Сколько банальных пошлых фраз он произнес… Он считал, что я стыжусь случившегося?! Как ему могло прийти такое в голову? Он положил руки мне на плечи и заявил, что с ним я всегда буду в безопасности, потому что он будет рядом, чтобы защитить меня. И это тоже было неправдой – я в тысячу раз сильнее его и сама способна защитить себя: стоит ли напоминать о том, что тот парнишка утонул!
И я ему сказала об этом, но Макс, конечно, не поверил. Он целовал мои глаза, губы и, если бы не было так холодно, тотчас же повалил бы меня на песок. Вместо этого Макс отвел меня в гостиницу, а потом пришел в мою комнату и весь дрожал, когда ложился сверху. Я видела, что его возбуждает образ того парнишки, что он пытается изгнать его, но ему также хотелось на какое-то время стать им. И мы как бешеные катались по простыням, сминая их.
А на другой день мы отправились в мэрию, и нашими свидетелями стали два случайных прохожих. В моем свадебном букете были белые розы с острыми шипами, и я укололась. Макс слизнул кровь с моего пальца. А потом мы выпили красное вино в гостинице, снова легли в постель, и море исполнило в нашу честь свадебный гимн. Макс утратил свою привередливость – во всех смыслах – и прошептал мне на ухо: «Мы никому не расскажем, как прошла наша свадьба. Это останется нашей тайной».
Меня это привело в восторг, я завернулась в простыню и отбросила назад волосы: «Это мое свадебное платье, а это длинный шлейф. Его несли четыре девушки – подружки невесты – и два мальчика. Хор пел ангельскими голосами. В шато зажгли свечи. И когда наступило время разрезать свадебный торт, нож сверкнул в руках моего кузена. Он произнес тост, а Макс короткий спич на прекрасном французском. Он сказал…»
Я замолчала. Макс тоже замер и пристально смотрел на меня: «Свадьба станет нашей тайной, а не обманом», – уточнил он, и я наклонилась, чтобы поцеловать его. Теперь на моем пальце два кольца. Одно новое – обручальное, а другое – кольцо с бриллиантами, что его немного сердило.
Макс отстранился от меня: «Разумеется, нам придется чем-то поступиться, в чем-то солгать, но я даже не представлял, как хорошо ты умеешь обманывать, – проговорил он. – Ты так убедительно описала все, чего на самом деле не было, что я почти поверил тебе».
Беспокойство. Я тотчас почувствовала его. И увидела, как на поверхности сознания всплывает то один, то другой вопрос: «Рассказала ли я ему всю правду? И все ли я ему рассказала? Кто, кроме этого подростка, еще мог быть на берегу? Когда, где, с кем и сколько».
Поверь мне, дорогой, такие вопросы убивают любовь и доверие. Их нельзя задавать, и еще хуже – отвечать на них. Ревность – неестественное состояние ума. Вслед за вопросами приходит сомнение. Я не пыталась уклониться или оттянуть время. И это произошло на третий день нашего свадебного путешествия, когда мы приехали в Монте-Карло и отправились на прогулку в горы. Под утесом, на котором он допрашивал меня, бились волны.
Правда и ложь – близнецы, и желание живет бок о бок с ними – я всегда знала это, но Макс пришел в ярость. Я смотрела на его побелевшее лицо и знала, что уже никогда не вернется то, что было. «Столкни меня!» – мысленно попросила я его, потому что видела: он подумал о том же самом.
Как странно устроен мужской ум. Как работает мужская логика? Почему они все выворачивают наизнанку? Сначала они выдвигают какую-то идею, а потом выходят из себя, когда мир (а в моем случае – женщина) не укладывается в эти рамки.
У меня создалось впечатление, что я отвечала очень осмотрительно. Но я не стала скрывать, что у меня были любовники – ведь мне исполнилось двадцать пять лет, и в этом ничего ужасного не было. Макс тоже не был девственником, почему же я должна смущаться, что не хранила целомудренность до встречи с ним?
Но я умолчала про свою мать, я всегда называла ее Изабель, как было написано в свидетельстве о смерти. Я обходила вопросы об отце, хотя всегда считала, что черноволосый Девлин и есть мой отец, тщательно вырезала куски из моего рассказа относительно Гринвейза и только упомянула про существование кузена Джека Фейвела. Поскольку я тогда рассердилась, я могла сгоряча упомянуть о ком-то из родственников, но основного Макс, конечно, не узнал. Но дело было не в этом. Как я поняла, я совершила ошибку намного раньше: когда поделилась с ним воспоминаниями о том парне на берегу. Вот где была зарыта собака! И наше сражение не на жизнь, а на смерть началось именно в тот момент.
Макс так и не смог забыть про него. И, желая уязвить меня, всегда припоминал тот случай и говорил, что жалеет его. Он заявил, что это не вина парня, а что я сама виновата. Что во мне взыграла дурная кровь и я завлекла несчастного. И я не отрицала ничего, какой смысл? Пусть он думает и считает что хочет; но его догадки раскалили меня, во мне копился заряд, как в грозовых тучах, – еще немного, и извилистая стрела молнии ударит вниз.
Я не пыталась переубедить его, когда он начал сострадать тому парню, что утонул в море. «Это ты сама утопила его, – сказал он, – а не сети. С самого детства ты была порочной, развращенной натурой». Английский джентльмен пришел к тому же мнению, что и французские темные крестьяне: у меня дурной глаз. И что даже господь бог не поможет тому мужчине, который окажется рядом со мной.
«Тот парень стал всего лишь твоей первой жертвой», – утверждал Максим. Иной раз я замечала в его глазах ревность, как у Отелло, и со временем она вспыхивала все чаще и чаще.
Неделю назад я застала его за чисткой оружия. Мне показалось, что я прочла его мысли: ему хотелось навсегда заставить меня умолкнуть. Но если Макс полагает, что пуля в состоянии сделать это, он ошибается.
Что бы он ни задумал, мой голос всегда будет звучать в его ушах. Сейчас он не может убить меня, но желание появилось, и оно сжигает его.
Но я беременна. А беременную женщину не может коснуться меч палача, какое бы страшное преступление она ни совершила. Ты это знаешь? Их щадят. И Макс тоже пощадит меня. Ему нужен сын, он сокрушается из-за того, что у него нет наследника. Это толкает его время от времени покидать монашеское ложе в своей спальне и приходить ко мне. Он расчесывал щеткой мои длинные черные волосы, мы обнимались и думали о том, как все могло сложиться иначе. Я не всегда ненавидела его, и он не всегда испытывал ненависть, мы угадывали это чувство по огоньку, который вспыхивал и заставлял нас обоих сгорать от жара…
В последний раз это произошло год назад. А теперь я отрезала свои волосы и ношу короткую стрижку.
Кажется, я потеряла нить – это от охватившей меня слабости. Или легкой грусти, которая подступает ко мне вместе с отливом.
Я гадала: если бы я – правдами и неправдами – родила Максу наследника, что произошло бы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128