Эти воспоминания поглощают меня.
Но я надеюсь, что теперь ты представляешь, какой была моя мама. Слышишь ли ты ее голос? Я ее слышу очень хорошо. И другие голоса тоже. Но мне осталось уже не так много, чтобы дописать до конца. Пора заканчивать. Чуть позже я расскажу тебе, как впервые увидела Мэндерли, как мой отец Девлин восстал из мертвых – и как я победила, заполучив в мужья того, кого хотела. Это настоящая волшебная сказка, как у братьев Гримм. Но сейчас, мой любимый, уже поздно. Море блестит серебром.
Пойду ужинать. Мне надо время от времени появляться в Мэндерли. А завтра допишу остальное. Сначала, рано утром, съезжу в Лондон к врачу, а потом возьму тебя с собой на яхту и там закончу свое описание, обещаю».
24
«Вот и закончилось наше первое с тобой плавание. Я показала тебе, как выглядит Мэндерли со стороны моря.
Ты увидел две скалы, которые называют Сцилла и Харибда, проплыл между ними в открытое море и, наверное, впервые почувствовал дыхание океана. Его мощный пульс и ритм опьяняют, но помни: оно не всегда ласковое и покорное, каким ты видел его сегодня ночью. Его настроение может измениться мгновенно.
Ртутный блеск воды. Стоит мне увидеть его, как я тотчас вспоминаю ту ночь, когда стояла за кулисами и слушала слова Оберона: «Я знаю берег дальный…» Нет-нет, не будем снова возвращаться к тому времени. Наверное, там водятся сирены, и, поджидая меня, они поют свои песни…
Сегодня при лунном свете их песни протяжны и зазывны. В детстве я тоже слышала их, но тогда они взывали к другим чувствам. Они умеют менять настрой своих песен. Они звали меня к себе, когда умерла мама, а потом – когда разбился отец, упав с лошади. Они подсказали мне, где стоит бутылка, которая поможет добраться до них, и я выпила целую пинту их отравленных обещаний до дна, сначала заперев дверь на ключ. Но предусмотрительная Дэнни выломала дверь, меня отвезли в больницу, и когда я пришла в себя, то не жалела о том, что мне не удалось встретиться с ними. Я начала строить планы, как мне выйти замуж за Макса.
В прошлом году, плавая на яхте, я снова услышала их голоса, и они едва не заманили меня к себе, но это произошло до того, как появился ты. Так что не беспокойся: я знаю, насколько холодна и безжалостна вода. И теперь я, как Одиссей, найду способ, чтобы не слушать их, и закрою глаза, чтобы не видеть их цепких протянутых рук. Я не поддамся их обманчивым речам, мой милый. Во всяком случае, не сейчас, когда я везу на борту такой драгоценный груз.
И теперь моя яхта, которую старший сын Мари-Хелен так назвал в мою честь, стоит на якоре в бухте. Она быстрая, подвижная, ею легко управлять в одиночку. И она может выдержать любую бурю. Мы с тобой сможем доплыть на ней даже до Ньюфаундленда. Нам предстоит увидеть массу интересного.
Ну а пока… пока Дэнни уложила вещи в сумку. Я завела будильник и поставила у изголовья, чтобы не проспать. Надо выехать в Лондон в пять часов утра, сначала зайти в парикмахерскую – я хочу выглядеть как можно лучше, – мне потом придется пойти в клуб, мой слишком серьезно ко всему относящийся врач велел приходить не раньше двух. Как жаль. Я бы с радостью примчалась к нему на рассвете, поскольку изнываю от беспокойства, и вся трудность в том, что мне не хочется, чтобы Макс знал, куда и зачем я еду.
В моем домике на берегу высокая влажность из-за близости к морю, поэтому, закончив писать, я спрятала тетрадку в жестяную коробку из-под печенья, потом закрыла дверь и пошла вверх по тропинке. Жемчужного цвета небо лишь слегка окрасилось розоватым цветом. Аромат азалий настиг меня на середине пути, к вечеру он становится более насыщенным, чем утром. Мэндерли лежал передо мной во всей своей красе. На первый взгляд – очень гостеприимный и радушный. Но у этого дома много настроений, и они быстро меняются, как и здешняя погода. Мне никто не верит, даже Макс.
Сбросив туфли, я пошла босиком по траве, слушая пение птиц и не тревожась из-за завтрашнего. Страхи и надежды отступили, я чувствовала твою тяжесть у себя в утробе, и всю меня переполнило состояние необыкновенного счастья.
Дэнни приготовила мне ванну, расчесала и высушила волосы, и, перекусив, с ощущением особенной чистоты и покоя, я прошлась по галерее. Проходя мимо портретов, я приветствовала женщин этого дома: Каролину де Уинтер, которая причинила семейству столько беспокойства, и «Трех граций»: сестер Гренвил – Евангелину, Вирджинию и Изольду.
Наверное, будет лучше предупредить Максима о том, что я завтра еду в Лондон, в присутствии слуг. В доме масса народу, но ближе к вечеру наступит момент, когда мы останемся наедине. И это настоящая пытка: все равно за нами наблюдают десятки глаз, и мы обязаны играть каждый свою роль.
– Так скоро? – спросил Макс. – Не прошло и недели, как ты вернулась оттуда.
– Именно. Ровно неделя тому назад, – ответила я.
– И ты собираешься там остаться на ночь? – спросил он, чтобы мой ответ услышали Фриц и его лакеи-помощники, стоявшие в тени. Его ледяной взгляд обратился ко мне. Голос Макса казался спокойным, но внутри он весь кипел от гнева. – Меня беспокоит, что тебе придется проделать такой долгий путь туда и обратно, – продолжил он. – Это очень утомительно. Как бы чего не случилось. Так недалеко до аварии.
– Я никогда не гоню, – напомнила я.
– Вначале все водят машину осторожно, а потом теряют бдительность.
Все эти выражения тщательно подбирались, чтобы у слуг сложилось нужное ему представление. Меня это выводило из себя, о чем Макс очень хорошо знал. Когда мы наконец остались одни, а в Мэндерли это случается так редко, я прямо спросила его:
– Если тебе хочется сослать меня в Лондон на день, неделю или месяц, почему бы тебе не сказать это при Фрице, зачем вилять?
Его ответ ничем не отличался от прежних отговорок: зачем посвящать слуг в свои секреты?
– Но почему мы должны скрывать свои истинные чувства, Макс?
Молчание.
Мы сидели в библиотеке, где давно устоялись чисто мужские запахи: сигар, собак, кожи, старого бренди и застарелой враждебности. Макс отгородился от меня газетой – его новый прием. Теперь мне приходится прилагать много усилий, чтобы дождаться от него человеческой реакции. Но он боится повторения того, что случилось однажды, и мы оба знаем почему. Гнев слишком широко распахивает дверь, а по другую ее сторону затаился секс. Он и сейчас, как необузданный зверь, чутко сторожит каждое наше движение.
Сидя в кожаном кресле напротив Макса, я закурила сигарету. Часы тикали, страницы газеты с шорохом переворачивались, и вдруг меня охватило странное чувство, что я умерла, что я не существую. Может быть, Ребекка де Уинтер превратилась в невидимку?
Я оглядела комнату, в которой, как хотел того Макс, все осталось неизменным, – единственное место, где я не приложила своих рук.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
Но я надеюсь, что теперь ты представляешь, какой была моя мама. Слышишь ли ты ее голос? Я ее слышу очень хорошо. И другие голоса тоже. Но мне осталось уже не так много, чтобы дописать до конца. Пора заканчивать. Чуть позже я расскажу тебе, как впервые увидела Мэндерли, как мой отец Девлин восстал из мертвых – и как я победила, заполучив в мужья того, кого хотела. Это настоящая волшебная сказка, как у братьев Гримм. Но сейчас, мой любимый, уже поздно. Море блестит серебром.
Пойду ужинать. Мне надо время от времени появляться в Мэндерли. А завтра допишу остальное. Сначала, рано утром, съезжу в Лондон к врачу, а потом возьму тебя с собой на яхту и там закончу свое описание, обещаю».
24
«Вот и закончилось наше первое с тобой плавание. Я показала тебе, как выглядит Мэндерли со стороны моря.
Ты увидел две скалы, которые называют Сцилла и Харибда, проплыл между ними в открытое море и, наверное, впервые почувствовал дыхание океана. Его мощный пульс и ритм опьяняют, но помни: оно не всегда ласковое и покорное, каким ты видел его сегодня ночью. Его настроение может измениться мгновенно.
Ртутный блеск воды. Стоит мне увидеть его, как я тотчас вспоминаю ту ночь, когда стояла за кулисами и слушала слова Оберона: «Я знаю берег дальный…» Нет-нет, не будем снова возвращаться к тому времени. Наверное, там водятся сирены, и, поджидая меня, они поют свои песни…
Сегодня при лунном свете их песни протяжны и зазывны. В детстве я тоже слышала их, но тогда они взывали к другим чувствам. Они умеют менять настрой своих песен. Они звали меня к себе, когда умерла мама, а потом – когда разбился отец, упав с лошади. Они подсказали мне, где стоит бутылка, которая поможет добраться до них, и я выпила целую пинту их отравленных обещаний до дна, сначала заперев дверь на ключ. Но предусмотрительная Дэнни выломала дверь, меня отвезли в больницу, и когда я пришла в себя, то не жалела о том, что мне не удалось встретиться с ними. Я начала строить планы, как мне выйти замуж за Макса.
В прошлом году, плавая на яхте, я снова услышала их голоса, и они едва не заманили меня к себе, но это произошло до того, как появился ты. Так что не беспокойся: я знаю, насколько холодна и безжалостна вода. И теперь я, как Одиссей, найду способ, чтобы не слушать их, и закрою глаза, чтобы не видеть их цепких протянутых рук. Я не поддамся их обманчивым речам, мой милый. Во всяком случае, не сейчас, когда я везу на борту такой драгоценный груз.
И теперь моя яхта, которую старший сын Мари-Хелен так назвал в мою честь, стоит на якоре в бухте. Она быстрая, подвижная, ею легко управлять в одиночку. И она может выдержать любую бурю. Мы с тобой сможем доплыть на ней даже до Ньюфаундленда. Нам предстоит увидеть массу интересного.
Ну а пока… пока Дэнни уложила вещи в сумку. Я завела будильник и поставила у изголовья, чтобы не проспать. Надо выехать в Лондон в пять часов утра, сначала зайти в парикмахерскую – я хочу выглядеть как можно лучше, – мне потом придется пойти в клуб, мой слишком серьезно ко всему относящийся врач велел приходить не раньше двух. Как жаль. Я бы с радостью примчалась к нему на рассвете, поскольку изнываю от беспокойства, и вся трудность в том, что мне не хочется, чтобы Макс знал, куда и зачем я еду.
В моем домике на берегу высокая влажность из-за близости к морю, поэтому, закончив писать, я спрятала тетрадку в жестяную коробку из-под печенья, потом закрыла дверь и пошла вверх по тропинке. Жемчужного цвета небо лишь слегка окрасилось розоватым цветом. Аромат азалий настиг меня на середине пути, к вечеру он становится более насыщенным, чем утром. Мэндерли лежал передо мной во всей своей красе. На первый взгляд – очень гостеприимный и радушный. Но у этого дома много настроений, и они быстро меняются, как и здешняя погода. Мне никто не верит, даже Макс.
Сбросив туфли, я пошла босиком по траве, слушая пение птиц и не тревожась из-за завтрашнего. Страхи и надежды отступили, я чувствовала твою тяжесть у себя в утробе, и всю меня переполнило состояние необыкновенного счастья.
Дэнни приготовила мне ванну, расчесала и высушила волосы, и, перекусив, с ощущением особенной чистоты и покоя, я прошлась по галерее. Проходя мимо портретов, я приветствовала женщин этого дома: Каролину де Уинтер, которая причинила семейству столько беспокойства, и «Трех граций»: сестер Гренвил – Евангелину, Вирджинию и Изольду.
Наверное, будет лучше предупредить Максима о том, что я завтра еду в Лондон, в присутствии слуг. В доме масса народу, но ближе к вечеру наступит момент, когда мы останемся наедине. И это настоящая пытка: все равно за нами наблюдают десятки глаз, и мы обязаны играть каждый свою роль.
– Так скоро? – спросил Макс. – Не прошло и недели, как ты вернулась оттуда.
– Именно. Ровно неделя тому назад, – ответила я.
– И ты собираешься там остаться на ночь? – спросил он, чтобы мой ответ услышали Фриц и его лакеи-помощники, стоявшие в тени. Его ледяной взгляд обратился ко мне. Голос Макса казался спокойным, но внутри он весь кипел от гнева. – Меня беспокоит, что тебе придется проделать такой долгий путь туда и обратно, – продолжил он. – Это очень утомительно. Как бы чего не случилось. Так недалеко до аварии.
– Я никогда не гоню, – напомнила я.
– Вначале все водят машину осторожно, а потом теряют бдительность.
Все эти выражения тщательно подбирались, чтобы у слуг сложилось нужное ему представление. Меня это выводило из себя, о чем Макс очень хорошо знал. Когда мы наконец остались одни, а в Мэндерли это случается так редко, я прямо спросила его:
– Если тебе хочется сослать меня в Лондон на день, неделю или месяц, почему бы тебе не сказать это при Фрице, зачем вилять?
Его ответ ничем не отличался от прежних отговорок: зачем посвящать слуг в свои секреты?
– Но почему мы должны скрывать свои истинные чувства, Макс?
Молчание.
Мы сидели в библиотеке, где давно устоялись чисто мужские запахи: сигар, собак, кожи, старого бренди и застарелой враждебности. Макс отгородился от меня газетой – его новый прием. Теперь мне приходится прилагать много усилий, чтобы дождаться от него человеческой реакции. Но он боится повторения того, что случилось однажды, и мы оба знаем почему. Гнев слишком широко распахивает дверь, а по другую ее сторону затаился секс. Он и сейчас, как необузданный зверь, чутко сторожит каждое наше движение.
Сидя в кожаном кресле напротив Макса, я закурила сигарету. Часы тикали, страницы газеты с шорохом переворачивались, и вдруг меня охватило странное чувство, что я умерла, что я не существую. Может быть, Ребекка де Уинтер превратилась в невидимку?
Я оглядела комнату, в которой, как хотел того Макс, все осталось неизменным, – единственное место, где я не приложила своих рук.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128