Тогда он ругался вполголоса и обтачивал карандаш об первую попавшуюся стенку. И снова возвращался к книжке.
– Проф, вы бы не привлекали так внимания, – осторожничал Майкл, замечая неприязненные взгляды сторожей. – Ну хоть смотрите, чтоб их рядом не было. А то как начнут задавать вопросы, что вы там пишете…
Профессор мелко смеялся:
– Я скажу, что роман. Мол наконец-то я понял, что должно стать делом всей моей жизни. И что любой умный человек обязан оставить в наследство потомкам какую-нибудь собственноручно написанную книгу. После подобного заявления наши доблестные охранники решат, что я рассудком повредился, и отвяжутся.
– Да, но они же прочитают!
– Мальчик мой, им это и в голову не придет. А если придет – пусть читают. Я на первой странице нарочно написал затравку литературного произведения, – ужасно выспреннего и совершенно бездарного, в стилистике первой половины двадцать первого века. Это тяжеловесный слог, переполненный помпезными оборотами, в котором за мишурой слов не видно смысла. Ученый литературовед, возможно, получил бы удовольствие, но простые люди чтиво такого рода забросят после первой же фразы. И кроме того, Майк, это ты получил классическое образование и держал в руках бумажные книги. А местный контингент книги видел в лучшем случае по тиви. Они не смогут читать с бумаги, для этого требуется определенная культура восприятия. Многие из них не осилили бы даже комикс, если б диктор за кадром не разжевывал им повороты сюжета. И, поверь моему опыту, они считают чтение скучнейшим и бесполезнейшим занятием, а тех, кто хоть что-то пишет, – безобидными людьми, но дураками.
– Так подумают лишь те, кому ничего не говорит ваше имя, – буркнул Майкл.
Профессор тяжело вздохнул:
– Если бы ты был прав, я бы думал об этом мире лучше. Но, увы, реальность такова, что люди глупей, чем мы думаем. Я мог бы безнаказанно перенести на эти страницы чертежи всех секретных разработок, которые ведутся в городском лабораторном комплексе. Никто не сообразит, что чертеж можно не рисовать, а описать словами. Да, это тяжелый труд, требующий недюжинного терпения, отличной памяти и ясного ума. Но это возможно. А они думают, что чертежи существуют лишь в виде компьютерных моделей.
Майкл смутился:
– Если честно, я бы тоже не додумался…
– Вот то-то же. Но на тот случай, что отыщется равный мне умник, я не пренебрегаю конспирацией. Я пишу на смеси русского и английского. Служебные и прочие безобидные словечки – понятные, а несущие смысловую нагрузку – на языке, который подавляющему большинству ныне живущего человечества покажется тарабарщиной и будет играть на все ту же легенду слегка спятившего старика. Если же меня спросят, что это за абракадабра, я скажу, что выдумал новый алфавит и новые слова для своих литературных целей.
– Проф, вам когда-нибудь говорили, что вы гений?
– Я и сам это знаю.
Неловко повернувшись, профессор скривился. Тут же заверил Майкла, что все в порядке, слегка побаливает зуб. Но после обеда он снова слег. Когда Майкл после ужина вернулся в камеру, тот спал, отвернувшись к стене и зябко скрючившись. Изможденное тело сотрясала дрожь. Подумав, Майкл пришел к выводу, что ночь не слишком холодная, и накрыл соседа своим одеялом. Потом решил, что он-то здоровый, ему для тепла хватит и простыни, содрал с себя куртку от робы и укутал ею больного.
Проснулся он от того, что рядом кто-то монотонно бубнил. Открыв глаза, Майкл увидал, что профессор, совершенно голый, сидит на койке, разговаривает сам с собой и тихонько хихикает. Красноватый свет ночников, льющийся из продола сквозь рещетку, выхватывал левую сторону его лица. Безобразно раздув щеку, опухоль сползла вниз, добравшись до ключиц. Всклокоченные волосы, блестящие глаза, идиотская улыбка и стекавшая по бороде слюна довершали неприятную картину.
– Проф, – тихо позвал Майкл. – Проф, вы меня слышите?
– А? – оживился сосед.
– Я говорю, вы меня слышите? Ложитесь немедленно и накройтесь. Хотя погодите, я вам помогу.
Профессор не сопротивлялся. От него било жаром. Майкл осторожно потрогал опухоль, не обращая внимания на хныканье соседа. Твердая подушка, а под челюстью вроде как прощупывается назревший гнойник. Здоровенный такой. Плохо, очень плохо. Майкл слабо разбирался в таких вещах, но чувствовал, что простым флюсом тут не обошлось. Да и гнойник был не на щеке, а почти что на кадыке. Дерьмо, а делать-то что?
«Себастьян», – осенило его. Ну да, он же был фельдшером. Наверняка должен помочь. До утра не так долго, главное – чтобы профессор мог стоять на ногах. Охране можно сказать, что «грибки» дали слишком сильное похмелье, вот профессора до сих пор колбасит. А на барщине Майкл его положит под стол, там всегда валяются тряпки.
…Утром ему повезло аж два раза. Сначала выяснилось, что профессор способен понять, что от него требуется, и даже больше – с поддержкой он мог перебирать ногами. Майкл задрал ему воротник робы повыше, чтобы спрятать опухоль, и вывел из камеры. Вертухаи почти не обратили внимания, но на всякий случай Майкл обронил:
– Вчера грибы недосушенные были, надышался доходяга. Много ли ему надо?
В столовой он растолкал всех, но освободил местечко рядом с конвейером, стерпев даже близость Киски. На выходе подошел Тощий Гарри, внимательно оглядел профессора:
– Худо старому. Ничего, он двужильный, выкарабкается. Майк, я тебе чё сказать хотел, – он понизил голос, – у Киски к тебе претензии. Личного характера.
– Паш-шел он…
– Ты не понял, Майк. Мы все знаем, ты не так прост. Я тут выяснил: тебя он не может нагнуть, мигнув вертухаям. – Помолчал, подчеркивая важность сказанного. – Администрация ему в этом отлуп дала. Кого угодно можно раком ставить, а тебя нельзя.
– Откуда данные?
– Сквозняком надуло, – усмехнулся Гарри и выразительно посмотрел в сторону Верхней Палаты.
– Ага.
– Я к чему? Если с Киской что-нибудь случится… В общем, пипл тебя уважает. И хочет жить, как при Шанке.
– Но с Киской связываться боится, так?
– Не так, Майк. Он в упаковочном теперь работает. Ты намекни ему, что хочешь обсудить ваши личные проблемы… скажем, у отстойников, где вас никто не подслушает. И опоздай минут на пять. Только так позови его, чтоб вертухай видел и слышал, куда ты его зовешь.
– Я подумаю, – сказал Майкл.
Всю дорогу до барщины он кипел от злости. Еще чего захотели! У самих руки коротки педераста кончить, Майкл им как прикрытие занадобился. Обойдутся. Если надо будет, Майкл сам его утопит, без посторонней помощи.
Второй раз ему повезло на барщине. Забило слив четвертого отстойника, вертухай сунулись глянуть – и обнаружили свежий труп, еще теплый. Утонул восемнадцатилетний Фил. Майкл вспомнил, что накануне не видел во время прогулки ни его, ни Киску.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
– Проф, вы бы не привлекали так внимания, – осторожничал Майкл, замечая неприязненные взгляды сторожей. – Ну хоть смотрите, чтоб их рядом не было. А то как начнут задавать вопросы, что вы там пишете…
Профессор мелко смеялся:
– Я скажу, что роман. Мол наконец-то я понял, что должно стать делом всей моей жизни. И что любой умный человек обязан оставить в наследство потомкам какую-нибудь собственноручно написанную книгу. После подобного заявления наши доблестные охранники решат, что я рассудком повредился, и отвяжутся.
– Да, но они же прочитают!
– Мальчик мой, им это и в голову не придет. А если придет – пусть читают. Я на первой странице нарочно написал затравку литературного произведения, – ужасно выспреннего и совершенно бездарного, в стилистике первой половины двадцать первого века. Это тяжеловесный слог, переполненный помпезными оборотами, в котором за мишурой слов не видно смысла. Ученый литературовед, возможно, получил бы удовольствие, но простые люди чтиво такого рода забросят после первой же фразы. И кроме того, Майк, это ты получил классическое образование и держал в руках бумажные книги. А местный контингент книги видел в лучшем случае по тиви. Они не смогут читать с бумаги, для этого требуется определенная культура восприятия. Многие из них не осилили бы даже комикс, если б диктор за кадром не разжевывал им повороты сюжета. И, поверь моему опыту, они считают чтение скучнейшим и бесполезнейшим занятием, а тех, кто хоть что-то пишет, – безобидными людьми, но дураками.
– Так подумают лишь те, кому ничего не говорит ваше имя, – буркнул Майкл.
Профессор тяжело вздохнул:
– Если бы ты был прав, я бы думал об этом мире лучше. Но, увы, реальность такова, что люди глупей, чем мы думаем. Я мог бы безнаказанно перенести на эти страницы чертежи всех секретных разработок, которые ведутся в городском лабораторном комплексе. Никто не сообразит, что чертеж можно не рисовать, а описать словами. Да, это тяжелый труд, требующий недюжинного терпения, отличной памяти и ясного ума. Но это возможно. А они думают, что чертежи существуют лишь в виде компьютерных моделей.
Майкл смутился:
– Если честно, я бы тоже не додумался…
– Вот то-то же. Но на тот случай, что отыщется равный мне умник, я не пренебрегаю конспирацией. Я пишу на смеси русского и английского. Служебные и прочие безобидные словечки – понятные, а несущие смысловую нагрузку – на языке, который подавляющему большинству ныне живущего человечества покажется тарабарщиной и будет играть на все ту же легенду слегка спятившего старика. Если же меня спросят, что это за абракадабра, я скажу, что выдумал новый алфавит и новые слова для своих литературных целей.
– Проф, вам когда-нибудь говорили, что вы гений?
– Я и сам это знаю.
Неловко повернувшись, профессор скривился. Тут же заверил Майкла, что все в порядке, слегка побаливает зуб. Но после обеда он снова слег. Когда Майкл после ужина вернулся в камеру, тот спал, отвернувшись к стене и зябко скрючившись. Изможденное тело сотрясала дрожь. Подумав, Майкл пришел к выводу, что ночь не слишком холодная, и накрыл соседа своим одеялом. Потом решил, что он-то здоровый, ему для тепла хватит и простыни, содрал с себя куртку от робы и укутал ею больного.
Проснулся он от того, что рядом кто-то монотонно бубнил. Открыв глаза, Майкл увидал, что профессор, совершенно голый, сидит на койке, разговаривает сам с собой и тихонько хихикает. Красноватый свет ночников, льющийся из продола сквозь рещетку, выхватывал левую сторону его лица. Безобразно раздув щеку, опухоль сползла вниз, добравшись до ключиц. Всклокоченные волосы, блестящие глаза, идиотская улыбка и стекавшая по бороде слюна довершали неприятную картину.
– Проф, – тихо позвал Майкл. – Проф, вы меня слышите?
– А? – оживился сосед.
– Я говорю, вы меня слышите? Ложитесь немедленно и накройтесь. Хотя погодите, я вам помогу.
Профессор не сопротивлялся. От него било жаром. Майкл осторожно потрогал опухоль, не обращая внимания на хныканье соседа. Твердая подушка, а под челюстью вроде как прощупывается назревший гнойник. Здоровенный такой. Плохо, очень плохо. Майкл слабо разбирался в таких вещах, но чувствовал, что простым флюсом тут не обошлось. Да и гнойник был не на щеке, а почти что на кадыке. Дерьмо, а делать-то что?
«Себастьян», – осенило его. Ну да, он же был фельдшером. Наверняка должен помочь. До утра не так долго, главное – чтобы профессор мог стоять на ногах. Охране можно сказать, что «грибки» дали слишком сильное похмелье, вот профессора до сих пор колбасит. А на барщине Майкл его положит под стол, там всегда валяются тряпки.
…Утром ему повезло аж два раза. Сначала выяснилось, что профессор способен понять, что от него требуется, и даже больше – с поддержкой он мог перебирать ногами. Майкл задрал ему воротник робы повыше, чтобы спрятать опухоль, и вывел из камеры. Вертухаи почти не обратили внимания, но на всякий случай Майкл обронил:
– Вчера грибы недосушенные были, надышался доходяга. Много ли ему надо?
В столовой он растолкал всех, но освободил местечко рядом с конвейером, стерпев даже близость Киски. На выходе подошел Тощий Гарри, внимательно оглядел профессора:
– Худо старому. Ничего, он двужильный, выкарабкается. Майк, я тебе чё сказать хотел, – он понизил голос, – у Киски к тебе претензии. Личного характера.
– Паш-шел он…
– Ты не понял, Майк. Мы все знаем, ты не так прост. Я тут выяснил: тебя он не может нагнуть, мигнув вертухаям. – Помолчал, подчеркивая важность сказанного. – Администрация ему в этом отлуп дала. Кого угодно можно раком ставить, а тебя нельзя.
– Откуда данные?
– Сквозняком надуло, – усмехнулся Гарри и выразительно посмотрел в сторону Верхней Палаты.
– Ага.
– Я к чему? Если с Киской что-нибудь случится… В общем, пипл тебя уважает. И хочет жить, как при Шанке.
– Но с Киской связываться боится, так?
– Не так, Майк. Он в упаковочном теперь работает. Ты намекни ему, что хочешь обсудить ваши личные проблемы… скажем, у отстойников, где вас никто не подслушает. И опоздай минут на пять. Только так позови его, чтоб вертухай видел и слышал, куда ты его зовешь.
– Я подумаю, – сказал Майкл.
Всю дорогу до барщины он кипел от злости. Еще чего захотели! У самих руки коротки педераста кончить, Майкл им как прикрытие занадобился. Обойдутся. Если надо будет, Майкл сам его утопит, без посторонней помощи.
Второй раз ему повезло на барщине. Забило слив четвертого отстойника, вертухай сунулись глянуть – и обнаружили свежий труп, еще теплый. Утонул восемнадцатилетний Фил. Майкл вспомнил, что накануне не видел во время прогулки ни его, ни Киску.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94