Второй пилот в отчаянии посмотрел на него. Лицо его застыло от страха и неожиданности. Лобовое стекло казалось черным от крови.
Электронный хронометр на панели управления показывал час сорок семь пополуночи. Оставалось тринадцать минут.
— Продолжаем действовать по плану, инспектор-сан, — сказал Фицдуэйн, мрачно глядя на второго пилота.
Потом он начал вытирать со стекла и пульта кровь и разлетевшееся мозговое вещество, а пилот медленно кружил над домом Ходамы.
Местоположение виллы было обозначено стробоскопическими инфракрасными лампами, установленными по периметру сада. С земли их не было видно, да и с воздуха инфракрасное излучение ламп можно было рассмотреть, только используя специальную теплочувствительную приставку.
Задача пилота сводилась к тому, чтобы держаться от сада на одинаковом расстоянии и чуть наискось — это было важным условием точной стрельбы.
За спиной Фицдуэйна Лонсдэйл и Чифуни открыли смотровые иллюминаторы и приготовили оружие.
Фицдуэйн выполнял необходимые действия чисто механически, в то время как все его существо беззвучно кричало от горя и боли. Хьюго пришлось приложить немалые усилия, чтобы сосредоточиться. Оплакивать друга он будет потом. Майк Берджин, несомненно, понял бы его как никто другой и не обиделся.
Так уже бывало: ты заставляешь свое горе молчать и делаешь то, что должен. Только потом можно предаваться унынию и печали. Иного способа Фицдуэйн не знал.
Паук дожидался назначенного срока в штабной командирской машине. Рядом с ним, несмотря на то что он не был полицейским офицером и не обладал никаким официальным статусом, ждал двух часов ночи и Йошокава.
Назначенная на это время встреча в доме Ходамы была центральным событием широкомасштабной операции полицейских сил, в которой принимали участие тяжело вооруженные отряды “Кидотаи” и сверхсекретные подразделения по борьбе с терроризмом, относящиеся к спецназу воздушно-десантных войск. Всего в этом мероприятии было задействовано одиннадцать тысяч человек и огромное количество специального оборудования. Труднее всего оказалось спрятать всю эту огромную массу людей и техники; Фумио Намака со своими “Яибо” и Кацуда со своими якудза должны были войти в ловушку до того, как она сработает, в противном случае вся операция могла закончиться ничем.
Отрицательной стороной этого обязательного условия было то, что полицейским силам нельзя будет атаковать виллу так скоро, как хотелось Пауку, и он утешался тем, что, кто бы ни проник на виллу Ходамы, обратно он ухе не выйдет. Кроме того, Фицдуэйн сообщал ему по радио обо всем, что происходило во дворе дома, а это было важным преимуществом.
Правда, Паук поднял было вопрос о том, чтобы установить на дирижабле видеокамеры и передавать картинку на землю, но гайдзин в упор посмотрел на него и покачал головой. Паук так же молча кивнул ему в ответ.
Он все понял. Существовали вещи, о которых он, заместитель начальника Столичного департамента полиции Токио, не должен был знать, во всяком случае, — официально.
Фумио Намака сидел на заднем сиденье своего длинного бронированного лимузина и в последний раз обдумывал все пункты своего плана. То, что он задумал, было бы в порядке вещей в какой-нибудь другой стране, например в Америке, но в добропорядочной Японии, привыкшей к жесткому полицейскому контролю, ничего подобного никогда не происходило и потому выглядело в высшей степени неожиданно и невероятно.
Он подумал о том, что, быть может, ему не придется использовать все свои резервы. Самое смешное заключалось в том, что после всего, что случилось, гайдзин всерьез рассчитывал на примирение. И перемирие действительно имело смысл, так как бесконечная война сильно осложняла дальнейшее расширение и упрочение могущества “Намака Корпорейшн”. Учитывая разногласия с Кацудой, которые так и не удалось снять, намерение сражаться на два фронта нельзя было признать самым мудрым.
Но кровь Кеи взывала о мести. Это стремление превратилось в навязчивую идею Фумио, в категорический императив, который не оставлял места ни для чего иного. Гайдзин должен быть уничтожен, какова бы ни была цена. Впрочем, высшая цена уже была уплачена.
С того самого момента, когда Фумио увидел истерзанный пулями труп своего старшего брата, лежащий на столе в холодильнике морга, его оставила последняя отчаянная надежда на то, что, возможно, кто-то был неправильно информирован, кто-то ошибся, кто-то чего-то недопонял.
Фумио словно умер.
У него больше не было жизни. Остались одни обязательства и последний долг.
— Пора ехать, сэнсей, — негромко сказал водитель.
— Хорошо, — кивнул Фумио.
Лимузин выкатился из бокса частной стоянки и свернул на улицу. Время было исключительно важным элементом, поэтому лимузин скрывался на стоянке всего в трех минутах езды от особняка Ходамы. Через пять, самое большее через десять минут этот проклятый гайдзин, убийца его любимого брата, будет мертв.
Но отчаяние, поселившееся в его душе, не стихало.
Фумио прекрасно понимал, что его месть, какой бы ужасной она ни была, уже ничего не изменит. Как бы он ни старался, что бы ни делал, его брата больше нет в живых.
В своих мыслях Фумио то и дело возвращался в развалины послевоенного Токио, к тем голодным и счастливым дням, когда у братьев не было никого и ничего, кроме друг друга, и когда каждый новый день сулил опасные, но захватывающие дух приключения.
Когда лимузин подкатил к воротам Ходамы, Фумио еще улыбался.
Вся ударная группа, находящаяся в дирижабле, была экипирована наушниками и миниатюрными резонансными микрофонами. По правде говоря, в гондоле было достаточно тихо, и можно было говорить, даже не повышая голоса, но интерком был удобен еще тем, что с его помощью можно было общаться друг с другом, не поворачивая головы, и быть уверенным, что тебя правильно расслышат и поймут.
Это обстоятельство было особенно важным, так как все трое приготовились внимательно наблюдать за тем, что будет происходить внизу. Они понимали, что если там что-то произойдет, то произойдет неожиданно, внезапно и может иметь самые гибельные последствия. На любое, даже самое непредвиденное событие необходимо было реагировать мгновенно. Жизнь и смерть слишком часто разделяли десятые и сотые доли секунды, а они имели дело с чрезвычайно опасными людьми.
Фицдуэйн, вооружившись двадцатикратным полевым биноклем с гиростабилизацией, взял на себя роль корректировщика и руководителя стрельбы. По его подсчетам, гипотенуза прямоугольного треугольника, протянувшаяся между дирижаблем и садом, составляла пятьсот ярдов. В приборах ночного видения, которые они взяли с собой на борт, не было нужды: сад Ходамы, окруженный пятиметровыми каменными стенами, был ярко освещен мощными прожекторами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166