больше семисот долларов. Что называется, посмеялся последним.
— Вы знали его? Оливера Рида?
— Ну, как сказать… Видел однажды, в Маниле. Вышибалы хотели вытурить его из публичного дома, и я выволок Олли из потасовки. Мы вместе бродили до рассвета, пели, и смеялись, и пили всю ночь. Мы общались только одну ночь — он тоже заставил меня заплатить, больше сорока баксов. В ту ночь мы пили за смерть. За ту, которая везде найдет. За старуху с косой. «За смерть, — сказал Олли, — чтобы жить было интереснее». Я спросил, боится ли он смерти, и он ответил: «Да». Только и всего. «Да». Прошло время, и мне попалась какая-то идиотская биография, где приводились его слова: «В смерть я не верю, потому что мы будем жить в других, в их памяти, в наших детях и внуках». Он был семейный человек, несколько раз женился, обожал своих детей. Но он был слишком большой — понимаешь? Больше самой жизни, и боялся смерти. «Лучше сгореть, чем сгнить, — говорил он. — Я хочу умереть в пьяной драке, а не в палате для раковых больных». Понимаешь, Олли ухватил жизнь. Схватил ее за глотку. Тряс, пока не пошла горлом кровь. Одна дама, кажется, Гилэм ее фамилия, написала: «Глаза его переполняла синева, а душу тоска». Думаю, она права. Он был слишком большой, мир его просто не выдержал.
Эдвин молчал. Он уже не знал, кто с ним говорит, Оливер Рид или Джек; образ актера из другой эпохи, словно дым, заполнил комнату.
— Оливер Рид умер, — сказал Джек. — И мне что-то нездоровится. Той ночью в Маниле я перепил, перессал и перешутил Оливера Рида. Если бы снова повторить ту ночь…
Стакан Джека опустел. Эдвин молчал. Что тут скажешь? Он — лишь зритель на параде. Или похоронной процессии.
— Ностальгия, — сказал Джек. — Последнее пристанище конченых людей. Той ночью в Маниле мы уделали этот городишко. Олли был словно буйный слон, пиджак дырявый, в глазах странная безумная радость. Лыка не вязал. Свою тень вызывал на кулачный бой. Весь облился ромом и предлагал руку и сердце местным шлюхам. Вытащил я его из очередной потасовки и говорю: «Олли, ты смутьян хренов». А он: «Ничего подобного. Я не смутьян. Я скандалист. Это совсем другое. Смутьяны превращаются в священников, политиков или социальных реформаторов. Вмешиваются в жизнь людей. Скандалисты не суются в чужие дела. Они безумствуют, и орут, и радуются жизни, и грустят, что она такая короткая. Скандалисты вредят только самим себе, а все потому, что слишком любят жизнь и не хотят ложиться спать». — Джек надолго замолчал. Налил себе еще, но не выпил. — Они слишком любят жизнь и не хотят ложиться спать.
— Джек, насчет книги…
— Знаешь, у него на члене был вытатуирован петушок. На самом деле. А однажды он трахался посреди главного корта Уимблдона. Конечно, уже после игры. Он первый сказал с экрана: «Пошел на хуй», знаешь об этом?
— Да, — неожиданно тихо сказал Эдвин. — Знаю.
— А знаешь, что Оливер Рид открыл тайну жизни? Эдвин покачал головой.
— Да, это правда, — сказал Джек. — Открыл тайну жизни. Хочешь узнать? — Эдвин молчал, и Джек продолжил по памяти: — Вот тайна жизни по Оливеру Риду: «Не пей. Не кури. Не жри мяса. Все равно сдохнешь». Вот скажи мне, что ты, бледный сосунок, можешь к этому добавить? Предельно честные слова, не находишь?
Но Эдвину нечего было добавить, и Джек это знал. Снаружи доносился рев мотора — все ближе и ближе. Жара в трейлере стала просто невыносимой. Эдвину казалось, что вот-вот он лишится чувств или просто вырубится.
— Твои дружки, — сказал Джек, выглянув в окно. — Вернулись-таки.
Эдвин кивнул. Он встал, хотел что-то сказать, но передумал. Не смог подобрать слова.
— Подожди, — сказал Джек. — Пока ты не ушел… — Что?
— Возьми, — Джек запустил по столу пистолет. — Забирай и делай что хочешь. Мне уже все равно. — Он демонстративно повернулся к Эдвину спиной и принялся складывать бумаги в очередную коробку.
Эдвин ощутил тяжесть пистолета в ладони. Посмотрел на широкую дразнящую спину Джека Макгрири и подумал: «Все так просто. Никому он не нужен. Его хватятся дай бог через несколько недель. И он превратится в мумию, вяленое мясо, анахронизм». Эдвин поднял пистолет, прицелился и прошептал:
— Пиф-паф! Ты убит. Опустил пистолет и вышел.
Джек не обернулся. Лишь пробормотал под нос:
— Трус.
Глава пятидесятая
А снаружи, под палящим солнцем…
Мистер Этик остановил машину позади трейлера — подальше от окна и прицельного огня.
— Эдвин! — крикнул мистер Мид. — Сюда! Ты жив, слава богу!
— Да, — сказал мистер Этик. — Мы так волновались, верно, Леон?
— Волновались. Очень сильно.
Эдвин заметил у обоих по бутылке утоляющей жажду «Фрески» и спросил:
— А мне захватили что-нибудь холодное попить?
— Нет. Прости, из головы выскочило.
— Мы так волновались, что думать не могли. Верно, Боб?
— Точно, Леон. Совершенно вылетело из головы. Эдвин открыл дверцу машины:
— Ладно, черт с ним. Поехали.
— Ты застрелил его? Поставил на колени? Как все было? Что он говорил? — посыпался град вопросов.
— Он под два метра ростом и сделан из железа, — ответил Эдвин.
— Так ты убил его?
— Нет, он был уже мертв, когда я вошел. Поехали.
— Правильно, — сказал мистер Этик. — Прыгай назад и двинули. — Он подался вперед, чтобы Эдвину было удобнее пролезть.
— Мне тоже не терпится убраться из этой дыры, — сказал мистер Мид. — В этом городишке совершенно нечего делать. Как тут вообще можно жить?
Эдвин замер на полпути.
— Вы правы, — сказал он. — Совершенно правы. — Он вылез из машины, посмотрел на трейлер. — Вы правы.
— В чем дело? — спросил мистер Мид. — Садись, пока этот псих не открыл стрельбу.
Мозаика сложилась. Все стало понятно.
— Вы правы. — Эдвин слегка улыбнулся. — В Райских Кущах делать нечего. — И зашагал к трейлеру.
— Куда тебя несет? — завопил мистер Мид.
— Возвращаюсь, — ответил Эдвин. — Чтобы победить.
Так начался второй раунд.
Глава пятьдесят первая
Джек Макгрири передвинул несколько коробок и развалился в кресле, попивая из бутылки и обмахиваясь книгой по метафизике. Вентилятор взбалтывал влажный воздух, серая майка Джека покрылась пятнами пота. Когда Эдвин вошел, тот поднял голову.
— Забыл что-нибудь? — спросил он. — Никак свои яйца?
— Сколько вам еще?
— Что сколько?
— Сколько они вам дали? Старик слегка изменился в лице:
— Виски в башку шибануло? Ты вообще о чем?
— О врачах. Сколько они вам дали?
Джек смотрел на Эдвина с выражением крайней досады. Тот хорошо понимал, что ошарашил его.
— Ну так сколько?
— Пошел ты на хуй, отвяжись от меня.
— Год? Полгода? Неделю?
— Ты слышал? Я сказал: пошел на хуй, отвяжись. Но Эдвин остался на месте.
— Сколько, Джек?
Тот насупился, посмотрел на него с ненавистью, граничащей с уважением, и, наконец, произнес:
— Кто их разберет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
— Вы знали его? Оливера Рида?
— Ну, как сказать… Видел однажды, в Маниле. Вышибалы хотели вытурить его из публичного дома, и я выволок Олли из потасовки. Мы вместе бродили до рассвета, пели, и смеялись, и пили всю ночь. Мы общались только одну ночь — он тоже заставил меня заплатить, больше сорока баксов. В ту ночь мы пили за смерть. За ту, которая везде найдет. За старуху с косой. «За смерть, — сказал Олли, — чтобы жить было интереснее». Я спросил, боится ли он смерти, и он ответил: «Да». Только и всего. «Да». Прошло время, и мне попалась какая-то идиотская биография, где приводились его слова: «В смерть я не верю, потому что мы будем жить в других, в их памяти, в наших детях и внуках». Он был семейный человек, несколько раз женился, обожал своих детей. Но он был слишком большой — понимаешь? Больше самой жизни, и боялся смерти. «Лучше сгореть, чем сгнить, — говорил он. — Я хочу умереть в пьяной драке, а не в палате для раковых больных». Понимаешь, Олли ухватил жизнь. Схватил ее за глотку. Тряс, пока не пошла горлом кровь. Одна дама, кажется, Гилэм ее фамилия, написала: «Глаза его переполняла синева, а душу тоска». Думаю, она права. Он был слишком большой, мир его просто не выдержал.
Эдвин молчал. Он уже не знал, кто с ним говорит, Оливер Рид или Джек; образ актера из другой эпохи, словно дым, заполнил комнату.
— Оливер Рид умер, — сказал Джек. — И мне что-то нездоровится. Той ночью в Маниле я перепил, перессал и перешутил Оливера Рида. Если бы снова повторить ту ночь…
Стакан Джека опустел. Эдвин молчал. Что тут скажешь? Он — лишь зритель на параде. Или похоронной процессии.
— Ностальгия, — сказал Джек. — Последнее пристанище конченых людей. Той ночью в Маниле мы уделали этот городишко. Олли был словно буйный слон, пиджак дырявый, в глазах странная безумная радость. Лыка не вязал. Свою тень вызывал на кулачный бой. Весь облился ромом и предлагал руку и сердце местным шлюхам. Вытащил я его из очередной потасовки и говорю: «Олли, ты смутьян хренов». А он: «Ничего подобного. Я не смутьян. Я скандалист. Это совсем другое. Смутьяны превращаются в священников, политиков или социальных реформаторов. Вмешиваются в жизнь людей. Скандалисты не суются в чужие дела. Они безумствуют, и орут, и радуются жизни, и грустят, что она такая короткая. Скандалисты вредят только самим себе, а все потому, что слишком любят жизнь и не хотят ложиться спать». — Джек надолго замолчал. Налил себе еще, но не выпил. — Они слишком любят жизнь и не хотят ложиться спать.
— Джек, насчет книги…
— Знаешь, у него на члене был вытатуирован петушок. На самом деле. А однажды он трахался посреди главного корта Уимблдона. Конечно, уже после игры. Он первый сказал с экрана: «Пошел на хуй», знаешь об этом?
— Да, — неожиданно тихо сказал Эдвин. — Знаю.
— А знаешь, что Оливер Рид открыл тайну жизни? Эдвин покачал головой.
— Да, это правда, — сказал Джек. — Открыл тайну жизни. Хочешь узнать? — Эдвин молчал, и Джек продолжил по памяти: — Вот тайна жизни по Оливеру Риду: «Не пей. Не кури. Не жри мяса. Все равно сдохнешь». Вот скажи мне, что ты, бледный сосунок, можешь к этому добавить? Предельно честные слова, не находишь?
Но Эдвину нечего было добавить, и Джек это знал. Снаружи доносился рев мотора — все ближе и ближе. Жара в трейлере стала просто невыносимой. Эдвину казалось, что вот-вот он лишится чувств или просто вырубится.
— Твои дружки, — сказал Джек, выглянув в окно. — Вернулись-таки.
Эдвин кивнул. Он встал, хотел что-то сказать, но передумал. Не смог подобрать слова.
— Подожди, — сказал Джек. — Пока ты не ушел… — Что?
— Возьми, — Джек запустил по столу пистолет. — Забирай и делай что хочешь. Мне уже все равно. — Он демонстративно повернулся к Эдвину спиной и принялся складывать бумаги в очередную коробку.
Эдвин ощутил тяжесть пистолета в ладони. Посмотрел на широкую дразнящую спину Джека Макгрири и подумал: «Все так просто. Никому он не нужен. Его хватятся дай бог через несколько недель. И он превратится в мумию, вяленое мясо, анахронизм». Эдвин поднял пистолет, прицелился и прошептал:
— Пиф-паф! Ты убит. Опустил пистолет и вышел.
Джек не обернулся. Лишь пробормотал под нос:
— Трус.
Глава пятидесятая
А снаружи, под палящим солнцем…
Мистер Этик остановил машину позади трейлера — подальше от окна и прицельного огня.
— Эдвин! — крикнул мистер Мид. — Сюда! Ты жив, слава богу!
— Да, — сказал мистер Этик. — Мы так волновались, верно, Леон?
— Волновались. Очень сильно.
Эдвин заметил у обоих по бутылке утоляющей жажду «Фрески» и спросил:
— А мне захватили что-нибудь холодное попить?
— Нет. Прости, из головы выскочило.
— Мы так волновались, что думать не могли. Верно, Боб?
— Точно, Леон. Совершенно вылетело из головы. Эдвин открыл дверцу машины:
— Ладно, черт с ним. Поехали.
— Ты застрелил его? Поставил на колени? Как все было? Что он говорил? — посыпался град вопросов.
— Он под два метра ростом и сделан из железа, — ответил Эдвин.
— Так ты убил его?
— Нет, он был уже мертв, когда я вошел. Поехали.
— Правильно, — сказал мистер Этик. — Прыгай назад и двинули. — Он подался вперед, чтобы Эдвину было удобнее пролезть.
— Мне тоже не терпится убраться из этой дыры, — сказал мистер Мид. — В этом городишке совершенно нечего делать. Как тут вообще можно жить?
Эдвин замер на полпути.
— Вы правы, — сказал он. — Совершенно правы. — Он вылез из машины, посмотрел на трейлер. — Вы правы.
— В чем дело? — спросил мистер Мид. — Садись, пока этот псих не открыл стрельбу.
Мозаика сложилась. Все стало понятно.
— Вы правы. — Эдвин слегка улыбнулся. — В Райских Кущах делать нечего. — И зашагал к трейлеру.
— Куда тебя несет? — завопил мистер Мид.
— Возвращаюсь, — ответил Эдвин. — Чтобы победить.
Так начался второй раунд.
Глава пятьдесят первая
Джек Макгрири передвинул несколько коробок и развалился в кресле, попивая из бутылки и обмахиваясь книгой по метафизике. Вентилятор взбалтывал влажный воздух, серая майка Джека покрылась пятнами пота. Когда Эдвин вошел, тот поднял голову.
— Забыл что-нибудь? — спросил он. — Никак свои яйца?
— Сколько вам еще?
— Что сколько?
— Сколько они вам дали? Старик слегка изменился в лице:
— Виски в башку шибануло? Ты вообще о чем?
— О врачах. Сколько они вам дали?
Джек смотрел на Эдвина с выражением крайней досады. Тот хорошо понимал, что ошарашил его.
— Ну так сколько?
— Пошел ты на хуй, отвяжись от меня.
— Год? Полгода? Неделю?
— Ты слышал? Я сказал: пошел на хуй, отвяжись. Но Эдвин остался на месте.
— Сколько, Джек?
Тот насупился, посмотрел на него с ненавистью, граничащей с уважением, и, наконец, произнес:
— Кто их разберет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71