убедил остальных ему помогать. Обещал вызволить всех? Не иначе. А как он собирался реализовать свою идею? Положим, две или три рещетки незаметно подпилить можно, но не все. Значит, арестанты надеялись взять отмычки у конвоира. Наверное, понятия не имели, что охране запрещено носить их с собой. Тут у них недоработка вышла. Да и набросились зря – окна-то были заперты. Майкл полагал, что у каторжников сдали нервы, когда он застукал парочку в седьмом купе. А может быть, они услыхали, как Майкл сказал Никитенко «дверь не запирай». Так-то проникнуть в служебное купе у них возможности не было – а вот если дверь открыта, то запросто.
«Боже мой, – страдал Майкл, – чего только люди со своим говном не вытворяют! Произведения искусства создают, теперь как оружие использовать научились… Осталось только сделать из дерьма философию, и можно смело утверждать, что людям мозги не зря были дадены…».
Обосравшийся вагон расформировали, раскидав арестантов по всему поезду. Вслед за ними распространился запах. Амбре чувствовалось даже в закрытом вагоне, где отдыхал конвой.
Майкл стоял у открытого окна. Гадостные ароматы нисколько его не раздражали. Он ловил себя на желании высунуть голову в окно, подставить лоб упругому ветру. Устав запрещал детские выходки, поэтому Майкл косил одним глазом в сторону унтер-офицерского купе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94