Ему пришлось для этого собрать все свои силы, что не могло не вызвать во мне уважения и глубокого чувства приязни, словно он стал мне родным и близким человеком.
То, что он начал рассказывать, выглядело сильным преувеличением. Я не мог заставить себя поверить, что в домике на берегу кто-то находился, когда мы туда пришли, хотя полковник несколько раз повторил, что, если бы не его обморок, мы бы имели возможность сами в этом убедиться. Голос его стал тверже, речь отчетливее, и я невольно поддался внушению.
С того момента, как мы подняли его, он проникся ко мне каким-то новым чувством – особенного доверия. Словно я прошел некую проверку, а опасение, что он может в любую секунду уйти в мир иной, усилило его желание наконец-то открыться мне. «Теперь нам надо объединить наши силы, – проговорил старый солдат. – Хватит ходить вокруг да около».
Я коротко изложил ставшие мне известными факты, хотя, если бы он начал расспрашивать про тетушку Мэй и мое сиротское детство, мне было бы значительно труднее проявить откровенность. Но, к счастью, он не стал тратить на это времени, а тотчас приступил к главному.
Его рассказ был недолгим. И хотя я знал, что полковнику нельзя волноваться и что ему надо как можно скорее заснуть, не смел перебивать его. Если бы он не поведал того, что кипело в его душе, он бы не смог уснуть со спокойной совестью. Это тревожило бы его больше.
Примерно минут через двадцать я встал. На прощание он торжественно вручил мне ключи от ворот Мэндерли и коричневый конверт, который, как я догадывался, занимал его мысли весь этот день. И теперь я понял почему. Там лежала школьная тетрадь Ребекки.
После долгих месяцев бесплодных поисков я держал в руках нечто, имевшее самое непосредственное отношение к ней. От волнения мои пальцы дрожали, и мне не без труда удалось сдержать нахлынувшие на меня чувства. Внутри тетради я увидел ее фотографию – девочка в странном костюме. А на последней странице – открытку с видом особняка. Смазанная печать могла бы подсказать, какого числа ее отправляли. Сама тетрадка оставалась чистой. Кроме первой страницы.
Заголовок состоял из двух слов «История Ребекки». Полковник уверил меня, что эти строчки написаны ее рукой. Девочке на фотографии исполнилось лет семь-восемь, но запись, по моим предположениям, свидетельствовала о том, что она написана в возрасте лет двенадцати. Последняя буква «и» заканчивалась росчерком, уходившим вниз.
Неужели она в столь юном возрасте уже собиралась описать свою жизнь? А потом, наверное, отказалась от своего замысла, поэтому тетрадь осталась чистой. И мне почему-то вспомнилась сценка из шекспировской пьесы «Двенадцатая ночь», где Орсино спрашивает Виолу – Цезарио, чем заканчивается история женщины, про которую начался рассказ, и Виола ответила: «Ничем, мой господин. Она не посмела признаться в своей любви».
Что-то похожее произошло и с этой женщиной.
Фотографию делал явно профессионал. Глаза девочки… теперь я бы узнал ее в любом обличье. Открытка голубовато-коричневого цвета, как все открытки того времени – на плотном картоне, сделана в ателье, которое располагалось в Плимуте в промежутке между 1907 и 1915 годом.
Детская фотография Ребекки и вид Мэндерли. Это сразу дало толчок моим мыслям. Это могло означать, что Ребекка имела какое-то отношение к Мэндерли задолго до того, как познакомилась с Максимом и стала его женой, о чем я не подозревал прежде.
Я попросил разрешения взять фотографию. И теперь она лежит на моем письменном столе рядом с ключом от ворот Мэндерли. Теперь он стал моим.
Разумеется, мне он не очень нужен. В Мэндерли можно пройти другим путем, мимо ворот. И я ходил этой дорогой, о чем полковник не догадывался. Но я с торжественным видом принял ключ, потому что это был символичный акт. Полковник Джулиан в эту минуту поступил не как военный, передавший ключ от крепости, а как истинный романтик, как человек, следовавший рыцарским правилам в духе Мэлори. Сэр Ланселот вручал ключ, чтобы я исполнил задание, порученное ему, ответить на вопрос: «Кто ты – Ребекка?»
И в этой роли, следуя автору рыцарских романов, я принимал на себя роль его сына – Галахада? Это тронуло и опечалило меня одновременно. С моей точки зрения, полковник Джулиан походил скорее на другого литературного героя – Дон Кихота, а это означало, что, в сущности, он никогда не хотел узнать истинную правду о Ребекке.
Он создал в своем воображении собственную Ребекку. Сегодня я пришел к выводу, что он действительно знает о ней больше, чем другие (в чем сомневался прежде), и поэтому ищет только факты, которые способны обелить ее имя. Любые другие сведения он отторгнет, сочтет их ложными или ненадежными. Но я в отличие от него хочу открыть истину, сохранить объективность. А это означает, что я могу отыскать нечто такое, что может причинить ему боль.
Разумеется, я ничего не сказал ему об этом. У меня на языке вертелось тысяча вопросов, которые хотелось задать ему, но их можно было отложить до лучших времен. Полковник уже явно устал от нашего разговора. И был взволнован тем, что доверил мне самое дорогое, что у него было. Теперь я окончательно понял, что у меня не получится, как я планировал, просто прибыть в нужное место, расспросить тех, кто мог дать ответы, и уехать. С каждым днем меня затягивало все глубже и глубже. И становилось все труднее оставаться всего лишь сторонним наблюдателем. Против своей воли я сближался с людьми, стал их другом, что сначала не входило в мои планы. И полковник Джулиан, и Элли, и сестры Бриггс принимали меня так радушно, с таким открытым сердцем, что я чрезвычайно не нравился самому себе в роли следователя.
Еще одна вынужденная пауза. Сильный ветер с дождем снова сорвал чертову ставню. Придется утром покупать новую задвижку.
Усталость наконец одолела меня. Я лег в постель. Но какое-то время продолжал размышлять: что означают две эти фотографии? Кто прислал их? Имелась ли другая тетрадь, о которой так настойчиво твердил полковник Джулиан? И существует ли она сейчас? Если да, то как отыскать ее?
Мне предстояло очень многое сделать завтра: написать несколько писем, чтобы начать поиски миссис Дэнверс (существовала слабая надежда, что Джек Фейвел знает, где она), еще раз поговорить с Фрицем о любвеобильном Лайонеле и причинах его смерти. Мне предстояло еще раз написать Фрэнку Кроули, тот отвечал мне вежливо, но отказывался сотрудничать, а мне надо было кое-что уточнить насчет Бретани. И я размышлял, подходит ли для моего расследования Никки. Сейчас он в Париже, так что ему проще доехать до Бретани – подвиг, который ему вполне по плечу.
Поскольку я должен задержаться здесь на неделю, надо использовать ее с наибольшей пользой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
То, что он начал рассказывать, выглядело сильным преувеличением. Я не мог заставить себя поверить, что в домике на берегу кто-то находился, когда мы туда пришли, хотя полковник несколько раз повторил, что, если бы не его обморок, мы бы имели возможность сами в этом убедиться. Голос его стал тверже, речь отчетливее, и я невольно поддался внушению.
С того момента, как мы подняли его, он проникся ко мне каким-то новым чувством – особенного доверия. Словно я прошел некую проверку, а опасение, что он может в любую секунду уйти в мир иной, усилило его желание наконец-то открыться мне. «Теперь нам надо объединить наши силы, – проговорил старый солдат. – Хватит ходить вокруг да около».
Я коротко изложил ставшие мне известными факты, хотя, если бы он начал расспрашивать про тетушку Мэй и мое сиротское детство, мне было бы значительно труднее проявить откровенность. Но, к счастью, он не стал тратить на это времени, а тотчас приступил к главному.
Его рассказ был недолгим. И хотя я знал, что полковнику нельзя волноваться и что ему надо как можно скорее заснуть, не смел перебивать его. Если бы он не поведал того, что кипело в его душе, он бы не смог уснуть со спокойной совестью. Это тревожило бы его больше.
Примерно минут через двадцать я встал. На прощание он торжественно вручил мне ключи от ворот Мэндерли и коричневый конверт, который, как я догадывался, занимал его мысли весь этот день. И теперь я понял почему. Там лежала школьная тетрадь Ребекки.
После долгих месяцев бесплодных поисков я держал в руках нечто, имевшее самое непосредственное отношение к ней. От волнения мои пальцы дрожали, и мне не без труда удалось сдержать нахлынувшие на меня чувства. Внутри тетради я увидел ее фотографию – девочка в странном костюме. А на последней странице – открытку с видом особняка. Смазанная печать могла бы подсказать, какого числа ее отправляли. Сама тетрадка оставалась чистой. Кроме первой страницы.
Заголовок состоял из двух слов «История Ребекки». Полковник уверил меня, что эти строчки написаны ее рукой. Девочке на фотографии исполнилось лет семь-восемь, но запись, по моим предположениям, свидетельствовала о том, что она написана в возрасте лет двенадцати. Последняя буква «и» заканчивалась росчерком, уходившим вниз.
Неужели она в столь юном возрасте уже собиралась описать свою жизнь? А потом, наверное, отказалась от своего замысла, поэтому тетрадь осталась чистой. И мне почему-то вспомнилась сценка из шекспировской пьесы «Двенадцатая ночь», где Орсино спрашивает Виолу – Цезарио, чем заканчивается история женщины, про которую начался рассказ, и Виола ответила: «Ничем, мой господин. Она не посмела признаться в своей любви».
Что-то похожее произошло и с этой женщиной.
Фотографию делал явно профессионал. Глаза девочки… теперь я бы узнал ее в любом обличье. Открытка голубовато-коричневого цвета, как все открытки того времени – на плотном картоне, сделана в ателье, которое располагалось в Плимуте в промежутке между 1907 и 1915 годом.
Детская фотография Ребекки и вид Мэндерли. Это сразу дало толчок моим мыслям. Это могло означать, что Ребекка имела какое-то отношение к Мэндерли задолго до того, как познакомилась с Максимом и стала его женой, о чем я не подозревал прежде.
Я попросил разрешения взять фотографию. И теперь она лежит на моем письменном столе рядом с ключом от ворот Мэндерли. Теперь он стал моим.
Разумеется, мне он не очень нужен. В Мэндерли можно пройти другим путем, мимо ворот. И я ходил этой дорогой, о чем полковник не догадывался. Но я с торжественным видом принял ключ, потому что это был символичный акт. Полковник Джулиан в эту минуту поступил не как военный, передавший ключ от крепости, а как истинный романтик, как человек, следовавший рыцарским правилам в духе Мэлори. Сэр Ланселот вручал ключ, чтобы я исполнил задание, порученное ему, ответить на вопрос: «Кто ты – Ребекка?»
И в этой роли, следуя автору рыцарских романов, я принимал на себя роль его сына – Галахада? Это тронуло и опечалило меня одновременно. С моей точки зрения, полковник Джулиан походил скорее на другого литературного героя – Дон Кихота, а это означало, что, в сущности, он никогда не хотел узнать истинную правду о Ребекке.
Он создал в своем воображении собственную Ребекку. Сегодня я пришел к выводу, что он действительно знает о ней больше, чем другие (в чем сомневался прежде), и поэтому ищет только факты, которые способны обелить ее имя. Любые другие сведения он отторгнет, сочтет их ложными или ненадежными. Но я в отличие от него хочу открыть истину, сохранить объективность. А это означает, что я могу отыскать нечто такое, что может причинить ему боль.
Разумеется, я ничего не сказал ему об этом. У меня на языке вертелось тысяча вопросов, которые хотелось задать ему, но их можно было отложить до лучших времен. Полковник уже явно устал от нашего разговора. И был взволнован тем, что доверил мне самое дорогое, что у него было. Теперь я окончательно понял, что у меня не получится, как я планировал, просто прибыть в нужное место, расспросить тех, кто мог дать ответы, и уехать. С каждым днем меня затягивало все глубже и глубже. И становилось все труднее оставаться всего лишь сторонним наблюдателем. Против своей воли я сближался с людьми, стал их другом, что сначала не входило в мои планы. И полковник Джулиан, и Элли, и сестры Бриггс принимали меня так радушно, с таким открытым сердцем, что я чрезвычайно не нравился самому себе в роли следователя.
Еще одна вынужденная пауза. Сильный ветер с дождем снова сорвал чертову ставню. Придется утром покупать новую задвижку.
Усталость наконец одолела меня. Я лег в постель. Но какое-то время продолжал размышлять: что означают две эти фотографии? Кто прислал их? Имелась ли другая тетрадь, о которой так настойчиво твердил полковник Джулиан? И существует ли она сейчас? Если да, то как отыскать ее?
Мне предстояло очень многое сделать завтра: написать несколько писем, чтобы начать поиски миссис Дэнверс (существовала слабая надежда, что Джек Фейвел знает, где она), еще раз поговорить с Фрицем о любвеобильном Лайонеле и причинах его смерти. Мне предстояло еще раз написать Фрэнку Кроули, тот отвечал мне вежливо, но отказывался сотрудничать, а мне надо было кое-что уточнить насчет Бретани. И я размышлял, подходит ли для моего расследования Никки. Сейчас он в Париже, так что ему проще доехать до Бретани – подвиг, который ему вполне по плечу.
Поскольку я должен задержаться здесь на неделю, надо использовать ее с наибольшей пользой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128